Пришла мама с ребенком-аутистом девяти лет. Нарушения явные: в незнакомом месте мальчик откровенно нервничает, сидя на стуле, раскачивается, в глаза не смотрит, повторяет чужие слова.

— Как тебя зовут?

— Как тебя зовут.

— Хочешь игрушку?

— Хочешь игрушку.

Ни в какой осмысленный диалог не вступает.

— Простите, — говорю я маме, – но я с аутизмом не работаю,  это отдельная область, а я просто не умею, не знаю методик.

— Да, я знаю, что не работаете, — быстро говорит мама. – Я про другое спросить.

Мальчика зовут Апрель. Растит его мама одна. Чуть-чуть помогают ее родители, но они аутиста побаиваются, не понимают, как с ним обращаться (у него бывает нечто вроде припадков, когда он мечется и кричит), и однозначно предпочитают двух здоровых младших внуков, племянников моей посетительницы. Муж ушел, когда стал ясен диагноз ребенка и прогноз, но и до этого жили не так чтоб в любви и понимании: ни жене, ни сыну он особенного внимания не уделял, и моральной поддержки она от него никакой не видела. Впрочем, он работает и какие-то деньги на ребенка дает, и видится с ним регулярно, но вот если на какие-то занятия его сводить или на общий праздник съездить, где родители с такими детьми собираются, — отказывается наотрез.

Что тут можно сказать? Только «присоединяться» в рамках гуманистической психотерапии и сочувствовать. Я и сочувствовала, насколько у меня самой это получается.

Спросила, что умеет Апрель. Выяснилось, что может одеться в знакомую одежду (в незнакомую — категорически отказывается), застегнуть пуговицы, даже завязать шнурки, но почему-то сам не раздевается. С туалетом все в порядке, очень любит умываться и вообще текущую воду. Можно открыть кран — он будет час стоять и смотреть. С пяти лет знает буквы и цифры, умеет и любит их писать. Рисовать, напротив, не любит. В его активном словаре всего несколько слов типа «дай», «нет», «пить», но услышанные по телевизору диалоги или рекламу он может воспроизводить целиком. Любит слушать одни и те же книги (около полутора десятков) и легко продолжает их сам с любого места. Матери кажется, что по крайней мере иногда Апрель использует услышанное сознательно, по теме, для коммуникации, но занимающиеся с ним специальные педагоги этого не подтверждают.

Маленькая семья не замыкается в своем несчастье. Много всяких занятий, встреч, тематического общения. Мама активно собирает полезную информацию в интернете, пытается что-то применять.

— Есть результаты?

— Есть, конечно! Недавно он сам стал есть, сразу и ложкой, и вилкой, и даже ножом может отрезать, а раньше я его кормила.

Чем Апрель занимается в свободное время?

Смотрит мультфильмы, ломает на мелкие кусочки палочки, которые сам собирает на улице, пишет длинные ряды цифр, любит вырезать маленькими ножницами, но вырезает всегда только листья — мать достает из сумочки и показывает мне бумажный кленовый листок, очень похожий на настоящий.

— Мы в классе делали большой осенний коллаж, — говорит она. – Там было дерево с его листьями. Получилось очень красиво, всем понравилось: и детям, и родителям, и педагогам. А он почему-то заорал и все разрушил, прямо в мелкие клочки разорвал…

— А почему Апрель?

— Муж так назвал.

Я не стала ничего уточнять, так как тема отца Апреля и его ухода из семьи для нее явно все еще сильно и отрицательно эмоционально заряжена.

Довольно пустые советы, довольно пустые слова ободрения на прощанье.

— До свидания, Апрель.

— До свидания, Апрель, — отвечает мне мальчик.

Ушли. Я вздыхаю с облегчением. Я так и не поняла, что, собственно, эта женщина хотела узнать. Может быть, она просто устала и ей надо было выговориться.

* * *

Прихожу утром, за десять минут до начала приема. Дама из регистратуры предупреждает:

— Там у вашей двери какой-то мужчина уже 45 минут сидит. Без ребенка.

Мужчина заходит в кабинет, не садится.

— Я… я…

— Садитесь. Как вас зовут? Кто вы по роду деятельности?

— Михаил. Дифференциальные функции в прикладном анализе. То есть квантовые возможности в программировании… простите…

Вдруг он резко выхватывает откуда-то небольшой планшет, снова вскакивает и сует его мне под нос:

— Вот, я!

Вижу статью из «Википедии» и его фотографию. Успеваю прочесть три строчки, смутно понимаю, что он где-то там, на острие развития математики-программирования. Но тогда почему он здесь, а не в Калифорнии?

Убирает планшет и, похоже, думает, что я уже все прочитала. Может быть, не один раз. На ум приходит смутная догадка-ассоциация.

— Как зовут вашего ребенка?

— Апрель.

Разговаривать с программистом Михаилом — мука мученическая. Но, в отличие от бывшей жены, он действительно пришел за советом. Он долго собирался с силами: общаться с незнакомыми людьми ему невероятно тяжело, как-то упомянул мою фамилию в разговоре с бывшей женой, и она, видимо, решила нанести «упреждающий удар» — этим и объясняется ее визит ко мне.

Михаил берет всю вину на себя. Он виноват с самого начала: нелепый, необщительный, талантливый, но с откровенными странностями — увидел легкую, милую, красивую и общительную девушку и влюбился, и понадеялся неизвестно на что. Противоположности дополняют друг друга и всякое такое. Ей льстило, он считался перспективным, она водила его за собой как пса экзотической породы, показывала подружкам. Ее родителям он не нравился. Но она хотела замуж, он женился. Говорить было не о чем с самого начала. Он много работал, она капризничала и хотела ходить в кино, в гости и на вернисажи. Он понял, что ошибся и не сможет составить ее счастья. Заговорил о разводе. Она забеременела.

Апрель был проблемный буквально с рождения. Она уставала, лечилась от депрессии, он старался помогать. В три года поставили диагноз аутизм. Она вдруг увидела поле деятельности, собралась и стала «бороться за сына». Нашла новых друзей, круг, стала общаться, лучше выглядеть. Пыталась втащить туда Михаила. Он буквально за пару раз понял: нет, невозможно! Она устраивала по два скандала в день — как по расписанию: на меня тебе давно наплевать, но вот я бьюсь с твоим больным сыном как рыба об лед, а ты не хочешь даже… Он понял: чтобы остаться трудоспособным, надо спасаться. После долгих колебаний принял решение: буду общаться, буду отдавать на реабилитацию, поездки, педагогов и всякое прочее все деньги, какие смогу, но — ухожу. Ему показалось, что сначала, разъехавшись, они оба испытали огромное облегчение. Он спокойно и успешно работал. Она занималась ребенком.

Так прошло несколько лет. Он профессионально преуспевал. С Апрелем виделся регулярно. Делать с ним ему было, понятное дело, нечего, но в целом они друг другу, кажется, нравились: при общении с отцом Апрель был спокоен и припадки практически не случались. Михаил готов был с ним гулять, вместе собирать палочки, но матери хотелось все контролировать. Дома Михаил пытался учить сына математике и программированию, но бывшая жена шипела: «Выключи этот зомбоящик! Лучше бы научил его пирамидки собирать и ложкой есть!»

По моей просьбе Михаил назвал сумму, которую ежемесячно переводит жене и сыну. Я впечатлилась. Его звали работать за границу, она говорила: «Уезжай, пожалуйста, сына больше не увидишь». Он любил сына, как умел, и искренне сомневался, что когда-нибудь еще рискнет испытать семейное счастье, стало быть, других детей, по его понятиям, у него никогда не будет.

Чуть больше года назад бывшая жена сказала: я сижу с ним все время как привязанная, у меня нет никакой жизни, няню можно только днем пригласить, да еще он с ними скандалит, и они отказываются. Михаил слушал, не понимая. Нужно больше денег? Потом она разозлилась и сказала напрямую: ты мог бы иногда брать его к себе с ночевкой на пару-тройку дней, в Европе все так делают. Он подумал, что у нее появилась какая-то личная жизнь, и решил, что она права.

Он стал брать Апреля к себе каждые две недели на четыре-пять дней. Сын ему почти совсем не мешал. Ел пиццу и лапшу, ломал свои палочки, вырезал листья, сначала иногда скандалил, но когда Михаил к нему поближе присмотрелся и понял, что как устроено, скандалы прекратились.

— Я был счастлив, — сказал Михаил.

Его очень трудно слушать и понимать, если это не формулы — я это испытала на себе, сам он это знает с детства и всегда старался никого собой «не грузить». Все держал в себе, друзей не было, математика спасала.

Апрель его слушал с удовольствием. Когда он заканчивал говорить, мальчик с приглашающей интонацией повторял последние несколько фраз: дескать, давай еще.

Впервые в жизни у него появился собеседник. Не кто-нибудь — родной сын.

— Он вырезает листья.

— Я знаю.

— Я думаю, не знаете, — влез в сумку с ноутбуком и двумя пригоршнями высыпал на ковер.

Я ахнула. Из разной бумаги, разных пород, от малюсеньких до огромных — тончайшие детали, абсолютно живая асимметрия. Диковинный листопад у меня на ковре.

— Мы с ним в ботанический сад в оранжерею ходили и в парки. Он только с натуры может, с картинок в энциклопедии нет. Он у меня их режет, потому что знает, что я не буду, как мать или в школе, пытаться их приспособить — его это пугает почему-то, он даже говорит: НЕ поделки.

— Это правда, — говорю я. — Это не поделки. Это что-то другое, какая-то часть его мира.

— Это часть, и она всем известна, — говорит Михаил. — Есть другое.

Михаил математик, и только потому он увидел, что цифры и числа, которые часами пишет Апрель, — не просто так. Я сама понимаю только какие-то совсем элементарные вещи вроде ряда Фибоначчи или простых чисел. На самом деле всяких таких математических штук очень много, и Апрель имеет к ним какой-то особый ключ доступа. Михаил не может ошибаться.

Значит, Апрель — савант. Саванты — это такие люди с нарушениями развития, у которых феноменально развита какая-то одна способность. Считают в уме огромные числа, или фотографическая память, или еще что-нибудь такое.

Теперь Михаил просит совета: сказать матери Апреля или не сказать?

Она сама не заметит и учителя его, судя по всему, тоже. Михаил воспитанный человек, он не говорит попросту «у них ума не хватит», он говорит так: «они не имеют соответствующих компетенций».

Если сказать, она наверняка сделает из Апреля какой-нибудь интернет-бренд: чудо-мальчик-аутист, который умеет… Ей это понравится, она будет просто в восторге. И найдутся люди, которые ей помогут. Савантов мало, Михаил все про них прочел. Он не хочет, и сам Апрель точно не хочет. Им обоим нравится, когда спокойно, приглушенный свет, никого нет и никакого шума. Если течет вода — это идеально. И можно заниматься своим делом.

— Я еще молодой, — говорит Михаил. — Я начал делать гимнастику и есть салат и простоквашу. Я буду работать и откладывать деньги. Я понимаю, как работает биржа. Я их надежно вложу. Когда я умру, у него будут деньги и тихий пансионат на берегу реки или ручья, где он сможет счастливо ломать свои палочки, вырезать листья и играть с числами.

— Но, может быть, на основе своих странных способностей Апрель мог бы как-нибудь социализироваться? — спросила я.

— На основе его видения рядов Тейлора и Маклорена и криволинейных интегралов? Боюсь, что это невозможно. Меня смущает только вот что: наука ведь часто движется вперед именно на основе изучения нарушений развития. Но я не вижу места ученых в легко вообразимой рекламной кампании моей бывшей жены. И я не могу и не хочу сам. И не хочу быть лжецом. Я хочу работать. И быть с сыном. Что мне делать?

Я долго размышляла. С Михаилом трудно говорить, но с ним очень комфортно молчать — редко, но бывают такие люди.

— Апрелю всего девять лет, — сказала я наконец. — Никто не знает, как повернется жизнь дальше. Вы ничего никому не обязаны говорить. Молчание — не ложь. Живите здесь и сейчас. Ешьте свою простоквашу, гуляйте и разговаривайте с Апрелем. Учите его математике и программированию — мы же не знаем, что и как он воспринимает. И пусть его мать тоже живет своей жизнью так, как она может и хочет. Кто знает, что из этого выкристаллизуется в дальнейшем?

— А на науку пока наплевать?

— Да, ни интернет-героя, ни подопытного кролика пока из вашего сына делать не будем.

Он поблагодарил и ушел. Сразу после его ухода я придумала несколько интересных исследований, в которых можно было бы задействовать Апреля. Я бывший ученый, я сомневалась тогда и сомневаюсь теперь.

А что бы вы посоветовали Михаилу?