Зеркальный сын
На приеме красивый, но довольно мрачный молодой мужчина-брюнет, и похожий на него вертлявый чернявый подросток лет двенадцати-тринадцати.
Я быстро выстраиваю мысленную картинку: неожиданно, как зима для коммунальных служб, началась подростковость, вертлявый с ходу наломал охапку дров, мать растерялась, запаниковала, призвала мужа и заявила ему: ты мужчина, он мальчик, он даже внешне похож на тебя, тебе легче понять, ты должен что-то сделать! Подавленный принципиальной неопровержимостью женской логики, мужчина покорился, и вот…
— Ну рассказывайте, — предложила я.
— Инициатор — Семен, — веско сказал мужчина, хмуро кивнув на сына и разом опрокидывая все мои предположения.
Я присмотрелась к мальчику. В отличие от сумрачного отца, он все время улыбался. Улыбка была неглубокая, скользящая, и при этом он практически не смотрел в глаза.
Мне вдруг стало как-то тревожно.
— Семен, сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— О-о-о-о…
— У него есть проблемы со здоровьем, — сообщил мужчина. — Вот, я принес, если надо, заключения.
Я бегло просмотрела ворох бумажек. Не сказать, чтобы все там поняла. А уж тем более непонятно, во что все это может вылиться.
— Что реально вас сейчас беспокоит?
— Расскажи! — требовательно сказал Семен, глядя в окно.
Я перевела взгляд на отца и сразу разгадала реальную причину его мрачности: ему очень, очень не хочется ничего, ну вот просто совсем ничего мне рассказывать!
Может быть, он его бьет, и парень ищет хоть какой-то защиты? — подумала я. Надеется, что психолог запретит и тот послушает. Но за чем же тогда пришел сам отец?
— Вы уже тут, — напомнила я. — Рассказывайте.
— Семен мой приемный сын, — сказал мужчина, которого звали Валерием. — Мы живем вдвоем.
Ох ты, господи…
— С самого начала, — попросила я.
— Про себя расскажи, — велел Семен, сосредоточенно ковыряя пальцем обивку кресла.
По лицу мужчины пробежала судорога.
Я решила больше не настаивать и просто подождать. Это была верная тактика. Спустя несколько минут Валерий сказал:
— Я тоже вырос в детском доме. Меня брали оттуда два раза и оба раза возвращали.
— С самого начала, — повторила я. Мне уже было жалко обоих, но я собиралась свою жалость скрывать: что-то подсказывало, что она им нужна не больше, чем рыбе — акваланги.
Валерий после рождения жил вдвоем с матерью. Она практически не обращала на него внимания, никогда не ласкала и почти не ругала. Он и сейчас не знает, что с ней было не так. Не помнит, чтобы она пила что-то кроме пива, не помнит таблеток или шприцов. Чужие, незнакомые люди в их доме почти не появлялись. Днем мать обычно куда-то уходила, потом возвращалась. Иногда исчезала на ночь, появлялась днем и тогда сразу ложилась спать, наказав сыну сидеть тихо и ее не будить. Ходила на работу? Куда-то еще? На что они жили? Всего этого мальчик не знал. Иногда мать могла пролежать день, два или три, практически не вставая и не разговаривая. Но когда Валерию исполнилось семь лет, она купила ему портфель, ручки, тетрадки и отвела в школу, которая во дворе. Валерию в школе понравилось просто безумно — он готов был там сидеть, или бродить по коридорам до самого ее закрытия, быстро узнал всякие тайные уголки и ловко там прятался. По учебе он сначала ничего не знал (других детей хоть как-то к школе готовили), но потом все сообразил (это оказалось просто) и стал учиться очень хорошо. Он думал, что матери понравятся хорошие отметки, но она осталась к ним такой же равнодушной, как и ко всему остальному, касающемуся сына. Он пытался «выслужиться» перед первой учительницей, но она его сторонилась и говорила товаркам (Валерий подслушивал): он несомненно умненький, но какой-то странный, я его, кажется, боюсь, как, знаете, бывает, пауков боятся.
Валерий подружился с двумя братьями — мальчиками-кавказцами. Вместе они устраивали всякие каверзы. Мать Валерия вызывали в школу, она туда не приходила. Его назвали хулиганом, и ему это понравилось: наименование как-то проявляло его из фона, делало вещественным.
А потом однажды мать Валерия просто исчезла. Что с ней стало — никто так никогда и не узнал. Валерий продолжал ходить в школу и ждать маму, потом в доме кончилась еда, он некоторое время воровал хлеб в школьной столовой, а потом по дороге из школы домой упал в голодный обморок. Братья-кавказцы дотащили друга до дома, расспросили и принесли еды, а на следующий день с утра их мать явилась к директору школы и закричала: вы тут что, ослепли все, что ли?!
Так Валерий первый раз оказался в детском доме. Там он спокойно отъедался и ждал, когда мама за ним придет и заберет домой. Учился он по привычке отлично, новая добрая учительница ему очень нравилась, и он даже старался при ней не хулиганить. Она была ласкова, и дети на ней «висли». Вскоре Валерий заметил, что именно его она как-то незаметно и тактично, но отстраняет от себя. Собрался с духом и прямо спросил: почему? Она заплакала и сказала, что ее специально предупредили про детдомовских (их в классе было пять человек): не привязывайте их слишком к себе, они все не так понимают, это потом будет для них травма.
Тогда Валерий опять стал хулиганом, и все наладилось.
Он был красивым мальчиком, здоровым и прекрасно учился. Его хотели взять в семью. Он кричал: я не хочу, за мной завтра мама придет! — Увы, — отвечали ему. — Подумай. Твоя мать всегда плохо за тобой ухаживала. В любящей семье тебе будет хорошо.
Любящая семья честно пыталась его «отогреть». Потом они говорили: он же умный, как же так получается, что у него — ни совести, ни благодарности, ни представлений о том, что можно и что нельзя? Валерий быстро понял, как все устроено в его новом месте обитания, выпрашивал всякие игрушки (я вам так буду благодарен! Я буду таким хорошим!), потом продавал их в школе или во дворе, покупал всякие нужные ему вещи типа сигарет, наклеек, инструментов, а опекунам говорил, что «потерял» или «мальчишки отняли».
Пожилому приемному отцу все говорили: это ж мальчишка, сорванец, надо с ним построже! Когда Валерий украл большую сумму денег из сумочки учительницы физкультуры и повел детдомовских приятелей в пирожковую, отец взялся за ремень. Рослый Валерий схватился с ним вполне по-взрослому, рассадил ему скулу, а потом, схваченный и зафиксированный, просто плюнул в лицо.
Так он второй раз оказался в детдоме, уже в другом, в загородном.
Там он развернулся по полной, сделался заводилой, не вылезал из местного «карцера», но наперекор всем и всему по-прежнему хорошо учился. Мир цифр, формул и правил русского и английского языка казался ему свежим и чистым по сравнению с чадным и непостижимым миром его повседневной реальности.
В детдом приезжали волонтеры и спонсоры. Валерий научился их обхаживать, составил себе жалостную биографию и получал множество подарков и преференций. Ему очень нравился такой ход: вот те другие волонтеры, я же сразу вижу, что они какие-то свои проблемы решают, а вот вы по-настоящему добрый, я это прямо вот с первого взгляда разгадал…
Сотрудники детдома честно предупреждали, но красота мальчика и высокая успеваемость…
— Мы справимся! — сказала некая семья, у которых уже было двое приемных и трое своих детей.
«Посмотрим, как вы справитесь», — подумал Валерий.
Чтобы справиться уж наверняка, новые приемные родители вдвоем держали его в объятиях и пережидали, пока он не перестанет вырываться. А потом завернули в одеяло и велели ползти среди подушек, чтобы «заново родиться» (это не бред Валерия, а некая западная методика коррекции эмоциональных нарушений, одно время была популярна и у нас. — Прим. авт.).
Однажды, когда Валерию все это надоело, он забрал в доме все ценное, что нашел, зарыл в углу двора за сараем, а потом пошел в милицию и сказал, что приемные родители над ним издеваются, и подробно описал фиксацию и «новое рождение».
Так он оказался в детдоме (опять в новом) в третий раз. Там он благополучно закончил школу, пошел в ПТУ (окончил с отличием), потом работать на завод и одновременно учиться в Северо-Западный заочный политехнический институт. Как ни странно, ему без проблем отдали квартиру, которая осталась от матери.
Сейчас он инженер-строитель, много работает, очень неплохо зарабатывает. Некоторые называют его трудоголиком. Два раза Валерий пытался создать семью (один раз даже женился на женщине с ребенком). Ничего не вышло. Вторая женщина ему сказала, расставаясь: да лучше с алкашом каким жить или с ревнивцем, они хоть и поганые, да живые, теплые, а ты как мертвяк какой.
Валерий решил жить один и просто работать. Когда нужно побыть с женщиной — это же можно как-то решить. По вечерам ходил в бильяард. Его привлекает самая интеллектуальная версия — снукер. У него получается — даже турниры выигрывал. Но чего-то не хватало.
Однажды знакомая девушка, которая вместе с ним выпустилась из детского дома, позвала принять участие в благотворительном мероприятии для воспитанников интернатов. Было тягостно, нахлынули воспоминания, он решил: никогда больше сюда ни ногой! — но забрезжила мысль…
Валерий отнесся к ней легко и легко вступил на эту тропу, потому что думал: да кто ж мне, такому, даст ребенка?!
Ребенка не дали. А вот подростка предложили взять. «Глядите, он даже внешне на вас похож. Но предупреждаем: кроме различной хронической соматики, еще и нарушение привязанности». Валерий уже знал, что со времен его детства для всего этого возникло и даже укрепилось название.
— Назвать — как будто немного приручить, — говорит он сейчас.
Взял Семена и как будто смотрелся в хронозеркало, показывающее прошлое. Зеркалом и работал, вспоминал вслух: а я в таком случае делал то-то и то-то, думал так-то, а говорил вот что…
— Тебе хорошо, ты был умный и учился хорошо! — с обидой говорит Семен. — А я еще и дурак!
— Ты не дурак, — спокойно возражает Валерий. — Просто бездельник, и запущено у тебя все с самого начала. Я все рассказал. Теперь ты.
— А я вот хотел у вас спросить: тут ничего уже сделать нельзя? — это уже Семен. В глаза по-прежнему не смотрит.
— С чем сделать? — не поняла я.
— Ну что мне никого не жалко, и стыда у меня нет, и совести, и душа протухлая…
— Кто это тебе сказал?
— Да много кто. Да я и сам знаю. Вот отец для меня все делает, и с уроками помогает, и деньги дает, а я у него все равно смартфон спер и потом разбил…
— Сейчас лучше, чем два с половиной года назад, — говорит Валерий. — Хотя и не намного. Я все понимаю, кроме одного: когда он кидается об пол и начинает орать: я урод, чтоб я сдох, я никому не нужен, убей меня и на помойку выкинь! — что мне делать? Я не знаю, потому у меня никогда такого не было, я всегда знал, что я — крутой, как вареное яйцо.
— А что вы в реальности делаете?
— Говорю: ори, коли тебе приспичило, — и ухожу к компьютеру работать. Он потом замолчит и засыпает обычно.
— Отец такой же, как я. Никого не любит, никого не жалко. Мы такие. Я читал в инете. Я его уважаю. Но внутри свербит. Я просто слабак, да?
— О! — вдруг догадалась я. — Ты смотришь на отца и думаешь: мы оба уроды, потому что не любим, не жалеем, не чувствуем, но он сильный и несет это с достоинством, как и положено крутому чуваку. Так и нужно, за это ему уважуха и все у него в шоколаде. А у меня внутри все корежится и хочет чего-то теплого и мягкого, поэтому я слабый и полный отстой, и ничего хорошего меня не ждет в любом случае. Так?
— Так! — выдохнул Семен и впервые взглянул мне прямо в лицо.
Я отчетливо понимала, что могу крупно проиграть, но в кои-то веки меня несло на волне интуиции:
— Валерий, а ведь вы вовсе не так бесчувственны. Возвращение матери — ваши детские фантазии, вы рассказывали Семену?
— Почему же детские? — помолчав, враз охрипшим голосом сказал Валерий.
— Говорите! — приказала я.
— …Мне звонят откуда-то издалека, всегда почему-то ночью, и говорят: она нашлась, вы приедете, будете ее забирать? Я говорю: конечно, еду! — и сразу покупаю билет, и еду туда на ночном поезде, и по дороге еще где-то обязательно покупаю теплый платок (она дома носила платок, я помню) и что-то такое в кульке — печенье или конфеты. И она оказывается такая старенькая и слабая и сначала меня не узнает, а потом удивляется и спрашивает: Валерик? Надо же, как ты вырос! Потом я ее везу на вокзале на коляске, а она все беспокоится и спрашивает: что? Куда? Зачем? — а я отвечаю: не беспокойся, мама, я с тобой, теперь все у нас будет хорошо. И я всегда в интернете смотрю пансионаты для пожилых (мне ИИ теперь их подсовывает по прошлым кликам, вы понимаете), там картинки листаю и выбираю: вот этот слишком казенный, а вот здесь бы маме, наверное, было хорошо, тут озеро рядом и парк, и лица у персонала вроде добрые, и мне ездить было бы удобно. Я бы ездил к ней три раза в неделю, и дополнительно всякие процедуры оплачивал, и привозил подарки, и компьютер бы ей купил или планшет, чтоб она фильмы и картинки всякие смотрела.
— А мне она, получается, была бы бабушка? — жадно спросил Семен. — Ты бы меня с собой брал? Сказал бы ей про меня?
— Ну конечно сказал бы! — возмущенно воскликнул Валерий. — С самого начала сказал бы. Вот прямо еще на вокзале: у тебя теперь не только я, но еще и внук есть…
Я украдкой стерла выступившие на глазах слезы и сказала со всей возможной строгостью, обращаясь к Семену, но имея в виду и Валерия тоже:
— Видишь, вас уже двое. Не так уж страшно показать, что ты на самом деле живой.
— То есть у папы его нет? Ну вот того? И у меня нет? Я не урод?
— У тебя вот это есть, — я потрясла медицинскими бумажками, лежащими у меня на столе. — Тебе мало, что ли?
— Вполне достаточно! — строго сказал Валерий. — И учебу подтянуть!
Прозвучало почему-то комично. Я улыбнулась и Семен вслед за мной. Секунду поколебавшись, Валерий тоже растянул губы в улыбке.
Так, улыбаясь, они от меня и ушли.