Инвестор Дмитрий Аханов: Путь «ботаника» к деньгам короче, чем у шпаны

Едва поздоровавшись, мы начали обсуждать биткойны. И вы сказали, что это своего рода казино. Тогда и то, чем вы занимаетесь, — венчурный бизнес, прямые инвестиции, — если посмотреть на них с этой стороны, то же самое казино.

Для 80% инвесторов, занимающихся этим непрофессионально и особенно в России, так и есть. И если проводить аналогии, фондовый рынок в последние 20 лет очень похож на казино.

Ɔ. Какие качества необходимы профессиональному инвестору?

В первую очередь — интуиция. Всем известны истории успеха, но есть истории тысяч компаний, которые делали примерно то же самое, в них вложили сотни миллионов долларов, а в итоге все закончилось плохо.

Главное, чем отличается правильный менеджер венчурного фонда — это умением формировать портфель. Ты можешь сказать: я универсальный фонд, и инвестировать во все — от софта до игрушек. Есть крупные фонды с так называемой стратегией spray and pray, заводящие в портфель по 500 компаний. Но 90 процентов фондов, инвестирующих, например, в медицину, узкоспециализированные, потому что это требует специальных знаний.

Мы (УК «РОСНАНО». — Прим. ред.) на 99 процентов инвестируем эксклюзивно в реальный сектор, то есть в то, что можно пощупать, и у нас в портфеле практически отсутствуют компании, которые занимаются чистым софтом.

Ɔ. Это совпадает с тем, как подходят к инвестициям в странах с более развитым венчурным рынком?

На Западе инвестируют в людей, в их способности.

Ɔ. И в кого лучше всего инвестировать?

В человека, у которого уже есть два успешных проекта и один проваленный. Он знает, что такое слава и деньги, но уже в чем-то просчитался. Кстати, по этим же характеристикам инвесторы оценивают друг друга. Это игра вдолгую, и важно понимать опыт тех людей, с которыми ты это делаешь.

Ɔ. Вы ставите перед собой задачу прыгнуть на восходящий тренд?

Да. Есть рынки, на которых выигрывает пионер, а есть куча рынков, на которых пионеры не выигрывают никогда. Потому что, как ни крути, в современном мире, помимо чистой технологии, важны еще маркетинг, ресурсы, финансы. И удача. Без нее нельзя: нужно попасть в правильное место в правильное время.

Если вы помните, первый айфон Джобс показал в феврале только на слайдах. Как глава «Майкрософт», не самый последний человек в бизнесе, отреагировал на эту презентацию? «Это сделать технологически невозможно!» Но продажи начались уже в июне. Или другой пример: до «Гугла» были поисковики? А соцсети были до «Фейсбука»? Были. И много.

Ты никогда не знаешь, что в итоге приведет к успеху.

Ɔ. А какой подход к инвестициям в России? У нас чаще хотят быть пионерами или, наоборот, совершенствовать то, что уже существует в мире?

Отличие крупных российских корпораций от западных — отсутствие опыта работы со стартапами и понимания, как этот процесс нужно выстраивать. То есть ты приходишь в какую-нибудь крупную российскую компанию и говоришь: «Вот я для вас сделал, классная штука». Первое, о чем тебя спросят: «А где она уже работает?» И желательно лет тридцать. А на Западе есть понимание, что людям нужны деньги. Многие говорят: «О’кей, нам этот продукт потенциально интересен, давайте мы вам заплатим за право быть первыми, кто сможет тестировать его у себя, опять же за деньги». И добавят: «Вы, пожалуйста, учтите, что нам в продукте нужно». Основная причина такого подхода — очень высокая конкуренция и необходимость постоянно двигаться вперед.

Ɔ. Это такое общее мнение, что крупные компании плохо приспособлены к инновациям. С чего или с кого начинаются изменения?

Если говорить о классических больших корпорациях, то, как правило, с руководителя, который начинает всех толкать. Тогда создается свое венчурное подразделение, либо вкладываются деньги в какие-то фонды, которые работают отчасти по заказу корпорации.

Вообще, за последние пять лет в сфере венчурных инвестиций корпоративный сегмент наиболее быстрорастущий, а в сфере, в которой мы работаем, он занял процентов 70 от объема инвестиций.

Ɔ. Есть люди, которые честно говорят: я хочу заработать. Есть те, кто хочет «изменить мир». Насколько хороша финансовая мотивация?

Человек всегда будет думать о деньгах. Это базис, о котором можно даже не говорить.

Ɔ. То есть деньги «приложатся», если ты делаешь крутое дело?

Абсолютно. Венчурные инвесторы любят инвестировать в компании, меняющие мир. Взять того же Маска. Его личный интерес — не заработать очередной миллиард долларов, а основать колонию на Марсе. Это его детская мечта. Но он при этом понимает, что, если не заработает этот условный миллиард, у него не получится сделать то, что он хочет. И — уникальная вещь для Америки, но уже справедливая для Индии и для Китая, — у очкарика-программиста или физика, или биолога путь к деньгам короче, чем у шпаны.

Ɔ. У нас же сложилось мнение, что уважающий себя ученый не должен быть торгашом.

Это то, что мешает российским ученым. А еще они говорят: «Я изобрел гениальную вещь, она стоит миллиарды долларов, поэтому я вам ничего не покажу и не расскажу — вы все украдете. Но вы мне должны дать еще миллиард, чтобы я все-таки смог это сделать». Нашим инженерам всегда не хватало умения довести свое изобретение до конца и сделать продукт, который кто-то купит. Это в том числе менталитет. У нас нет, что называется, «продакт маркетинга» и желания создать конечный нужный продукт.

Чтобы ситуация изменилась, нужно, во-первых, рассказывать о людях, способных сделать научную разработку, технологию, а потом построить из нее бизнес. В России таких примеров мало, но они есть. Во-вторых, поощрять западные компании открывать центры разработки в нашей стране. Но у нас, к сожалению, с одной стороны, исторические традиции, а с другой — есть такая штука, как недоверие к тому, что делают русские.

Ɔ. Почему?

До начала 2010-х годов в стране не существовало ни венчурных инвестиций, ни фондов.

Ɔ. Вы меряете других по себе? Вас это не подводит?

Иногда подводит. Но если не верить в людей, то этот бизнес делать невозможно. Есть многие вещи, которые нельзя заранее проверить, в том числе в технологиях. Вот пример одной компании, с которой мы общались. Они делали оптические лазеры для системы очистки трубопроводов, в том числе высокомощные. На тот момент о них было две статьи, в которых приводились комментарии двух экспертов: создателя крупнейшего в мире производителя промышленных лазеров, одного из самых успешных российских технологических предпринимателей Валентина Гапонцева и Стивена Чу, нобелевского лауреата и на тот момент министра энергетики США. Оба заявили: то, что пытается сделать эта компания, технологически невозможно. Через два года эта компания сделала то невозможное.

Ɔ. За последние шесть-семь лет венчурный рынок в России хотя бы начал формироваться. Однако остается проблема: кто будет покупать стартапы?

Покупателей практически нет. И единственный в текущем моменте выход — сразу строить компанию с прицелом на международный рынок.

Ɔ. Как далеко готовы идти российские предприниматели, насколько для них открыт мир?

К сожалению, далеко идти не готовы. Любой рост требует усилий,  амбиций, рисков — многие в России боятся больших денег. Я знаю пример компании, работающей в том числе и на международных рынках. Ей ничто не мешает расти дальше, но люди получают свои 15–20 миллионов долларов дивидендов в год, и им достаточно.

Ɔ. Как вы считаете, у компании «Роснано» уровень осторожности, аппетит к риску — какой? Компанию часто обвиняют в том, что она «прыгает» на тех, кто уже показывает классную динамику.

Иметь возможность инвестировать в ранние стадии иногда правильно, но это не наша специализация, это не то, что мы умеем делать лучше всего. Мы инвестор поздних стадий, наш аппетит к риску умеренный. Мы, как правило, готовы брать на себя рыночные риски, но не технологические.

Ɔ. А каков ваш личный аппетит к риску?

Я подхожу к этому с точки зрения портфеля. Грубо говоря, если у меня есть портфель на 100 миллионов долларов, 5 миллионов я готов направить на очень рискованные, с моей точки зрения, проекты.

У меня в портфеле нет каких-то безумных, ярких звезд, которые могут принести «сто икс». Такие цифры дают единицы из десятков тысяч. Особенно в прямых инвестициях, которые требуют финансирования не в 5–10 миллионов, а в 100, 200 и так далее.

У меня в портфеле было девять компаний, сейчас осталось четыре: три я продал, две мы закрыли. Одна из них была попыткой построить крупную компанию по созданию биотоплива из углекислого газа и бактерий.

Ɔ. Это был проект-демонстрация аппетита к риску?

Да. Есть успешные компании, которые мы вполне хорошо продали. SiTime стала крупнейшей венчурной сделкой в области полупроводников в 2014 году, мы продали ее за 200 миллионов японцам. Продали компанию Soft Machines. Это де-факто один из примеров, когда группе инвесторов не хватило аппетита к риску. Ее можно было вырастить в многомиллиардную компанию, но нужно было вложить еще очень много денег. И в итоге за несколько сотен миллионов долларов компания пока без продукта и без выручки была куплена. Это дорогого стоит.

Ɔ. Что с остальными проектами, которые вы ведете?

У меня сегодня три публичных проекта, то есть их акции котируются на бирже. IPO — это, с одной стороны, выход, а с другой стороны, еще ведь нужно правильно продать.

Компания Quantenna, которая делает вай-фай-чипы, в прошлом году сделала мне подарок: в день моего рождения мы сделали IPO. Есть публичная компания NeoPhotonics с выручкой 300 миллионов долларов. Еще одна компания, вышедшая на биржу, - Aquantia, успешно разрабатывающая сетевые чипы для передачи данных. 

Ɔ. Перспектива IPO определяется в начале пути?

Когда строишь большую компанию, ее правильно строить с целью выхода на IPO или M&A. Не все компании и бизнесы можно вырастить до миллиарда.

Но есть и вполне нормальные, внятные бизнесы, которые можно дорастить с нуля до 35–70 миллионов долларов и продать, понимая, что на IPO эта компания вряд ли когда-нибудь выйдет. Это тоже вполне адекватная инвестиция.Ɔ.