Фото: Unsplash
Фото: Unsplash

Сергей Цехмистренко: Миграция — один из самых влиятельных социальных трендов современности. Множество людей по разным причинам мигрируют из одних стран в другие. Мы рассмотрим только одну составляющую — интеллектуальную миграцию из России, где социологи ежегодно бьют тревогу из-за того, что из страны уезжают «мозги». Казалось бы, к этому году все должны были уехать, но наш форум показывает, что кто-то все еще остался. Согласно исследованиям Атлантического совета, из России мигрируют до 100 тысяч высокообразованных людей в год. По данным Росстата, миграция составляет 50-60 тысяч человек в год. Проводившиеся в МГУ соцопросы показали, что около 30 % студентов ни при каких обстоятельствах не покинут страну, все остальные же допускают возможность эмиграции. Давайте поговорим об этом явлении. Первый вопрос: что важно для талантов, которые уезжают из России?

Евгений Кузнецов: Россия сталкивается с проблемой интеллектуальной миграции только последние сто лет, а до конца XIX века страна была в профиците по «талантам»: до 1890 года сюда приезжали в основном квалифицированные европейцы. За пару десятков лет до конца XIX века начала меняться центральная политика, создавая больший приоритет для локальных ученых, чиновников и представителей других профессий.

Весь ХХ век Россия сталкивалась с чистым оттоком талантов по разным причинам, в итоге сейчас мы столкнулись с ситуацией, когда российские ученые и стартаперы действуют глобально. К сожалению, они нигде не организованы, в отличие от китайской или индийской диаспоры. Возникла большая угроза для процессов воспроизводства в науке: статистика показывает, что отток 90-х годов привел к тому, что сейчас в российской науке недостаток специалистов 45-50 лет — золотой возраст ученого, когда он на пике производительности и уже овладел всем, включая социальные тонкости продвижения результатов своей научной деятельности.

В развитии стартапов и технологических компаний пока позитивной динамики нет, за последние 10 лет качество предпринимательской среды скорее ухудшилось, чем выросло. Многие наиболее успешные технологические компании в России были созданы в 90-е годы или в начале 2000-х, когда люди проходили полный путь от замысла до выхода на внутренний или международный рынок, пусть и в неблагоприятных условиях. Сейчас из-за мыслей о поднятии денег в Кремниевой долине стартапы уезжают, а те, кто не может там закрепиться, остаются — в результате происходит отрицательный отбор стартапов.

Это плохие тренды, с которыми все научное сообщество пытается бороться. Один из ключевых факторов в этой борьбе — создание мотивации для возврата талантливых ученых и предпринимателей. Сейчас все разработчики в области искусственного интеллекта стараются ехать туда, где это инвестируется и выходит на рынок, а именно в США, Китай и Европу, а через какое-то время будет приток туда, где есть рынки и новые возможности для быстрого роста, то есть в Россию.

В процессе изучения возврата талантов в Китае мы узнали, что Китай в 2013 году стал первой в мире страной, положительной по сальдо миграции ученых. Нашей стране необходим интенсивный приток, которому, однако, будет препятствовать внутренняя конкуренция. Мы также накопили сильный дефицит компетенции: российский стартап — это хорошая технология, но плохой бизнес-девелопмент, поэтому нам надо будет заимствовать компетенции вместе с мозгами, чтобы изменить сложившуюся ситуацию.

Сергей Цехмистренко: Я знаком со сведениями, согласно которым до 90 % ученых, работающих в китайских технопарках, — те, кто получил образование за рубежом, но государство сумело их вернуть. Здесь определенно нужна особая политика.

Андрей Баркин: Мы сейчас находимся на пороге ситуации, когда правила международной миграции и человеческого капитала сильно поменяются. Мне, как человеку, получившему физико-математическое образование, близка такая аналогия: примерно 100 лет назад физика в ее привычном виде рухнула, накопленный опыт перестал быть уместным. Мы сейчас в похожем состоянии: надо изучать опыт, но уже заметны изменения правил игры. Исследования РВК говорят о том, что самая сильная корреляции высокоинтеллектуальной миграции за последние несколько веков была с языком: язык, который становится lingua franca в мире, привлекает людей в страны, где на нем говорят. Поэтому США, Канада, Австралия, Великобритания в ХХ веке привлекали 75-80 % всех интеллектуальных мигрантов. Английский язык выполняет роль, схожую с ролью доллара США в мировой торговле. Технологии дошли до того, что перевод с одного языка на другой становится быстрее.

Я состою в организации «Совет для одаренных», мы с гордостью представляем Россию во всемирной ассоциации, работающей с молодыми талантами. Изучая исследования в сфере «юных дарований», мы обнаружили, что в нашей стране нет ничего, что бы принципиально отличалось от общей ситуации. Евгений верно отметил, что у нас есть большая проблема, связанная с научным сектором, но если брать такие ниши, как крупные вузы, что все же отличается от науки, и спорт, можно увидеть, что за последние 20-30 лет эти сферы вполне успешно интегрировались в глобальный рынок. В начале 2010-х годов Минобрнауки начало активно продвигать программы интернационализации, результаты которых я увидел, приехав в свой родной город 5 лет назад — десятки африканцев на улицах оказались студентами регионального вуза. Включив любой спортивный канал и посмотрев на составы команд, можно заметить, что значительная часть — легионеры. Количество молодых людей, которое начинает изучать тот или иной язык — хороший предиктивный фактор, который поможет предсказать картинку интеллектуальной миграции.

Илья Брейман: Для меня это довольно личная тема, потому что примерно 20 лет назад мы с семьей уехали из России. Я запустил в США компанию Coursalytics, практически все работники которой являются выходцами из России, но не живут там.

Для меня миграция никогда не была бинарной. Наша компания — маркетплейс в сфере executive education, помогающий топ-менеджерам находить программы развития в бизнес-школах по всему миру, а топ-корпорациям — преподавателей для своих внутрикорпоративных программ. Однажды мы работали с одним профессором, который впоследствии стал послом Мексики в США. В 70-80-е годы он учился на PhD в Лондоне. Его родственники ежемесячно отправляли ему тубус с газетами, чтобы он поддерживал связь со страной. Сейчас все изменилось, и ощущения миграции у людей нет. Мы заметили это, когда проводили исследования российских бизнес-преподавателей по всему миру. При том, что 70 % получило высшее образование в России или странах СНГ, 90 % из них получило PhD за пределами этих регионов. Это говорит о том, что их главной мотивацией было получить образование там, где оно действительно будет ценным.

У предпринимателей, уезжающих из России, мотивация похожая: есть ощущение, что, находясь здесь, ты получаешь навыки, которые применимы только здесь. Мы заложники того, что российский рынок не является ни большим, ни маленьким, поэтому когда создаешь продукты здесь, нет потребности создавать глобальный конкурентоспособный продукт.

По нашим данным, 80 % русскоговорящих преподавателей готовы уехать навсегда, главной причиной миграции для них становится качество учебной работы. Они хотят работать над исследованиями с международным размахом.

Сергей Цехмистренко: Происходящая интеллектуальная миграция принесет пользу нашей стране или, наоборот, нанесет ей урон? Давайте обсудим краткосрочные и долгосрочные перспективы.

Евгений Кузнецов: Я считаю, что мы выиграем от этого явления. Нужно рассмотреть эту проблему с разных углов. Эмиграция — это глобальный рынок обмена талантами.

Большие города конкурируют за умы. В Кремниевой долине бедность начинается с дохода ниже 250 тысяч долларов в год, и если ты входишь в число тех, чьи средства меньше, ты переезжаешь в Орегон, Джорджию. Интеллектуальная миграция — индикатор того, что где-то экономика на подъеме, поэтому переезд в это место привлекает людей. Проводилось исследование, согласно которому индекс эмигрировавших ученых составил 0.9, тех, кто вернулся в Россию — 0,6, тех, кто никогда не покидал Россию — 0,3, и самое важное, индекс приезжающих в Россию иностранных ученых — 0,3. Условия, когда ты не знаешь, как использовать грант, получишь ли деньги за свою работу, также сказываются на миграции. Я всегда повторяю, что вся история России — цикл накопления и потерь, то же самое происходит и в интеллектуальной сфере. Нам нужно мощное решение проблемы миграции умов, иначе мы потеряем свою конкурентоспособность.

Андрей Баркин: Я считаю, что, скорее всего, мы выиграем, но формулировка вопроса некорректна: нет конечной цели, которую можно установить на последующие 20-30 лет. Главное то, что все циклично. Коммуникации, транспорт, транзакции становятся доступнее, эмиграция легче — сложно предположить, как будет выглядеть мир к концу XXI столетия. Я думаю, что мы выиграем от интеллектуальной миграции, потому что Россия за последнюю декаду показала свои достоинства. В мире сейчас существует несколько глобальных рисков, в частности, перенаселение и изменение климата: но если мы посмотрим на территорию России, мы обнаружим, что у нас удачное положение в этом контексте, поэтому миграционные потоки принесут пользу.

Когда дело доходит до эмиграции, не важно, насколько ты умен и образован, каков твой уровень IQ, важно твое рвение к победам, желание добиться успеха. Возвращаясь к физико-математическому образованию: во время празднования 25 лет со дня выпуска собрались 200 из 600 выпускников, сливки общества. В 90-е годы 40 % уехали из России, совсем немногие вернулись. Получилось так, что те, кто работал в своей стране, стали более успешными, у них не было стеклянных потолков, возникших над учеными в других странах. Там огромный ресурс приходится тратить на то, чтобы мимикрировать, стать своим. Когда необходимости тратить силы на это не было, те, кто остался верен науке, пройдя тяжелые годы, в среднем себя чувствуют не хуже, а то и лучше. Даже в узкой сфере фундаментальной науки были тренды на 25-30 лет, пожить, поучиться в другой стране — это очень полезно. Но шанс, что, вернувшись, ты увеличишь свой трудовой капитал, чуть выше, чем если ты попытаешься прикипеть к новой родине.

Илья Брейман: На этот вопрос я бы ответил в настоящем времени, мы уже выигрываем: мне выгодно, что есть сеть русскоговорящих инвесторов, преподавателей, клиентов. В рамках нашего бизнеса мы видим ещё одну интересную вещь, которая говорит о том, что мы хотим, чтобы люди уезжали, получали образование, в других странах появлялись топовые русские преподаватели, топ-менеджеры в лучших компаниях. Нас часто просят позвать куда-то преподавателя по цифровой трансформации, нужен русскоговорящий, потому что половина топ-менеджмента по-английски не говорит. Мы их можем перечислить — примерно 5, больше таких преподавателей и нет.

Сергей Цехмистренко: Какой может быть государственная политика в отношении диаспор, чтобы пригласить эти мозги поработать на историческую родину? Существует ли вообще такая политика у нас?

Евгений Кузнецов: Такая политика однозначно должна быть. У нас провал в компетенциях именно по работе с диаспорами, к этому привязана обида на людей, которые уехали. Другие страны ползут вверх, мы начинаем сильно различаться по динамике среднего уровня, поэтому госполитику надо очень тонко настраивать. Успех китайской научной политики базируется не на том, что они мудрые, а на том, что они вовремя поняли, в чем подвох. Любой ученый, не являясь выпускником Гарварда, вряд ли будет там профессором, поэтому, когда к нему приходит скаут из Пекинского университета и обещает условия, как в Гарварде, они все бросают и переезжают.

В случае с российскими учеными это массовая история, многие русские студенты уезжают в Европу на постдоку и застревают там, не находя себе никакой карьеры. Эти ребята хотят вернуться, приходят в родной МГУ, им говорят: «Вот тебе кафедра за 10 тысяч рублей в месяц, и мы ещё проверим качество твоей диссертации». Что сделали китайцы? Они подставили карман под огромный поток высококвалифицированных людей, а мы не выработали элементарных норм по подбору тех, кто хочет вернуться. Вопрос на самом деле в том, что мы создаем очень угрюмое, закрытое общество, сберегающее ресурсы для своих и не впускающее чужих. Это уже проблема не научной миграции, а того, что если ты родился не в той семье, то не быть тебе директором госкорпорации.

Андрей Баркин: По большей части я согласен. Учитывая конкуренцию не только уважаемых коллег из Китая, но и ряда других стран, мы вряд ли в обозримом будущем будем выигрывать конкуренцию чисто финансово после девальвации 2014 года. Продолжая разговор о том, что мы угрюмое и достаточно закрытое общество. Все большее значение имеет упаковка — маркетинг. Умный пиар страны на всех уровнях и ликвидация угрюмости и серости прошлого очень важны. Например, наш нацпроект по городской среде, смысл которого в том, что в крупных городах необходимо менять все к лучшему. Мы идем по городу с просторным жильем внутри и грязью снаружи — упаковка никакая. Мне кажется, выигрывать тактически в ближайшие десятилетия не получится, надо благоустраивать внешнюю среду. Не обязательно такая стратегия увенчается тем, что свои будут стремиться оставаться, но создание нефинансовой мотивации — это важный долгосрочный шаг.

Подготовила Анна Воробьева