— Я чувствую, что могу пойти на преступление! — сказал сидящий напротив меня немолодой уже мужчина и захрустел странно белыми, очень сильными на вид пальцами.

— Ой, не надо, пожалуйста! — воскликнула я, имея в виду и нарушение закона, и хруст пальцев одновременно.

— Тогда дайте мне заключение, и я пойду в суд.

Вообще-то, путая меня с психиатром, ко мне регулярно являются персонажи и просят дать им справку, что они не психи (пару раз даже случалось наоборот: «дайте справку, что я псих»). Но мой теперешний посетитель явно не имел никакого отношения к этому простодушному типу.

— А вы расскажите мне подробно, что случилось, и тогда посмотрим, что можно сделать, — дипломатично предложила я.

Он рассказал. История в его изложении выглядела печальной донельзя.

Яков — хирург с почти двадцатилетним стажем. Работает в больнице, свою работу любит. Собственно, долгое время ничего, кроме работы, в его жизни и не было. Длинная, почти десять лет, учеба. Потом друзья, враги, интересы, победы, поражения, краткосрочные, ни к чему не обязывающие романы (скорее интрижки) — все в пределах больничных стен. Жил вдвоем с мамой. Дома либо отсыпался, либо читал специальную литературу и легкие детективы. Выходы в мир — стажировки в Москве и за рубежом, повышение квалификации. Все.

Потом тревогу, как я поняла, забила мама, которую долгое время все устраивало, но потом захотелось внуков. Она принялась знакомить сына с приличными девушками (незамужними дочерями подруг), покупала билеты в театр. Девушки ничего не понимали в ущемленных грыжах и забрюшинном сепсисе, не умели смеяться над забытым в животе пациента зеркальцем и ожившим на каталке покойником. С ними было скучно.

Но благодаря маминой активности Яков стал задумываться и слегка оглядываться по сторонам. И тут, естественно, появилась она — молоденькая, только что из училища, хирургическая медсестра. Сирота из социально неблагополучной семьи, воспитанная бабушкой, пару лет проведшая в интернате. Очень талантливая в работе, схватывающая на лету все то, о чем он не успел еще не только сказать, но и подумать.

Он влюбился отчаянно и сразу сделал предложение. Чего тянуть? Познакомил с мамой. Мама была в ужасе, вела себя при встрече с будущей невесткой не слишком достойно. Он впервые в жизни устроил скандал. Мама плакала, пророчила и сосала нитроглицерин.

Они поженились. Родился сын Илюша. Она хотела почти сразу выйти на работу, но он настоял, чтобы она сидела с ребенком, мама уже очень пожилая — не справится. Взял побольше нагрузки — чтобы у жены и сына «все было». Приходил домой после двадцатичасовой смены и, засыпая на ходу, млел от счастья — жена, сын, мама, все как у людей.

Илюше исполнилось три года. На лето снял дачу — туда поехали жена с сыном и ее подружка по интернату с дочкой, на год старше Ильи. Мама осталась в городе: «Я должна отдохнуть от общения с этим чужим для меня человеком». Да ради бога!

На дачу приезжал редко — не получалось по работе. Но там вроде все было ничего, хотя (это он вспомнил потом) жена порой жаловалась на скуку, была как-то неопределенно рассеянна или, наоборот, непонятно возбуждена.

И однажды — не снег, а камень на голову! — жена и сын просто исчезли. Дача стояла пустая. Разор, бутылки из-под водки и дешевого вина. Подружка, которую сумел разыскать, глумливо усмехаясь, говорила какие-то невозможные вещи. Какой-то парень... Ты, Яша, ее не замечал. Твоя мама... Она не могла больше так жить. Наркотики? Где мой сын?!

Был разговор по телефону. «Мы с Илюшей будем жить отдельно». — «Где? Верни сына! Ты его украла!» — «Да ты даже не знаешь, как он выглядит». — «Что ты несешь? Ты пьяна? Наркоманка?!» — «Тебе нет до этого никакого дела. Ты меня давно не видишь». — «Ты не мать! Правильно моя мама меня предупреждала!» — «Когда успокоишься, я, может быть, позволю тебе видеться с Илюшей». — «Ты чудовище! Я все равно отберу у тебя сына!»

— Дайте мне заключение, что ребенок не может находиться с этой женщиной. Я пойду в суд.

— Послушайте, но я никогда не видела этой женщины и этого ребенка. Как я могу судить только на основании ваших слов?

— Вы что, мне не верите? В коридоре сидит моя мама. Она все подтвердит! Вы вообще психолог? Так дайте мне заключение психолога!

Сейчас будет истерика. В коридоре — мама с нитроглицерином наизготовку. Решать надо быстро.

— Окей, — говорю я. — Я дам вам заключение, такое, как вы хотите. Вы хирург? Отлично, сейчас в обмен вы дадите мне заключение, что у моей тети острый панкреатит, нуждающийся в хирургическом лечении. Я с этим заключением вечером повезу ее в больницу, а то у нее уже три дня бок болит.

— Что вы несете? Какой панкреатит? Какая тетя? А... Да, я понял... Но вы тоже должны понять.

— Я понимаю, — уверила я. — Давайте обсудим, что вам следует сделать, чтобы вернуть жену и сына.

Когда Яков вышел из кабинета, я закрыла за ним дверь и услышала взволнованно-визгливый голос мамы: «Ну что, она дала тебе заключение? Какое "вернуть"? О чем ты вообще говоришь?! Таких надо сразу лишать родительских прав! Ты никогда меня не слушаешь — надо было сразу идти по знакомству, к тому, к кому я рекомендовала!»

  ***

Заглянул из коридора, привел сына на физиотерапию — уши болят. Слегка неестественно веселый, улыбается.

— Вы знаете, я решил вам сказать, вы ведь тогда хотели помочь. Все образовалось. Она не захотела судиться. Сын живет с нами, он молодец, играет на скрипке. Мама тоже молодец, справляется. Я нанял женщину, она водит Илюшу в садик, в музыкальную школу.

— А где теперь мама Ильи? Что она делает?

— Я. Не знаю. Что делает. Эта женщина.

— Но она видится с Ильей?

— Два раза в неделю. По два часа. Я ухожу. Моя мама сидит в соседней комнате. Вы понимаете, после всего мы не можем ей доверять.

Боже, как он постарел! Великолепные руки хирурга слегка дрожат — или мне кажется?

  ***

У нас в поликлинике работает сотни две народу. Я всех знаю в лицо, но кто есть кто — разбираю, естественно, не всегда. Особенно касается тех, кто работает недавно.

Белый халат, бледное личико.

— Я медсестра, работаю у ортопеда. Могу я с вами поговорить?

— Конечно, проходите. Что случилось?

— К вам раньше обращался мой муж.

— Он приходил с вашим ребенком?

— Нет, один.

— Напомните, пожалуйста, в чем там было дело.

Напомнила. Спаси и сохрани.

— Что сейчас?

— Илья пошел в первый класс. В музыкальной школе его очень хвалят.

— Где вы живете?

— В общежитии. У меня все хорошо.

— Врете! Яков говорил: вы хирургическая медсестра от бога. Ему можно верить, он их сотни видал.

— Я не могу. Какая хирургия? Я все время реву. Я у невропатолога, на таблетках. А Яков — он тоже...

— Что тоже? Наркотики?!

— Нет, — слабая улыбка. — Это раньше, у Вересаева, все хирурги были морфинисты, а теперь все больше алкоголики.

Она, девочка из интерната, читала Вересаева! Может быть, чтобы лучше понять профессию? Любимого мужчину?

— Яков пьет. Я знаю, это ужасно — так думать, но если бы только она умерла, тогда я знаю.

— Слушайте, мамочки этого типа живучи как кошки! — говорю я. — Если будете ждать, Яков окончательно сопьется, а Илья успеет в армии отслужить. Здесь и сейчас!

— Но как? Он же уходит всегда! Там она, всегда она.

— Да ладно вам! Не девятнадцатый век! Существуют мобильники, электронная почта. Прорвемся, главное — решиться.

— Я готова, — девочка блеснула глазами. — Кроме Якова и Ильи мне никто не нужен. Я проверяла.

Я ничего не понимаю в искусстве эсэмэсок и потому писала хирургу Якову электронные любовные письма. И, признаюсь честно, даже получала от этого своеобразное удовольствие. Наша цель была — добиться согласия на встречу на нейтральной территории. Все получилось даже быстрее, чем я думала. А потом я была им уже не нужна. Единственное, на чем я настаивала: снимать квартиру отдельно от мамочки! Она обещала, что приложит все силы. Да и сам Яков — должен был хоть что-то понять за эти годы!