Я по-прежнему Шарли
Зачем журнал Charlie Hebdo пошутил про крушение аэробуса и почему русские депутаты назвали художников подонками
-
- Фото: Jamal Saidi/REUTERS
Я из Петербурга. Мои друзья ждали тот самолет в Пулково. Друзья моих друзей погибли в том самолете.
От рисунка Charlie Hebdo у меня перехватило дыхание.
Где-то за пределами листа — взрыв. Крупно: турбина. Обломок шасси. Кусок крыла. Летят обломки и кто-то вверх тормашками. На земле — испуганный бородатый террорист. Надпись: «Россия усиливает бомбардировки».
— Кто-то еще Шарли? — спросили в Министерстве иностранных дел.
— Вы уверены, что вы по-прежнему Шарли? — ехидно повторила половина френдленты.
Да, уверен. А вы уже спрашивали. В сентябре. Когда Charlie Hebdo нарисовали маленького мертвого беженца на берегу моря. Мне тогда тоже было больно. Я же с этими беженцами подружился. Держал почти такого же на руках, но — живого.
Можно сказать: ну хватит! Есть же пределы.
А можно сказать: Je suis Charlie.
Это было легко сразу после теракта. Легко сочувствовать жертве. Легко ненавидеть убийц. Многие тогда спрятали под сочувствием самый обыкновенный расизм. Je suis Charlie — мол, мы за мертвых белых художников против грязных черных мусульман.
Куда сложней сказать Je suis Charlie сейчас. Когда на душе очевидно гадко. Когда эти ребята смеются будто бы над горем. Над нашим с вами, кстати, горем.
Но от заламывания рук спасает история литературы. Смеяться над смертью — смеяться, вынося за скобки смерть, — это очень по-французски. Великая французская поэзия начинается с хулигана, повешенного за разбой.
Я, Франсуа — чему не рад! —
Увы, ждет смерть злодея.
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Главная пьеса двадцатого века тоже написана во Франции. Герои «В ожидании Годо» сто страниц пытаются умереть. И шутят на краю могилы.
Эстрагон. Может, повеситься?
Владимир. Чтобы встал?
Эстрагон (взволнованно). А что, от этого встает?
Владимир. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Куда капля упадет, там вырастают мандрагоры. Потому они и кричат так, когда их вырывают. А ты разве не знал?
Эстрагон. Давай скорее вешаться.
Другая отличная французская пьеса наполовину состоит из брани и убийств. Ярмарочный тиран Убю разрубает остальных персонажей «от брюха до уха». Век спустя Александр Калягин в московской постановке «Короля Убю» слегка меняет текст и публично хоронит еще живых театральных критиков:
— Что же с твоим войском?
— Всех повесили: Должанского повесили, Заславского повесили, Смелянского тоже повесили.
И зал смеется. Потому что в театре положено смеяться. Мы терпим насилие, покуда оно на подмостках. Такова социально-терапевтическая функция театра от древних греков до наших дней.
Не верю, впрочем, что в наши дни такой спектакль мог бы появиться. В наши дни публика предпочитает не рисковать. Присоединиться к морально безупречному большинству. Выйти из зала. Не зря же прежде всех карикатуры осудила «Справедливая Россия». Партия, которая специализируется на присоединении к большинству. Следом другие депутаты. Союз журналистов. МИД. Снова депутаты.
«Это просто моральные извращенцы. Потому что ни один нормальный человек с нормальной психикой, нормальными человеческими взглядами, мировоззрением просто не может рисовать, а тем более смеяться», — сказал депутат Емельянов.
Апелляция к нормальности вообще пугает. Это фашистский приемчик. Не могут же нормальные люди... любить людей одного с ними пола, например. Быть против войны. Есть сыр. Состоять в другой партии. Нужное подчеркнуть.
Ну хватит, сказал депутат. Есть же пределы.
Но нет. Je suis Charlie. Особенно сегодня.
Задача политической карикатуры такая же, как у ярмарочного театра. Нет, не смешить. Играть с огнем. Испытывать на прочность. Считать секунды до того, как зритель изогнется в истерической дуге и закричит: подонки! Убивать, убивать, убивать!
И поверьте: истерик будет много. И над горем поглумились. И на трупах поплясали. Ну нет же в России других проблем, кроме рисунков французской малотиражки. Давайте же расслабимся и будем наблюдать, как из людей попрет дерьмо.
В романе «Осмотр на месте» Станислав Лем описывает сразу две дистопии: патриархальную и либеральную. Жители бедной Курдляндии живут в брюхе у мертвого ящера и славят мудрого вождя. Жители богатой Люзании освоили нанотехнологии и что-то такое добавили в атомы, что насилие в их стране стало физически невозможным. Моральные дилеммы сняты: ты просто не можешь убить ближнего, даже если очень хочется. Вот сильная сцена — маленький люзанец дразнит других детей, как «Шарли Эбдо» дразнит нас:
«В конце концов все вместе они опрокинули его и принялись по нему прыгать. Но он словно бы стал скользким, как лед, и они падали; напрасно пытались они держаться друг за друга или прыгать с разбега. Перед тем гомонившие, дети вдруг замолчали и начали раздеваться, чтобы разделаться с обидчиком голышом. Двое держали его, а третий, связав из шнурка петлю, забросил ее на шею жертве и затянул. Я непроизвольно рванулся с места, но не успел я встать, как шнурок лопнул».
В каком-то смысле Люзания уже наступила. Шнурок обязательно лопнет. Шутников не остановить. Их даже убийства не остановили. Нам остается смеяться или плакать. И — нет, не убивать.
Либо так, либо назад в брюхо ящера.

Не. Немного не так, Евгений. Мы же хотим сделать этот мир лучше. Но почему-то он через эту фигню лучше не становится. Давайте что-то другое поищем. Может не найдем, но хотя б поищем! )))
Я на восИмьсот процентов гребаный факин панк, с превосходным образованием. Я отлично в курсе, что жизнь Гавно, а все люди практически поголовно Сволочи.
Так вот. Я с этим не согласен!
Эту реплику поддерживают: Лена Де Винне, Никита Подгорнов