У меня девчачий факультет. Нет, мальчишки, конечно, есть, но, судя по гендерному составу моей аудитории, будущее журналистики в руках «слабого пола».

Мои девочки очень разные. Хрупкие красотки, начитанные умницы, нежные кокетки, прямолинейные и суровые отличницы, безалаберные трогательные троечницы…

Они — постфеминистское поколение. Они немножко презирают нелепых и некрасивых Клару Цеткин и Розу Люксембург, подшучивают над международным днем всех трудящихся женщин и решительно предпочитают подарки на день всех влюбленных.

Из года в год немногочисленные факультетские мальчики приносят мне тюльпаны, а я приношу в аудиторию рассказ о девочке по имени Нелли Блай.

Мы читаем о Нелли, родившейся ровно за сто лет до моего рождения, и ворвавшейся в сугубо мужскую профессию с энергией настоящего урагана.

Женщина-репортер? Сто лет назад этого просто не могло быть.

Мои девочки читают о том, как в 1887 году в редакции одной из нью-йоркских газет появилась девушка, потерявшая память и рассудок, и как добрый редактор вызвал ей карету скорой помощи и отправил несчастную в женскую психиатрическую лечебницу, и как на другой день все газеты, кроме одной, вышли с заголовками: «Разыскиваются родственники бедной сумасшедшей, потерявшейся в огромном городе». И только «New York World» великого Пулитцера хранила молчание, потому что они-то как раз знали, что речь идет об их отважном репортере, 23-летней Нелли, притворившейся сумасшедшей, чтобы проникнуть туда, куда посторонним вход был закрыт накрепко.

Десять дней в клинике для умалишенных изменили навсегда не только ее жизнь, но и работу подобных заведений по всей Америке.

Честно, без прикрас, она рассказала, какой ад способны создать одни люди для других, если позволить им выстроить вокруг чего угодно высокий забор и запретить вход посторонним.

Статьи Нелли Блай привели в клиники «посторонних», людей из большого мира, и американская психиатрия стала меняться, становясь более человечной.

Потом было ее феерическое путешествие вокруг света и встреча с Жюлем Верном, потом она писала о детских приютах и боролась за спасение брошенных детей. Была пора, когда младенцев подкидывали на крыльцо больниц с запиской: «Отдайте меня Нелли Блай».

Она умерла очень рано, в 57 лет, но успела так невероятно много, что сегодня, благодаря ей и таким как она никто не посмеет сказать моим девочкам то, что говорили юной Нелли: «Место женщины на кухне и в гостиной. Она обязана создать рай для своего господина и повелителя, и быть ангелочком в этом раю».

Нам еще далеко до равенства.

Нам все еще рассказывают время от времени, где «наше место».

Но мы уже знаем, что место наше и за штурвалом самолета, и у реактора в ЦЕРНе, и в редакции интернет-портала, и дома, с семьей и детьми. То есть, там, где выберем мы.

Мы, а не кто-то — за нас.

На дом я обычно задаю рассказ о женщине, которой восхищаются мои студентки.

Уверена, что в понедельник хоть одна из них расскажет мне об Анне Политковской, и хоть одна — о Наталье Эстемировой.

И я им непременно скажу, что Нелли Блай ими очень гордилась бы.