Птица-тройка: полеты во сне и наяву. Новая выставка Шагала, Зверева и Космачева в музее AZ
Почему Гоголь? Почему «Мертвые души»? Наверное, главное обаяние и смысл такой институции, как частный музей, заключается в том, что никакие юбилеи и даты тут особого значения не имеют. Здесь живут не по плану, хотя, конечно, он существует на несколько лет вперед, но больше по вдохновению. Выставочный сюжет может сложиться, как был изначально задуман и просчитан, а может и увести в какую-то заоблачную даль. В этом смысле художник Анатолий Зверев — очень подходящий партнер для подобных авантюр. С ним никогда не понятно, где окажешься, в какой компании, в каких хоромах или в какой подворотне. Но при этом можно быть уверенным, что он будет вести себя на равных и с просвещенными академиками, и с отпетыми маргиналами, каким сам считался при жизни, пока его не канонизировали как одну из ключевых фигур «советского ренессанса».
Полина Ивановна Лобачевская, его преданный друг, помнит, сколько раз ей доводилось наблюдать Анатолия на даче академика Мигдала, где он быстро становился центром любого интеллектуального спора. Недаром умнейший Роберт Фальк воскликнул после беседы с ним: «Я ценю Зверева как художника, но, поговорив с ним, осознал, что его философский склад ума выше, чем его великий дар художника. И я изумлен». Похоже, в самой личности Зверева была заключена та самая «энергия заблуждения», которая притягивала, волновала, заставляла с ним или о нем спорить до хрипоты, но она же и делала его неотразимым. Так, в сущности, и его работы: они могут нравиться, не нравиться, но забыть их нельзя.
С Гоголем у Зверева был свой долгий сюжет длиною в жизнь. Первые иллюстрации к «Запискам сумасшедшего» относятся к середине 1950-х годов, последние гоголевские портреты датированы 1986 годом, то есть годом смерти. На протяжении 30 с лишним лет он все время к нему возвращался, но урывками, наскоками. Без специального плана и уж тем более без какого-либо официального заказа. В те советские времена Зверева на порог не пускали ни в одно серьезное издательство, где торжествовал угрюмый реализм старательных подражателей П. Боклевского и А. Агина, лучших дореволюционных интерпретаторов гоголевской прозы. А Зверев никому сроду не подражал. Всегда шел от своих видений и озарений «в вихре восхищения и ужаса», как скажет о нем замечательный литературный критик Игорь Золотусский. Но и от текста Гоголя, конечно. Зверев вообще считал Николая Васильевича своим другом. И обращался с ним как с другом. Бережно, нежно и одновременно свободно. Словно знал, что своей свободой он не сможет ему помешать или обидеть. Друзья же!
И все-таки на замысел этой выставки Полину Лобачевскую навел не Зверев, а Марк Шагал. Так тоже бывает, когда на тропинке вдруг повстречается кто-то, кто может скорее привести тебя к искомой цели. И уже по пути к вам присоединяются и одни, и другие, и третьи. В отличие от Зверева, у Шагала-таки был вполне конкретный заказ. В 1923 году Амбруаз Воллар, известный французский книгоиздатель и меценат, обратился к художнику с предложением создать livre d’artistе (коллекционное издание) на основе какого-нибудь знаменитого литературного произведения. Бог знает, почему выбор Марка Захаровича пал на Гоголя. Может быть, ностальгия и тоска по России, которую он только что покинул? Может, попытка что-то объяснить себе и другим про непостижимость национального русского характера? Так или иначе, ни над одним своим художественным проектом Шагал не трудился так долго и тщательно: в течение двух лет он создаст 96 офортов с изображением персонажей и сцен поэмы «Мертвые души». Более того, захолустный город N приобретет у него узнаваемые черты родного Витебска. И типажи, очень гоголевские и одновременно шагаловские. Причем никакого цвета, излюбленных цветовых аккордов. Сплошное черно-белое кино, очень подробное и обстоятельное, выполненное при помощи сухой иглы и аквантины.
А дальше, как сказано в одной известной пьесе, — тишина. И хотя парижский печатник Луи Фор выпустил полный тираж офортов тогда же, в 1927 году, полноценное художественное издание так и не состоялось. Вначале этому помешала гибель Воллара, потом Вторая мировая война. Успех пришел 20 лет спустя, в 1948 году. На международной биеннале в Венеции иллюстрации Шагала, изданные уже Эженом Терьяда, получат Гран-при и будут признаны лучшими в истории мирового книгопечатания.
По чистой случайности выяснилось, что у известного российского коллекционера Бориса Фридмана есть один из этих раритетных livre d’aritstе с шагаловскими офортами, и он готов предоставить их для экспонирования в музее AZ. Тем более что положительный опыт в виде роскошной совместной выставки по «Дон Кихоту» у них уже был. Рифма Гоголь — Шагал — Зверев складывалась легко и вдохновенно. К тому же поддержать ее согласился Российский Государственный архив литературы и искусства. Но и этого Полине Лобачевской показалось мало. Ей хотелось найти какую-то пластическую метафору главной теме «Мертвых душ», той самой птице-тройке, которой вдохновлялся великий Гоголь.
«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобой дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади… Русь, куда же несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. … летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Спустя почти 40 лет тема птицы-тройки найдет свое продолжение, а точнее, опровержение у Достоевского в программной речи прокурора Ипполита Кирилловича в «Братьях Карамазовых», когда тот скажет, явно полемизируя с Гоголем: «Не мучьте же Россию и ее ожидания, роковая тройка наша несется стремглав и, может, к погибели. И давно уже в целой России простирают руки и взывают остановить бешеную, беспардонную скачку. И если сторонятся пока еще другие народы от скачущей сломя голову тройки, то, может быть, вовсе не от почтения к ней, как хотелось поэту, а просто от ужаса — это заметьте. От ужаса, а может, и от омерзения…»
Вот этот бег, топот, восторг, скрытую угрозу и леденящий ужас — как передать, как воссоздать в пространстве камерной экспозиции?
