Павел Шейнин: Паруc и веер

Тысячи вееров трепетали в ожидании паруса. Вот-вот вдалеке должен был показаться корабль. Зрители на дамбе смотрели на горизонт не отрываясь. Каждому хотелось первым разглядеть цвет паруса и поднять веер белой или синей стороной.

Ари сидел в предпоследнем ряду и чувствовал себя мухой на склоне холма, усеянного гигантскими бабочками. Казалось, Кронштадт и берег Финского залива соединила живая стена. В обычное время башни шлюзов одиноко возвышались над магнитным шоссе, но сейчас они съёжились рядом с прожекторами и мачтами для дирижаблей. Сама же дамба полностью исчезла под многокилометровыми трибунами.

— Кажется, меня сейчас стошнит.

Молодой человек изо всех сил пытался соответствовать духу момента. Ему было стыдно перед дядей Белауром, что он никак не может проникнуться пафосом Контакта. Впрочем, для недавнего размороженца Ари держался молодцом. Правила Криофонда предписывали полугодовой период карантина для успешной ревитализации, он же явился на Праздник Получения Бита спустя четыре месяца после выхода из криокамеры.

— Поставь освещение на семьдесят процентов, — посоветовал дядя Белаур, сидевший в соседнем кресле. — И хватит, как баран, смотреть на горизонт. Я же тебе сказал, что в этом году мы получили единицу. Парус будет синим.

Ари покопался в настройках линз и сделал картинку более тусклой. Заодно включил режим телепатии: половина дядиных слов тонула в окружающем гаме.

— С чего вы взяли, что единица? — обернулась женщина с нижнего ряда. На её лысой голове извивалась динамическая татуировка с надписью «2256. Мы вас услышали».

— Неделю уж как известно, — отозвался Белаур. — Читали бы сводки Звёздного Комитета, сами бы знали.

— Вам, астрономам, лишь бы праздник испортить, — проворчал кто-то сбоку.

Ари обмахнулся сине-белым веером и попытался сосредоточиться. Долговременная память всё ещё хромала, даже с подсказками нейробота. Белаур неоднократно объяснял ему идею межзвёздной коммуникации транзитным методом, но детали опять затерялись в тумане.

— Дядя, я не понимаю… Иномиряне…

— Глизеанцы.

— Да, глизеанцы. Мы с ними сегодня контактируем? Они отправили нам сообщение?

— Конечно. Шестнадцать лет назад.

— Шестнадцать лет, — повторил он, пытаясь переварить информацию. — И мы получаем от них один-единственный бит информации?

— В этом году — да. Осенью отправим ответный бит, и через год они снова выйдут на связь.

Ари кивнул в замешательстве. Он вспомнил, почему никак не мог удержать в голове объяснения астронома: они не имели ни малейшего смысла. Белауру пришлось терпеливо повторить вводные. Осуждать племянника он не мог: когда Криофонд разморозил его самого в 2251 году, после полуторавековой гибернации, он входил в курс дела с ещё большим скрипом.

Итак, наши собеседники жили на планете Глизе, которая вращалась вокруг звезды Грумбридж 1618, в ковше Большой Медведицы, в шестнадцати световых годах от Солнца. Когда Глизе проходила по диску своей звезды, оранжевый карлик ненадолго тускнел. Так астрономы узнали о существовании экзопланеты. В конце двадцать второго века они заметили, что в момент ежегодного транзита кривая блеска Грумбриджа выдавала коленца побольше и поменьше. Колебания были периодическими и складывались в последовательность битов: 010011000111... Звёздный Комитет решил, что это приглашение к разговору, и начал собственную передачу.

На орбиту Земли поднялись спутники с «парусами». Если требовалось передать единицу, космическое оригами раскладывалось — и светимость Солнца в момент транзита для глизеанцев падала на крошечную, но ощутимую величину. Если же земляне передавали ноль, спутники оставались без дела. Потребовалось несколько лет, чтобы точно определить момент, когда для самих иномирян Земля проходила по диску Солнца. Благо, один год на Глизе длился 363 земных дня — почти идеальная синхронизация. В конце концов Контакт состоялся: с 2200 года Звездный Комитет начал посылать цепочку битов, а с 2216-го получать ответ. Как передача бита была реализована у самих иномирян, земным учёным пока оставалось только догадываться. Главное, что метод работал. В момент транзита кривая блеска проседала одним из двух способов, посылая световые точки и тире.

— Криофонд разбудил меня, тебя и сотни тысяч людей, чтобы мы приняли участие в Контакте, — закончил Белаур. — Глизеанцы подарили нам надежду и цель. Без них Серый век никогда бы не закончился.

«Серый век», — смутно припомнил Ари. Ну, да: те сто пятьдесят лет, что он и большинство населения Земли провели в криокамерах. Эпидемия Атараксии, Гибернация, Великая Сонь, которая пришла после победы над смертью. Понятно, почему Белаур так старался заразить племянника энтузиазмом. В конце двадцать первого века человечество впало в спячку как раз из-за отсутствия общей цели. И вот она наконец появилась.

Но почему общение с Глизе было таким мучительно медленным? Ари посмотрел на свои руки, потом на ноги в фуллереновых сандалиях и сосчитал пальцы. Именно столько он успел прожить в конце двадцать первого века до заморозки. Но требовалось примерно вдвое больше, чтобы отправить бит иномирянам и получить какую-то реакцию. 36 лет, чтобы махнуть веером и узнать, махнули ли тебе в ответ. «Дядя помешался, если считает это Контактом...»

— Я всё слышал, — буркнул Белаур. — Если не хочешь думать вслух, попробуй выключить режим телепатии.

— Дядя, прости, но это же бред! — воскликнул Ари. — Какой Контакт, если...

Раздался крик: «Синий!» — и дамба потонула в голосах и мельтешении вееров. Парус, искрящийся голубоватыми огнями, показался на горизонте. По волнам запрыгала лазерная проекция, с дирижаблей грохнули фанфары. На несколько секунд Ари ослеп и оглох, не помогли даже фильтры. Придя в себя, он увидел, что залив захватили сотни кораблей. Начался морской парад.

Ари тряхнул головой и усмехнулся.

— Боюсь представить, как бы они праздновали, если бы получили два бита, а не один. Нет, дядя, серьёзно: какой к чёрту «Контакт»? Нужно 5 бит, чтобы закодировать символ из 32-буквенного алфавита. 30 бит для слова из шести букв: «Привет». Плюс 16-летняя задержка. И ещё 46 лет, чтобы дождаться ответа. Итого 92 года! Почти целый век на обмен приветствиями! И это при наличии общего языка, которого у нас нет. Пройдут столетия, прежде чем мы договоримся о форме коммуникации. Тысячелетия, прежде чем сможем хотя бы сказать: «Мы пришли с миром!»

Белаур молчал: возразить было нечего. Общение с Глизе уже длилось 56 лет, было отправлено и получено 40 бит. И всё, чего добились астрономы, — установили общую математическую почву. Более-менее.

— И потом, до заморозки я учился на экосоциолога. Что я могу дать проекту? Узнать хоть что-то об обществе глизеанцев, сравнить с нашим мы сможем через многие столетия...

— Вот ты и поможешь людям построить новое общество, которое сумеет дождаться. — Белаур вздохнул. — Эх, как бы я хотел, чтобы твои родители... — он осекся. — Чтобы кто-то другой объяснил тебе. Пойми, это наша общая цель. Единственная, достойная так называться после победы над смертью.

— А если нет? Если я не смогу поверить, что это и моя цель тоже? Белаур обречённо кивнул.

— Ты знаешь, что тогда. Атараксия. Ты потеряешь интерес к жизни, и Криофонду придётся усыпить тебя обратно.

— Может быть, это и хорошо? Заснуть до лучших времён?

— А ты уверен, что они когда-нибудь наступят? Если мы не сможем убедить достаточное количество людей в важности новой миссии, не сможем заразить тягой к глизеанцам, то наступит новый Серый век. И он может длиться тысячелетиями.

Астроном допил кислородный коктейль, встал и похлопал себя по животу.

— Мне нужно отлучиться. Есть вещи, с которыми нейрофильтры пока ещё не справляются.

Глядя на сложенный веер, Ари нахмурился. Дядины речи не вызывали у него ничего, кроме раздражения. Чувство цели нельзя навязать вот так, извне. Он не может поверить в важность Контакта вот так, по щучьему велению. Не говоря уже о том, чтобы праздновать, как эти сумасшедшие на трибунах.

Криокамера звала его обратно.

«Нет, дядя, я не смогу, — подумал молодой человек. — Это не моё. И если ты слышишь это, то пусть так и будет...»

— Не поделишься веером?

К нему обращалась девушка с соседнего кресла. В суматохе он не заметил, как она села рядом. Ари уставился на серые глаза, подведённые мерцающей тушью, и развевающиеся русые волосы. На точёных скулах играли блики от прожекторов.

— Ты вроде им не пользуешься. Я опоздала, на входе больше не раздают.

— Да, конечно, — спохватился Ари и протянул веер.

— Спасибо. Я тоже недавно из Криофонда, так что не волнуйся. Скоро дезориентация пройдёт.

Ари просканировал татуировку на запястье девушки и узнал, что она была разморожена год назад.

— Как тебя зовут?

— Клио. — Она улыбнулась. — А это Полбин, мы в одной лаборатории. Из-за плеча девушки высунулась одутловатая голова коллеги. Его имя потонуло в шуме, и Ари запомнил только фамилию. Молодые люди пожали руки по старой догибернационной традиции.

— Лаборатории? — переспросил Ари взволнованно. Если девушка окажется ещё и умницей, это будет для него последней каплей.

— Циркадные и сезонные ритмы.

— Мы поможем подстроиться под график, — вставил Полбин деловито. — Синхронизируемся с передачей глизеанцев.

— Работы очень много, — сказала Клио. — Мы разрабатываем новые фреймворки, нейрокалендари, кратковременные криокамеры... Ну, то есть лаборатория, — добавила она смущённо. — Я пока только вливаюсь.

Ари проглотил комок в горле и неловко улыбнулся. Горячий энтузиазм девушки, её искренность, её красота просто сбили его с ног.

— Ты думаешь, в этом есть смысл? — спросил он.

— В этом? — не поняла Клио.

— Ну, да... В глизеанцах? В нашем черепашьем контакте?

Она замолчала и посмотрела на него серьёзно. Ари догадался, что те же сомнения терзали и её после выхода из криосна.

— Я думаю, — сказала девушка медленно, — я думаю, только в этом и есть смысл.

Клио улыбнулась, как бы стерев весь пафос со своего лица, — и переключилась на парад, навёрстывая упущенное криками и взмахами веера.

Белаур вернулся и тяжело опустился на сиденье. Начался фейерверк, дополненный фантомами в линзах. В темнеющем небе над дамбой разыгрывался какой-то неомифический сюжет о пришельце в корзине велосипеда. Ари не понимал, о чём речь, но был зачарован. Апатия отступила, внутри зарождалось новое, неведомое чувство.

— Ты что-то мне посылал в мыслях? — спросил дядя. — Сигнал пропал, пришли одни помехи. Что надумал?

Ари сделал глубокий вдох, учуял цветочные духи Клио, ощутил всем телом её близость. Высоко над головой первые звёзды смешались с огнями фейерверка.

— Ничего, дядя. Совсем ничего.

* * *

Криофонд Петрополиса занимал три квартала на берегу Обводного канала. Ещё издалека Ари заметил пузатые газгольдеры, в которых хранили ксенон для гибернационных камер. Говорили, что некоторые из них стоят здесь уже четыре столетия, хотя было неясно, зачем строить хранилища для газов-криоагентов до изобретения крионики. Помещения с камерами лепились к стальным сферам по бокам и походили на стоянки для аэроглиссеров. Огромные стальные краны-журавли нависали над корпусами и переставляли слоты с места на место. Если не знать, что внутри контейнеров люди, всю картину можно было бы принять за грузовой терминал на космодроме: камеры сортировали в зависимости от того, насколько глубоко их обитателям предстояло погрузиться в космос безразличия.

Подходя к стальным шарам, Ари невольно напрягся. Если бы не его новая знакомая, пригласившая на экскурсию по Криофонду, он ни за что не решился бы снова погружаться в этот город спящих. Слишком свежи были воспоминания о его собственном пробуждении и первых мучительных неделях, когда он приходил в себя. Он уже подумывал развернуться и уйти, оставив неудачную затею, но тут увидел фигуру возле входа в один из газгольдеров. Клио помахала ему и сделала жест, чтобы он поторопился.

Вместе с группой студентов они вошли в шарообразное здание, выкрашенное оранжевым. Цвет должен был напоминать, что Грумбридж 1618 — оранжевый карлик. Сейчас, когда темпы размораживания ускорялись и криофермы стремительно пустели, часть хранилищ переоборудовали под гостевые залы. Прошедшие процедуру ревитализации первым делом попадали сюда и встречались с родственниками, друзьями, психотехниками.

Оказавшись в центре полой сферы, молодой человек ахнул.

— Смотри, — указал он наверх.

На вогнутом потолке газгольдера красовался интерактивный звёздный атлас. Фрагменты ночного неба можно было приближать и отдалять в дополненной реальности. В фоновом режиме карта показывала созвездия Северного полушария. Ярче всего блестел уголёк на дне ковша Большой Медведицы — Грумбридж, Звезда Надежды.

Группа студентов подошла к барельефу, который изображал Змея из Эдемского сада, чей язык, удлиняясь, превращался в стрелу времени.

— Смерть, — сказала экскурсовод, женщина в сенсорном комбинезоне и с белыми флуоресцентными волосами, уложенными в форме аттрактора Лоренца. — Мы должны сказать спасибо Криофонду, что забыли значение этого слова. Смерть — так наши предки называли заморозку без возможности разморозки. Сон, от которого нет пробуждения. В начале третьего тысячелетия победа над болезнями и смертью считалась одной из главных целей науки. На рубеже XXI-XXII веков эта цель была достигнута. Мы получили пренебрежимое старение и частоту несчастных случаев в рамках статистической погрешности. Но эффект этого великого открытия оказался неожиданным.

— Атараксия, — произнесли несколько голосов. Ари и Клио переглянулись.

— Совершенно верно. Началась эпидемия атараксии, она же апатия, абулия, астения, ангедония или Великая Сонь. Её природа до сих пор до конца не изучена. Нарративные психологи говорят, что ослабление внешнего конфликта привело к усилению внутреннего. Человечество просто потеряло интерес к жизни. Немалую роль здесь сыграло «падение триумвирата», то есть разоблачение трёх классических предметов метанаучного изыскания. Речь идёт об искусственном интеллекте, теории всего и глобальном катаклизме. Оказалось, что все три словосочетания, скорее, описывали человеческое сознание, чем были корректно сформулированными гипотезами. Сегодня их называют нулевыми метафорами. Ни бояться этих вещей, ни стремиться к ним логически невозможно.

Увидев, что студенты заскучали, женщина-гид поспешила перейти к следующему пункту программы.

— Как бы то ни было, под влиянием атараксии люди начали впадать в спячку. Нахождение в естественном анабиозе больше года оборачивалось необратимыми повреждениями мозга. На помощь пришла крионика, которая, разумеется, имеет мало общего с одноимённой технологией начала XXI века. Мы начали замораживать людей, которым жизнь не предоставила достаточно стимулов, чтобы её прожить.

Они подошли к голограмме старого Петрополиса. На дне Финского залива недалеко от Александрийских верфей мигала сетка трубопроводов.

— Первый центр заморозки был построен под водой в целях охлаждения. Главная проблема, впрочем, заключалась не в технологии, а в том, кому доверить разморозку атараксиков. Если бы решение принимал человек, он бы привнёс слишком много эмоций. Он бы апеллировал к моральным, научным, цивилизационным ценностям. Вокруг таких суждений всегда возникали бы споры и конфликты интересов. Выбор оказался бы нерациональным. В конечном итоге, человек не может судить с точки зрения голого выживания. Он всегда хочет большего: жизни. А вот компьютеру это под силу.

Учёные конца XXI века приложили все усилия, чтобы исключить человеческий фактор при решении вопросов выживания. Так родился Криофонд — система, которая помогла нам пережить Серый век. В программу заложены данные обо всех обитателях камер. Каждый год она оценивает состояние внешнего мира и решает, кого разморозить. Нет смысла будить человека, если через год он снова поддастся апатии. За пределами камеры его должна ожидать достаточно интересная и осмысленная жизнь.

Криофонд практикует профилактическую разморозку: даже в самые сонные десятилетия программа оживляла несколько сотен человек в год в случайном порядке. В основном, это были учёные. Оценив ситуацию в подлунном мире и не найдя поводов для оптимизма, они снова впадали в спячку. Так было до тех пор, пока в конце XXII века несколько астрономов, разбуженных в рамках профилактики, не обнаружили периодические сигналы с Глизе. Человечество нашло двойника на небесах. В 2200 году была начата собственная трансляция транзитным методом, остальное вы знаете. Сегодня Криофонд оживляет тысячи людей ежедневно. Мы вступили в постгибернационное общество.

Несколько студентов, недавних размороженцев, обменялись недоверчивыми взглядами. Для них важность Глизе всё ещё была непонятна, да и в сам Контакт верилось с трудом. Ари заметил гримасы на их лицах и вспомнил себя двухмесячной давности, на Празднике Получения Бита.

— Знаю, о чём вы думаете, — сказала экскурсовод, почуяв недоверие. — Зачем меня разбудили? Можно ли заснуть обратно? Ну что ж, давайте перейдём к той части экскурсии, которая обычно вызывает наибольшие эмоции.

Клио дотронулась до руки своего спутника и сделала большие глаза. Она уже посещала экскурсию и знала, что ждёт Ари. Тот только нахмурился и в шутку пригрозил ей кулаком.

Экскурсионная группа погрузилась в самый тёмный угол газгольдера. Большая стеклянная стена выходила на загон, окружённый забором. По грязной земле бродили обезображенные люди в лохмотьях.

— Криокамера — способ продлить сон, но она не может погрузить в него. Нельзя заморозить человека, в организме которого не запущен механизм гибернации. Депрессия и апатия выполняют важную функцию: они готовят к спячке. Но что, если у человека пропадёт даже желание заснуть? Знакомьтесь: неспящие, или эфоры. Это люди, которые не поддаются атараксии, но и смерть над ними не властна. Легионы фемтоботов поддерживают физическую целостность их тел, правда, о красоте речи не идёт. В одной из догибернационных легенд таких существ называли «зомби-мудрецы».

Ари припал к стеклу. Эфоры были похожи на живых трупов: облезлая кожа на лицах, клочья седых волос, у некоторых даже — торчащие кости. Фигуры хаотически двигались, как звери в клетке, на которых не до конца подействовал транквилизатор, и без конца открывали и закрывали беззубые рты.

— Почему их держат в Криофонде? — спросил Ари.

— Газгольдеры и фермы требуют ухода. Кроме того, эфоров используют, чтобы определять состояние внешнего мира: в самые сонные года они были чем-то вроде голубей, которых Ной запускал с ковчега. Недуг неспящих, их сопротивляемость атараксии сыграла на руку всем остальным. Они — сомнамбулы, охраняющие наш сон.

После окончания экскурсии Ари и Клио примостились за стойкой кислородного бара на другом берегу Обводного канала. Вид пузатых газгольдеров уже не так давил на недавнего размороженца. После визита в Криофонд многое встало на свои места. Без гибернации Ари мог бы погибнуть или превратиться в эфора. Трудности ревитализации теперь казались незначительными в сравнении с альтернативами.

Зрелище быстро меняющегося Петрополиса воодушевляло. Город просыпался вместе со своими обитателями: каждый день запускались новые проекты, приводились в строй мосты и набережные, открывались голографические музеи. На горизонте, за криофермами и кранами, маячила шахта будущего орбитального лифта.

И главное — близость Клио наполняла его смелостью, решимостью победить последние следы атараксии. С момента знакомства на дамбе они встречались всего два или три раза, и рядом с девушкой всегда оказывался её верный оруженосец Полбин, но не в этот раз. Ари чувствовал, что невесомое существо рядом с ним постепенно становится для него чем-то вроде центра тяжести или фундамента его новой жизни. Может быть, он и проспал все эти годы ради того, чтобы встретиться с ней.

— Завтра лето, — протянула Клио.

— Лучше. Завтра заканчивается мой полугодовой карантин. Ну, то есть уже сегодня, в полночь.

— Мои поздравления! — она подняла бокал и чокнулась с ним. — Как быстро пролетело время! Чужой карантин всегда проходит быстрее. Что ж, судя по моему опыту, следующий месяц ты проведёшь безвылазно в генном интернете — будешь навёрстывать упущенное.

— Почему раньше не дать полный доступ, не понимаю.

— На то он и карантин. Нужно смягчить процесс психологической адаптации.

— Ну, и что меня ждёт в закромах, записанных на ДНК?

— Мало приятного. Я, помню, сразу начала копаться в своей семейной истории. Тебя ведь в 2095-м заморозили?

— Да, в двадцатый день рождения, если верить дяде.

— Меня в девяносто шестом, в самом конце Греческого Возрождения. Город как раз тогда перекраивали, и он напоминал безумное чаепитие. Атараксия была уже за углом, но мы упорно воображали себя богами на Олимпе. Детей называли именами муз и героев. Переименовали город. Считали, что перед нами открыты все двери — как раз когда они с шумом закрывались. Ты мне, кстати, так и не сказал полностью своё имя.

Ари сделал жест, как будто застёгивает рот на молнию, и вдобавок замотал головой.

— Ладно тебе, — набросилась на него Клио. — Аристотель? Аристофан?

— Аристогитон, — сокрушённо произнёс молодой человек. — Только, чур, не смеяться!

— Тут уж не до смеха.

Ари пытался уложить в голове тот факт, что они рассуждают о жизни в позапрошлом столетии, как путешественники во времени.

— Дядя Белаур говорил, что это время называли Лихорадкой Возрождений. Кроме Греческого, было Византийское, Египетское, Китайское и ещё чёрт знает какое. Он сам — дитя Болгарского Ренессанса, и имя получил в честь какого-то балканского князя.

— Сколько ему лет?

— Сорок или пятьдесят. Не говорит — темнит. Он сопротивлялся атараксии дольше, чем другие. В спячку впал только в 2110.

— А родители?

Ари покачал головой и уткнулся в рекламу в углу сенсорной витрины.

— Мои тоже, — сказала Клио. — Отказались от заморозки, оправдывая это какими-то ссылками на греческих философов. Мама даже написала статью о том, что атараксия — высшее благо. Ну, и...

Замолчав, она повертела браслет с изображением ковша Большой Медведицы. Потом посмотрела на Ари пристально.

— Твой вопрос на дамбе... Теперь ты понимаешь, как важны глизеанцы?

Он взял её за руку, а другой прикрыл запястье с браслетом, как бы защищая созвездие щитом.

— Ну, пошли гулять? — она мягко высвободила ладонь и встала. — Ой, чуть не забыла. Если твой карантин заканчивается, ты можешь вернуться в Универсарий. Так ведь?

— Честно говоря, я ещё не решил...

— Открывается новая лаборатория — прямо рядом с нашей, на Васильевском. Что-то про экологию, или когнитивную антропологию, или социальное программирование... В общем, по твоей части.

Aри засмеялся и хотел возразить, что изучал экосоциологию, которая не имеет с этим ничего общего, но Клио схватила его за руку и потащила на улицу, к ближайшему горизонтальному эскалатору.

Они гуляли весь вечер, ныряя в пневмотоннели, катаясь на воздушных скутерах, играя в прятки в лабиринте солнечных парусов на плавучей электростанции. А ровно в полночь, прячась от охранников на руинах стадиона, он поцеловал её в губы, испачканные двухсотлетней пылью, и прошептал:

— Кажется, я наконец проснулся.

* * *

Утром небо было чистым, но к полудню горизонт заволокло тучами.

Задержавшись на входе в Астрономический театр, Ари посмотрел на облака и подумал, что сегодня можно было бы провести один из запланированных опросов. Вместе с коллегами по лаборатории он пытался выяснить, какая степень случайности погоды наиболее комфортна для психики. Наверняка во время дождя люди активнее поддерживают метеоконтроль, чем когда светит солнце. Он бы, безусловно, вышел с опросником, если бы не три лекции, два факультатива, нейросеминар, заседание комиссии по биоэтике и ещё тысяча забот, которыми был наполнен каждый учебный день.

Ари оставил набережную позади, нырнул под купол Астротеатра и устремился к кабинету Белаура. Дядя пригласил его послушать, как идёт заседание Звёздного Комитета. Ожидалось обсуждение Бита 57, который собирались передать глизеанцам во время осеннего транзита.

— Эй, юноша!

Из будки нейродиспетчера высунулась голова в сеточке электродов. Старый админ следил за телепатическими контактами и проверял, чтобы студенты не перегружали учебные каналы. Ари подбежал к каморке.

— Я опаздываю.

— Вас, молодой человек, сегодня спрашивали.

Студент коснулся виска и вывел на линзы последние оповещения. Нейрочаты, как всегда, разрывались, но в личных сообщениях запросов не было.

— Вроде пусто.

— Да не там, — проворчал диспетчер. — В реале. Какой-то архей в плаще и с флюсом.

Археями называли ретроградов — тех, кто на момент заморозки уже достиг пенсионного возраста, а после ревитализации отказывался идти в ногу со временем.

— С флюсом? — не понял Ари.

— Ну, щека забинтована. И очки чёрные. Подождал-подождал — и ушёл куда-то.

— Хорошо, хорошо... Я на обратном пути к вам забегу.

— Не надо ко мне забегать, я не справочное бюро, — проворчал старик вслед Ари, но тот уже семенил по коридору.

В кабинете Белаура пёстрая компания астрономов, кибернетиков и ксенолингвистов обсуждала трудности передачи отрицания двоичным кодом. Уследить за дискуссией Ари не смог и вместо этого решил выпытать у дяди, о чём именно земляне с глизеанцами говорили последние полвека.

— Я же тебе посылал крестики-нолики, — зашипел Белаур. — Расшифровку со всеми битами.

— Там одни нули и единицы! Я же ничего в этом не понимаю.

— А что там понимать? Протокол Ланселота Хогбена. На первой стадии мы только договариваемся о том, одинаковая ли у нас математика. Комитет отправил простые примеры и получил их повторение.

Ари вывел на линзы первую цепочку битов: «10100 11000», — и их перевод в знакомые символы: «1 + 1 = 2».

— А потом, — продолжал астроном шёпотом, — мы отослали пример с ошибкой: два плюс два равно три. Эта передача завершалась теперь уже знаменитым Битом 33. И глизеанцы исправили ошибку.

Теперь в углу поля зрения Ари вскочила цепочка:

11011 00111 0

11011 00111 1

В первой строчке содержался пример «2 + 2 = 3» (и начало кодона из трёх нулей, означавшего пробел), во второй — исправленный вариант «2 + 2 = 4». Нейробот подчеркнул тридцать третий бит и его ответ.

— Ты спрашивал, откуда мы знаем, что обитатели Глизе разумны. Вот доказательство: Исправление Ошибки. Мы узнали об этом в 2249, когда пришёл ответный Бит 33. А на следующий год началось массовое размораживание.

— Ну, а теперь что мы посылаем?

— У Звёздного Комитета есть амбициозный план. Как по мне, слишком амбициозный.

Белаур объяснил племяннику, что астрономы планируют передать иномирянам нетривиальную идею:

510 = 1012, –

то есть тот факт, что 101 — это бинарная пятёрка. Эта информация умещалась минимум в 10 бит: 11111 00101. Проблема была в том, что первые семь бит следовали правилам, установленным ранее (как, например, в первых передачах, где «0» означало «плюс», «00» — «равно», а числа передавались унарной системой — такой же, как счёт на пальцах), но последние три бита нарушали паттерн. Глизеанцы должны были догадаться, что в разгар общения условности поменялись и речь идёт о выражении «510 = 1012», а не о равенстве «5 = 1 + 1».

Ари покинул Астрономический театр с твёрдым намерением заглянуть в учебник по искусственным космическим языкам, который дядя прислал ему ещё в начале лета. К тысяче забот добавилась тысяча первая.

Прежде чем бежать на лекцию в Социологическом театре, находящемся в двух кварталах к западу, он решил заглянуть в лабораторию Клио, поцеловать её и обсудить планы на вечер. На входе он столкнулся с оруженосцем Полбиным, с которым в последний месяц почти смог подружиться.

— Ари! А тут как раз тебя искали!

— Кто искал? Подожди, не говори. В плаще и с флюсом?

— Что такое флюс, я не в курсе, а плащ был... Я сказал, что ты на социологии... Стой, куда?

Ари сделал неопределённый жест, мол, это подождёт, и исчез в теплице.

Клио корпела над гидропонными грядками. В последнее время она изучала реакцию плодовых культур на управляемый анабиоз. Если земляне собирались выдержать черепаший темп общения с Глизе, им следовало готовиться к так называемой додекаритмии — режиму, при котором человек бодрствует один месяц в году, по одной неделе в сезон. Еда должна была быть готова к каждому пробуждению. Биологические часы помидоров и огурцов следовало подкрутить.

Ари подкрался сзади, обхватил девушку и оторвал от земли.

— Смотри, что у меня есть! — он достал два клочка сенсорной бумаги. Клио выхватила их с радостным возгласом.

— Не может быть! Билеты на осенний транзит!

— Ты же не думала, что я позволю своей девочке пропустить Праздник Передачи Бита?

Она захлопала в ладоши и впилась ему в ухо, едва не повалив на пол.

— Спасибо! Слушай, а как же... — Клио посмотрела через его плечо на дверь теплицы, но тут же опустила взгляд.

Ари усмехнулся.

— Оруженосец?

— Перестань его так называть! Я имела в виду... Другие лаборанты — им же тоже захочется пойти.

— Брось. Захотят — купят билеты на нейроаукционе. Всё, я побежал.

— Куда это?

— На лекцию. Потом на комиссию по биоэтике. Напиши мне!

Она поцеловала его и оттолкнула.

— Ещё чего.

Ари влетел в аудиторию и, путаясь в лучах 3D-проектора, прошмыгнул на верхние ряды. Лектор объяснял основы индийской мифополитики. С помощью наложенных друг на друга треугольников он показывал, как троица главных политических деятелей в Индии середины ХХ века — Махатма Ганди, Валлабхаи Патель и Джавахарлал Неру, — воплощает три главных божества индуистского пантеона: Шиву-уничтожителя, Вишну-хранителя и Брахму-создателя.

Заняв место на галёрке, Ари скачал себе конспект первой половины лекции. Речь, как всегда, шла обо всём сразу и ни о чём в отдельности. Учитывая, что преподавателей самих разморозили год или два назад, в новом мире они ориентировались ненамного лучше своих подопечных. Занятия больше напоминали размышления вслух. И профессора, и студенты вместе прочёсывали анналы гентернета и пытались понять, какие знания помогут им построить новое общество.

Путаница и эклектика царили во всех аудиториях Универсария — и всё-таки некоторые преподаватели явно перебарщивали. Профессор по мифополитике и мифактической истории до заморозки был активным участником нескольких возрождений, и теперь обрушивал на учащихся бурю и натиск своей вавилонской эрудиции. В одном десятиминутном пассаже он объединял роль сенешалей в эпоху Меровингов, цитату о византийском военном искусстве из «Стратегикона Маврикия», этический кодекс спартанских царей и точку зрения теории игр на тот факт, что в 725 году арабы захватили Ним и Каркассон. Обращение к догибернационной Индии, видимо, должно было натолкнуть студентов на какие-то глубокие аналогии, но какие именно — Ари понятия не имел.

Он откинулся на спинку кресла и подумал о незнакомце с флюсом. «Кто-нибудь видел такого архея сегодня?» — спросил он в нейрочате и отправил набросок программы-фоторобота. «Так вот же он ошивается возле театра», — последовал ответ от однокурсника. На линзу Ари прилетел фид с камеры видеонаблюдения. «Помяни чёрта», — подумал студент про себя и потихоньку вышел из аудитории.

Во внутреннем дворе корпуса никого не было. Ари нырнул под арку и вышел на площадь между тремя театрами Универсария — социологическим, физическим и психотехническим. В самом центре, у постамента обрушенной статуи, выделялся силуэт. Присмотревшись, юноша увидел плащ и бинты на лице.

Ари замер. Фигура стояла как вкопанная. Глаза за чёрными очками были направлены прямо на него. Ари неуверенно двинулся к центру площади. Незнакомец развернулся и зашагал прочь от памятника, а через секунду исчез в переулке. Ари перешёл на бег.

Последовала довольно нелепая погоня. Каждый раз, когда студент хотел плюнуть и вернуться на лекцию, незнакомец останавливался и смотрел на него с вызовом.

Так они дошли до стрелки Васильевского острова. Положив руку в перчатке на поручень, забинтованный ждал на стоянке аэроглиссеров между голографическими Ростральным колоннами.

«Обман».

Ари замер в метре от мужчины. Он не мог сказать наверняка, услышал ли слово из-под бинтов или это прошуршал ветер.

— Что вам нужно от меня?

— Родители были правы. Атараксия — высшее благо.

По коже студента побежали мурашки. Кто перед ним? Нейрохакер? Сквоттер из квартала троллей? После окончания карантина он узнал из гентернета, что его отца и мать постигла та же участь, что и родителей Клио: они сдались апатии, не дали заморозить себя. Но откуда об этом знает незнакомец?

— Что вам нужно? — повторил он и на всякий случай набрал в уме первые цифры номера экстренной службы. Нападения он не боялся. Все улицы Петрополиса были оборудованы подушками криобезопасности. В случае аварии или любого форс-мажора взрывались бомбы с химическим коктейлем. Место инцидента превращалось в застывший кусок зеленоватого янтаря. Криосанитарам оставалось увезти сгусток в больницу, осторожно разрезать на части, разморозить, а затем залатать пациента, если тот вообще успевал получить какие-либо повреждения. Однако против психологической атаки средство работало не так хорошо.

— Глизе, — послышался сдавленный хрип. — Транзит. Контакт. Всё обман. И ты это знаешь.

Забинтованный повернулся и посмотрел на собеседника. При этом он протянул руку к глазам и снял очки. Ари вздрогнул: веки разъела болезнь, кожа обвисла, зрачки затянуло белёсой плёнкой.

«Эфор? Зомби-мудрец? — мелькнула мысль. — Здесь, снаружи Криофонда?»

Незнакомец, тем временем, принялся медленно разматывать бинт.

— Всё бессмысленно. Атараксия ждёт.

Повязка сползла с нижней части лица и оголила чудовищный почерневший рот. В разрывах кожи на скулах шевелились мышцы челюсти. Изъеденные язвами губы расплылись в беззубой улыбке.

— Можешь умирать обратно.

Ари развернулся и побежал.

Тяжело дыша, он вошёл в аудиторию на последних минутах лекции.

Проектор погас, свет под стеклянным куполом зажёгся. Студенты потянулись к выходу. Несколько друзей окликнули его в нейрочате, он не ответил. Отирая пот со лба, он пытался заглушить слово, которое рикошетило от стенок черепа, как в эхо-камере. Атараксия. Он-то наивно считал, что распрощался с ней, но всё это время она терпеливо ждала своего часа.

Он посмотрел на купол аудитории, ставший прозрачным после выключения проекции. По стеклу змеились толстые струи дождя.

* * *

Осенний транзит решено было праздновать в летающем цирке. Только в этом году акробаты начали вспоминать искусство танцев в невесомости, которое бурно развивалось в конце двадцать первого века. На месте закопанной речки Фонтанки чудом сохранилась громадная тороидальная конструкция, похожая на колесо обозрения без спиц. В дни представлений бублик подвешивали в магнитном поле и раскручивали. Скорость подбиралась таким образом, чтобы притяжение Земли и центробежная сила уравновешивали друг друга, и артисты зависали в верхней половине кругового тоннеля, как космонавты. Зрители рассаживались вокруг, прямо на улице, и настраивали линзы таким образом, чтобы в дополненной реальности самого цирка видно не было — только парящих акробатов.

Стоя в очереди на вход, Ари не находил себе места от волнения. Карман комбинезона оттягивал футляр с золотой дактило-цепочкой — искусственным отпечатком пальца, который пришёл на смену обручальному кольцу. Если девушка принимала предложение основать вечную семью, она вживляла новый узор на безымянном пальце левой руки. Молодой человек получал такой же отпечаток, так что юридически пара становилась одной личностью с двумя телами.

Клио была рядом с ним и болтала без умолку. В этом октябре она впервые разобралась в технологии передачи бита с помощью орбитальных парусов, выучила наизусть «крестики-нолики» — двоичную стенограмму Контакта — и теперь бомбардировала окружающих теориями об оптимальных космических языках. Даже если девушка догадывалась о планах своего кавалера, то виду не подавала.

Ари беспокоило не только предложение, которое он собирался сделать. Было что-то ещё, гнетущее, необъяснимое. После встречи с эфором его жизнь изменилась: внутри завёлся червь сомнения. Зомби-мудрец больше не появлялся, и студент не искал с ним встречи. Они с Клио, конечно, от души посмеялись над инцидентом, достойным догибернационного 2D-кинематографа. Но о словах, услышанных от эфора, он рассказать не решился.

Не рассказал он и о том, что его вера в Контакт пошатнулась. Как и в первый день на дамбе, когда дядя убеждал его в важности общения с глизеанцами, он снова чувствовал уколы атараксии, рокового безразличия. Да и в Универсарии дела шли не лучшим образом: уже второй месяц он не мог выбрать тему для полугодового проекта. Проталкиваясь через толпу на входе в цирк, он крепко держал коробочку в кармане, как будто в ней лежала его последняя надежда: основать вечную семью, укрепиться в мире бодрствующих, изгнать сомнения.

— Всё в порядке? — Клио прервала щебетание и дотронулась до его плеча.

— Да, да, — откликнулся он рассеянно. — К Передаче Бита готов. Перед представлением зрителей ожидало шоу микрокоптеров.

Хотя все уже знали, что в этом году земляне посылают единицу, и спутники уже развернули паруса на орбите, праздник должен был сохранять интригу. Поэтому, как только все уселись, воздух стал набухать крошечными иссиня-чёрными сгустками. Беспилотники сложились в стаю птиц, хаотически извивающуюся над головами зрителей, а потом выстроились в огромную единицу.

Последовали другие, более фантастические эффекты, но Ари потерял интерес. Он думал только о том, когда стоит достать цепочку и сделать предложение. Изначальный план — расправиться с самым сложным перед представлением — не сработал. Оставалось ждать выступления акробатов.

Летающий цирк дрогнул, бублик завертелся, его стенки из матовых стали прозрачными. В небе над Петрополисом закувыркались фигурки. Их движения были так свободны, что могло показаться, будто они даже никогда не слышали о существовании гравитации. После короткой разминки артисты принялись разыгрывать что-то вроде средневековой мистерии. За персонажами с головными уборами в форме додекаэдров охотились злодеи с красными кожистыми крыльями и змеиными хвостами. Первые олицетворяли Разум, вторые — Препятствия на пути Прогресса. Аллегория была довольно топорной. В какой-то момент положительные персонажи сплетали из лазерных лучей схематичный телескоп, а злодеи, разогнавшись с помощью реактивных двигателей, спрятанных под крыльями, разбивали инструмент в щепки. Завершалось действо появлением Скрижалей Контакта: с небес спускались голографические плиты размером с футбольные поля, исписанные нулями и единицами, и давили демонов-скептиков, которые смешно извивались, будто ящерицы, прижатые камнем.

Ари с удовольствием посмеялся бы над безвкусием постановки, но даже на это его не хватило. Карман оставался полон, план Б не сработал. Теперь он ждал окончания праздника, чтобы всё-таки собраться с силами и осуществить задуманное.

Прожектора погасли, кресла опустели. Под тёмным небом Ари и Клио добрели до Соляного городка, вышли к Неве и стали смотреть, как разводят мосты в честь передачи единицы. Ари несколько раз обращался к генной энциклопедии, чтобы уяснить смысл древнего ритуала, но в памяти ничего не осело. В следующий раз эта информация могла понадобиться ему только через год, да и то в случае, если астрономы решат снова отправить «1». Комитет как будто считал, что глизеанцы могут увидеть вздёрнутые мосты и решить, что это часть послания.

Молодой человек засунул руку в карман и нащупал футляр. Он искал подходящие слова, но первой заговорила Клио.

— Не знаю, что мне делать. Я очень привязалась к тебе. Но ты изменился. После той встречи, после флюса…

Ари с досадой сжал губы.

— Ну, хорошо, не обижайся, — быстро добавила девушка. — Но ты другой. Это так не вовремя.

— И правда, не вовремя. Забудь про эти глупости, послушай, что я хотел тебе сказать.

— Понимаешь, сейчас нужно сосредоточиться. Объединить усилия. Есть общая цель: Глизе. И есть много-много маленьких задач, которые ждут нашего...

— Послушай хоть секунду, — перебил он грубее, чем хотел. Клио напряглась, по её переносице пробежала морщина. — Да, ты права. Но есть не только Глизе. Есть ещё и Земля. И есть наши земные проблемы. Ты. Я.

— Так вот что я для тебя такое. Проблема.

— Я не то хотел сказать. Чёрт! — Ари сжал футляр. — Нельзя жить, задрав голову. Надо подумать о нас, о сегодняшнем дне.

— Вот об этом я и говорю. Ты... Ты потерял веру.

Ари отпустил коробку с отпечатком, достал руку из кармана и потёр глаза большим и средним пальцами. Очертания разделённого надвое моста отражались в тёмной реке.

— Где в моих словах ты услышала что-то про веру? И что это за разговоры? У нас что, неорелигиозный кружок? Как связаны вера и Контакт? Глизе — научный факт.

— Правда? — Клио посмотрела на него пристально. — Ты правда так думаешь?

— Какая разница, что я думаю? Мы можем вернуться к этому разговору через век, через триста лет — всё равно это будут первые шаги Контакта. Бесконечное аукание в космическом лесу, бесконечное цифровое заикание. Это не будет иметь значения для нашей жизни, понимаешь?

— Кажется, да.

Ари зажмурился и взял девушку за руку.

— Клио, милая моя, послушай. Почему мы вообще говорим о Глизе, когда я хотел... Я хотел...

Он запнулся. Клио молчала и смотрела на воду. Ари отпустил её руку и с трудом разлепил веки.

— Я прочитала, — сказала она наконец, — в старой линейной книге: «Бессмертие и повод для бессмертия сливаются в долгосрочной перспективе».

— И что это значит?

— Мы живём в утопии староземлян. Нам не грозят болезни, аварии, старение. Но если посмотреть с другой стороны, ничего не изменилось. Нам нужна цель, нам нужно оправдание, нам нужен повод. Атараксия научила нас: нельзя быть просто бессмертными, но можно быть бессмертными для чего-то...

Ари смотрел на неё устало. Клио посмотрела на него, немного наклонив голову.

— Каково твоё «для чего»? Какая твоя цель? — спросила она тихо.

— Моя цель прямо передо мной. Ты. Ты моя цель.

— А моя — там.

Она показала вверх.

— Ну, хорошо, — сказал Ари. — А если нет? Если это всё-таки обман, иллюзия, ошибка — и нет никаких глизеанцев? Что тогда?

— Тогда, наверно, не стоило и просыпаться.

Она поцеловала его в щеку и ушла.

Ари остался стоять один на набережной. Он достал футляр и занёс руку над гранитным поручнем, но скривился от театральности жеста — и вернул коробку обратно в карман.

С содроганием он осознал, что не жалеет об уходе Клио. Он только хочет спать.

* * *

С наступлением зимы их отношения были заморожены. Они больше не устраивали сцен и не говорили о будущем, но и сообщения в нейрочате, и совместные прогулки становились всё реже. Ари казалось, будто он сдал своё сердце в Криофонд.

Зато мозг работал за двоих. Студент решил во что бы то ни стало разыскать эфора, с которым говорил на стрелке Васильевского острова. Он хотел узнать, есть ли смысл в словах, которые тогда прозвучали, или Неспящий просто решил его попугать — как бы в отместку за то, что сам не в силах ни заснуть, ни проснуться.

Расследование началось с ошибки. Ари рассказал об инциденте дяде и передал слова эфора.

— Что за бред? — воскликнул Белаур, едва дослушав до конца. — Не мог он тебе такого сказать.

— Как не мог? Я слышал своими ушами. Этот хрип я никогда не забуду.

— Хрип-то ты слышал, а что кроме него? Тебе во время экскурсии разве не сказали?

— Что не сказали?

Астроному пришлось растолковать племяннику, что эфоры общаются на своём языке. Артикуляционный аппарат у них деградировал, оставалось только шипеть и хрипеть, да и умственная жизнь была далека от обычной человеческой. Когда патолингвисты расшифровали бормотания зомби-мудрецов, они получили только бессвязные обрывки фраз.

— Ты уверен, что слышал слова?

— Наверное, показалось...

Ари экстренно свернул диалог, почувствовав, что следующим предложением дяди будет наведаться в кабинет к психотехнику.

Следопыт принялся обивать пороги Криофонда, чтобы попасть в загон к эфорам. На факультете ему приходилось врать, что он занимается исследовательским проектом: изучает трудности адаптации недавних размороженцев. Эта ложь сработала неожиданно хорошо: после звонка из лаборатории студента стали пускать в гостевой зал в оранжевом газгольдере и не удивлялись, заметив его разгуливающим вблизи криоферм.

Однажды ночью, в период затишья после Нового года, просидев четыре часа в шкафу с аккумуляторами для нейроимплантов, Ари сумел пробраться в аквариум, где впервые увидел эфоров. С трёх сторон площадку окружали здания, но с четвёртой торчал допотопный забор. Бояться побега зомби-мудрецов смысла не было — они воспринимали свою судьбу покорно, как коровы. И на появление чужака отреагировали с таким же равнодушием.

Ари стоял в углу тёмного загона и, щурясь, смотрел на копошение, похожее на прогулку в тюремном дворе. По бокам зияли пасти технических тоннелей. В них поминутно исчезали эфоры, вызванные на задание Криофондом. Остальные либо ходили кругами, как сомнамбулы, либо дремали, прислонившись к стенке. Рваные балахоны еле скрывали иссохшие туловища и головы, напоминавшие гниющие тыквы. В холодном январском воздухе жужжали моторы медицинских дронов: перелетая между эфорами, они закачивали в них новых фемтоботов и тем самым поддерживали тлеющий огонёк жизни. Ари заглянул в лицо одной из фигур и отпрянул: лишённый век зомби-мудрец спал с открытыми глазами.

Хрипы, исходившие из глоток этих существ, мало напоминали человеческий язык. Значит, дядя был прав: забинтованный не мог сказать: «Всё обман». Что же он мог сказать? Ари активировал переводчик, усилил чувствительность барабанных перепонок на 150% — и погрузился в белый шум шуршащих голосов.

веером дезориентация на входе больше я опоздала скоро дезориентация пройдёт не поделишься веером

Глаза молодого человека расширились. Ему показалось — или в многоголосом шорохе он услышал...

бред что за бред не мог он тебе такого сказать

Ари встряхнул головой. Теперь реплика Белаура? И снова слух наполнили обрывки фраз — фрагменты экскурсии, проходившей в Криофонде накануне, спотыкающаяся речь размороженцев, бессвязные возгласы, строчки забытых стихов. И вдруг:

клио милая ты моя цель

Ари отключил переводчик и прижался спиной к забору. Эфоры читали его мысли. Его — и всех остальных. Сознания Неспящих потонули в эхолалии, превратились в телепатический компот. В гентернете можно было прочитать, что нейроимпланты большинства зомби-мудрецов пришли в негодность с конца двадцать первого века, но, похоже, Криофонд поддерживал прошивку в рабочем состоянии, чтобы передавать команды. Рейды в чужие головы могли быть просто побочным эффектом.

Что-то коснулось лодыжки. Впалые глазницы, облезлая кожа... Ари подпрыгнул, будто ужаленный, и метнулся в сторону, а потом вцепился в верхушку забора. Но за ним никто не гнался. Долговязый эфор в испачканной хламиде вылез из дырки откуда-то снизу и, пошатываясь, присоединился к остальным. Ари спрыгнул на землю и обследовал отверстие. Под забором зиял провал. Вряд ли Неспящие специально осуществили подкоп — скорее, им помогли собаки, а они просто выплеснулись из своего аквариума и растеклись по городу.

«Вот преступление и раскрыто», — подумал студент. Забинтованный ничего не знал про глизеанцев. Он просто озвучивал страхи своей жертвы.

Через несколько недель Ари восстановил недостающие детали головоломки. Эфоров, сбежавших из загона, тянуло к людям, которых терзали сомнения. Малейшие следы атараксии привлекали их, как блестящие предметы на свалке. Чтобы насладиться чужим замешательством, зомби-мудрецы маскировались и действовали осторожно. Им требовалось остаться с жертвой наедине, а затем внушить ей небольшую слуховую галлюцинацию. Обмануть удалось не только самого Ари, но также нейродиспетчера и Полбина в лаборатории Клио — все были уверены, что слышали голос. За годы изоляции обитатели аквариума стали отменными телепатическими мошенниками.

Самое смешное, что итогом отлынивания от учёбы стала неплохая работа по нейросоциологии. В марте Ари оформил своё расследование в виде доклада — и получил высшую оценку. Ложь об изучении Криофонда оказалась самосбывающимся пророчеством.

С началом весны он почувствовал себя гораздо лучше. А чтобы окончательно разобраться в своих чувствах, собрался с духом и наведался к психотехнику.

— Стыдно, что я наломал столько дров, — говорил он, сидя в плетёном кресле посреди ретрокабинета. Батюшка-терапевт за деревянной ширмой кивал, перебирая чётки. Ари, конечно, смущала эклектичная обстановка, вдохновлённая одной из новых гидбридных религиозно-научных школ. С другой стороны, для него ситуация была идеально сбалансированной: он не верил ни в Бога, ни в психоанализ. — Поссорился с Клио. Чуть не бросил учёбу. И всё из-за чего? Из-за дурацкого зомби-мудреца, подсевшего на чужие сомнения и страхи, как догибернационный наркоман. Надо было просто спихнуть его в реку — и дело с концом.

— Вы не думаете, что вам есть за что поблагодарить эфора?

— Поблагодарить?! За что? За то, что залез мне в голову?

— За то, что попытался навести в ней порядок. Ваш главный страх мог затаиться, пустить корни. Неудачная встреча подняла его на поверхность, где бороться с ним проще.

Ари зачерпнул горсть сухофруктов и в задумчивости посмотрел ломтик лимона на просвет.

— Наверно, вы правы. Эфоры — напоминание о том, что безразличие всегда рядом. Атараксию нельзя победить, но можно держать на безопасном расстоянии.

— И как вы планируете это делать?

— Глизе, — сказал Ари и хрустнул сушёным лимоном. — Это единственный ответ. Всё-таки дядя прав: внеземной разум — единственное спасение от земного безумия.

— А если никакой Глизе нет?..

— Шалите, отец-доктор. Подначиваете. Для убедительности вам не хватает кожи, облезающей клочьями. Нет, теперь я уверен, что проснулся не зря. Контакт есть Контакт, даже если на него потребуются тысячелетия.

Он не сказал терапевту, что уверен ещё кое в чём. Он вернёт Клио — и очень скоро. Благодаря своему приключению и докладу об эфорах-страхоедах Ари стал кем-то вроде знаменитости в Универсарии. Во время ближайшего Праздника Получения Бита ему предложили выступить с обращением как успевающему студенту. Сначала он отказался, но потом всё-таки принял вызов. Это был его шанс доказать Клио, что он излечился. Что цель вернулась. Что он готов к воссоединению. Да и дядя Белаур был бы рад узнать, что его разъяснительные беседы не прошли даром.

Дата весеннего транзита — 22 марта — стремительно приближалась. Ари готовил речь, ловил благосклонные взгляды Клио в коридорах Универсария и сгорал от нетерпения. Что могло пойти не так?

* * *

Усилия метеопрограммистов наконец увенчались успехом, упрямые беспилотники распылили реагенты в нужном месте — и выглянуло солнце. Задрав голову, затаив дыхание, Ари любовался облачным вернисажем. Такого разнообразия форм в небе над Петрополисом он ещё не видел. Ватные скульптуры на любой вкус: высокие, бледные, оттенка мокрой шерсти; низкие, лёгкие и рваные, как клочья дыма; далёкие, клубящиеся, сердито играющие многоэтажными бровями. «Вот он, мир, который глизеанцы подарили нам вместе с надеждой», — подумал Ари. И расплылся в саркастической улыбке: ещё год назад подобные речи резали ему слух. Такими темпами через пару лет придётся баллотироваться в студенческий совет.

Молодой человек окинул взглядом трибуны на дамбе и поискал Клио. Он знал, что у неё места в том же секторе, где-то рядом, но она ещё, наверное, не пришла. После речи он планировал подойти к ней, может быть, сесть рядом — пока же приходилось ждать поближе к сцене на дебаркадере, где проходила официальная часть. Как и год назад, дамба была заполнена до отказа, везде трепетали бело-голубые веера. Но в этот раз вместо морского парада запланировали воздушный. Ясно, что никто не будет слушать выступление какого-то студента, все ждали появления летучего корабля, чтобы поднять веер в цвет его паруса.

Будущий оратор ещё раз прокрутил текст выступления на линзе и проверил настройки «Гудини», нового телепатического софта. Он специально установил прошивку с усиленной защитой, чтобы приступ паранойи не помешал во время произнесения речи. Вряд ли переодетый эфор пробрался бы на трибуны. Но обжёгшись на молоке, дуешь на воду — и Ари решил подстраховаться.

Колонка текста в углу поля зрения замерла. Сидя вполоборота к мачте для швартовки дирижаблей, он заметил краем глаза две сплетённые ладони, мужскую и женскую. Они были крошечные, метрах в сорока вверх по трибунам, но Ари сразу понял, кому они принадлежат. Клио и её оруженосец, Полбин, проталкивались к своим местам, держась за руки.

Клио огляделась, увидела Ари и помахала ему. Он сделал вид, что не заметил приветствия, повернулся лицом к заливу и на несколько минут превратился в статую. Они держались за руки. Не как друзья, не как коллеги. Даже со скидкой на условности в отношениях полов, изменившиеся за последние два века, это могло значить только одно.

Клио пыталась пробиться к нему в нейрочате — он не отвечал. Сердце колотилось как бешеное, его начинало подташнивать. На дебаркадере разорялся оркестр. Когда была его очередь выступать? Ари встал, сел, снова встал и пошёл в палатку организаторов, где готовились к выходу на сцену. Ему нужно было успокоиться.

Под шатром царил праздничный кавардак: звукорежиссёры вешали микрофоны на глотателей огня, музыканты репетировали, колдуя над своими терменвоксами, девушки с бейджиками носились взад-вперёд, а рядом с их головами, как большие прямоугольные уши, торчали голографические списки выступающих. В углу сгрудилась делегация из Звёздного Комитета. Коллеги дяди Белаура готовились отчитываться о новых данных, касающихся атмосферы и геологического строения Глизе. Двое очкариков на повышенных тонах спорили, стоило ли отнести обитаемую экзопланету к классу суперземель или гиперземель. Сразу после учёных очередь выступать подходила для Ари.

Рассеянно глядя перед собой, Ари заметил дядю Белаура в глубине шатра. Тот о чём-то шептался с толстым профессором ксенолингвистики. Студент вздохнул с облегчением: возможность поговорить с кем-нибудь сейчас была как нельзя кстати. Он сделал шаг в сторону Белаура, но в этот момент услышал в голове голос:

«Ты представляешь, этот болван в плаще ему говорит: всё обман!» Ари поморщился и дотронулся до виска. Голос явно принадлежал Белауру, но слышать его отсюда студент не мог.

«Контакт — обман. Глизе — обман. И вообще, можешь засыпать обратно. У меня глаза на лоб полезли, когда он мне это рассказал».

Даже повернувшись спиной к дяде и заткнув уши, Ари отчётливо слышал голос. Он подумал, что сходит с ума, но тут же спохватился: «Гудини». Наверное, перемудрил с настройками и включил какой-нибудь шпионский режим. Как же его выключить?

«Слава богу, потом оказалось, что это эфор-телепат его страхи подслушивал. Представляешь? А я уже был готов подумать, что у нас утечка».

Ари моргнул. Потом ещё раз. И без того вязкое время стало течь ещё медленнее. Он резко повернулся, чтобы идти к дяде, чуть не потерял равновесие и опрокинул стойку вентилятора.

— А вот и наш Демосфен, — раздался голос Белаура, заметившего племянника. Теперь это точно были колебания воздуха: одна из девушек обернулась на звук и подбежала к Ари.

— Готовность пять минут!

Он вытянул руку по направлению к её лицу. Это жест значил то ли «всё в порядке», то ли «стой, где стоишь». Дядя подошёл к Ари.

— Утечка? — произнёс молодой человек.

— Что говоришь?

— Ты сказал «утечка».

У Белаура дёрнулась щека. Это выглядело так смешно, что Ари невольно улыбнулся.

— Дядя, ты не пугайся. Я случайно стал нейрохакером с этой новой штукой, «Гудини». Подслушал твой разговор. Я больше так не буду, честно. Только, пожалуйста, объясни мне, что значит «утечка». Пожалуйста, не то, боюсь, меня вырвет.

— Ари, у тебя же выступление... После...

— Сейчас!

На его крик обернулось несколько глотателей огня. Белаур увёл племянника в дальний угол шатра, где стоял запасной пульт режиссёра лазерной проекции. Они сели на пуфики, так что их глаза оказались вровень с разноцветными пиктограммами молний и звёзд.

— Ты не имеешь права со мной так разговаривать! — зашипел астроном.

— Да, конечно. Дядя, давай оставим на потом субординацию и дисциплинарные взыскания. У меня очень болит голова. Сейчас, когда я выйду на сцену, боюсь, что меня хватит только на стократное повторение слова «утечка».

— Не надо! То есть… Не надо поддаваться эмоциям. Ладно? — Впервые Ари видел, чтобы дядя так волновался. — Всё очень просто: прошлым летом появилась новая теория... Скорее, мнение, модель... Она не принята сообществом, это просто догадки…

— Дядя, что значит «утечка»?

— Псевдоконтакт! — выпалил Белаур. — Ясно? Не существует никаких глизеанцев, чёрт тебя дери!

Впоследствии Ари был готов поклясться, что в этот момент почувствовал облегчение. Он не мог смотреть в лицо астроному, поэтому отвёл глаза и уткнулся взглядом в кнопку с пунктирным изображением оранжевой звёздочки.

— Это только теория, — произнёс Белаур, стараясь говорить спокойно. — Кривая блеска Грумбриджа 1618 изгибалась соответствующим образом из-за редкой аномалии. Транзит экзопланеты сопровождался кометным роем или пылевым облаком с частичками льда. Это приводило к тому, что мы получали зеркальное отражение нашего бита. Каждый год, начиная с 2216-го. Глизе просто повторяла за нами.

— Но как же Бит 33? Исправление Ошибки?

— Мы не знаем точно — это мог быть просто астрометрический артефакт. Какое-то другое тело заслонило Глизе, оказалось на одной линии, и мы получили чуть большее помутнение звезды, единицу вместо ноля. Если теория верна, впредь мы будем получать только то, что сами отправили.

— Измерение сбилось только в 2049 году, при получении ответного Бита 33? Какова вероятность?

— Маленькая. Очень. Но мы так ждали Контакта, что трактовали неопределённость в свою пользу.

Белаур закашлялся. Он бы не выложил всё это, если бы мысли о псевдоконтакте не грызли его самого. Можно было отшутиться, соврать, выкрутиться хоть как-то. Тогда у Ари осталась бы лазейка. Дырка под забором. Но не теперь.

— Вот вы где! — над пультом выросла девушка с бейджиком. — Пора! Ваша очередь! Эй, — обернулась она в сторону. — Не трогайте статую моржа!

Девушка выругалась и исчезла. Ари встал в полный рост.

— Когда Звёздный комитет собирался объявить?

— Я не знаю. Всё это только теория. Комитет не может принять такое решение. Это будет значить... — Белаур отёр пот со лба и уронил ладонь на грудь. — Я ведь не виноват. Я так хотел выполнить обещание, данное твоим родителям. Что у тебя будет жизнь, достойная того, чтобы её прожить.

Ари скорчил гримасу. Ему стало противно лицо астронома — его нерешительность, его трусость. Пора было назвать вещи своими именами.

Он направился к выходу на сцену.

— Ари! — дядя встал, опираясь на пульт. — Не надо. Это ведь только теория. Глизеанцы ждут. Может быть, не там, не на Глизе, но где-то. Где-то.

Племянника уже не было в шатре. Белаур говорил с пустотой и знал это.

Ари ступил на дебаркадер, вышел из тени на яркий свет, повернулся спиной к заливу, лицом к зрителям и замер. Со сцены не было видно самих кресел — только ноги, руки, головы. Только глаза, переполненные надеждой. Только веера, нетерпеливо подрагивающие в ожидании летучего корабля, а вместе с ним — сообщения из космоса.

И всё это был обман.

Его скулы напряглись, тело налилось свинцом. Он не видел ни одного лица, которое не вызывало в нём отвращения.

— Глизеанцев не существует! — сказал он тихо и вздрогнул от грохота собственного голоса, усиленного микрофоном. Слова донеслись из сотен динамиков, попали в тысячи ушей и на миллионы линз, где шла прямая трансляция. — Глизеанцев не существует. Эти слова я услышал из уст полумёртвого мудреца.

Он ждал, что кто-то выбежит на сцену, остановит его, заглушит голос. Но вокруг было только эхо его голоса.

— Я думал, что это галлюцинация. Но теперь... Теперь я думаю по-другому.

Клио. Его взгляд притянуло к ней, как магнитом. Клио смотрела на него со своего места. Перед глазами промелькнула ночь на руинах стадиона. Он облизнулся и ощутил вкус двухсотлетней пыли.

Ожесточение отступило. Он хотел задержать его, но не смог.

— В старой линейной книге было написано: «Бессмертие и повод для бессмертия сливаются в долгосрочной перспективе». Прогресс проложил нам дорогу к бессмертию, но он не может заставить нас по ней идти. Наука знает, как, но не знает, зачем.

Ари ждал, что атараксия зашевелится внутри, сожрёт его живьём, ещё до конца выступления, ядовитое безразличие разольётся по жилам, и, сойдя со сцены, он рухнет на носилки санитаров, которые увезут его в Криофонд для немедленной заморозки. Но атараксия не приходила. Горячий жадный взгляд Клио натолкнул его на мысль. Дядя Белаур сказал: «Мы так жаждали услышать ответ от звёзд, что трактовали неопределённость в свою пользу». Но что если не «трактовали», а действительно «повернули»? Повлияли на космическое событие в шестнадцати световых годах неким ещё не изученным способом? Может быть, и без всяких глизеанцев у Ари могла найтись тема для исследования. Топливо для бодрствования.

— Мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать Контакт. Я бы хотел сказать, что верю в Контакт, но... В этом нет необходимости.

Он посмотрел на Клио.

— Незачем верить в Контакт. Я вижу его перед собой прямо сейчас.

В каждых двух соседних креслах. В тысяче воплощений. Может быть, другого контакта никогда и не будет.

Поднялся лёгкий ветер. Веера затрепетали. Ари закрыл глаза и набрал полные лёгкие солёного морского воздуха.

— Вы спросите, что я теперь думаю про встречу с зомби-мудрецом? Я думаю так: если у вас сгнили щёки, не пытайтесь забинтовать их самостоятельно. Обратитесь к специалисту.

Спрятавшись в шатре, он переждал жидкие аплодисменты, а когда высунулся, увидел, что все про него забыли. Ари посмотрел наверх и понял почему.

Высоко в весеннем небе, разбрасывая пену облаков, плыл корабль, и парус его был бел.