Ленин: история пломбированного вагона

С первого известия Ленин яростно рвался в Питер, не доверяя политической зрелости своих младших товарищей. «Надо было видеть ВИ в эти дни, — замечал Харитонов. — Сказать, что это был лев, только что схваченный и посаженный в клетку, или сравнить его с орлом, которому только что срезали крылья, — все это бледно в сравнении с тем, что представлял собой ВИ в эти дни. Вся его гигантская воля в это время была сконцентрирована вокруг одной мысли: ехать». Попасть в Россию можно было только через Швецию. А дорога в Швецию лежала либо через Францию, Англию или Голландию, либо через Германию. В странах Антанты существовали специальные контрольные списки злостных пораженцев, которым въезд был строжайшим образом запрещен. Был в них и Ленин. 

«Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, и вот по ночам строились самые невероятные планы». Первый план в письме Карпинскому 6  (19) марта: «Возьмите на свое имя бумаги на проезд во Францию и Англию, а я поеду по ним через Англию (и Голландию) в Россию. Я могу одеть парик. Фотография будет снята с меня уже в парике, и в Берне в консульство я явлюсь с Вашими бумагами уже в парике. Вы тогда должны скрыться из Женевы минимум на несколько недель: ... на это время Вы должны запрятаться архисерьезно в горах, где за пансион мы за Вас заплатим, разумеется».

Он начинает через третьих лиц зондировать в английском посольстве возможность ехать через Великобританию. Результатами зондажа вновь 6 (19) марта делится с Арманд: «Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии, если я поеду под своим именем... Факт! Поэтому я не могу двигаться лично без весьма “особых” мер. В такие моменты, как теперь, надо уметь быть находчивым и авантюристом. Надо бежать к немецким консулам, выдумывать личные дела и добиваться пропуска в Копенгаген, платить адвокатам цюрихским: дам 300 frs., если достанешь пропуск у немцев. Конечно, нервы у меня взвинчены сугубо. Да еще бы! Терпеть, сидеть здесь...».

Зиновьев запомнил и другие планы: «...проехать в Россию на аэроплане (не хватает малого: аэроплана, нужных для этого средств, согласия властей и т. п.), проехать в Швецию по паспортам глухонемых (увы, мы не знаем ни слова по-шведски)». Но вскоре появляется более реалистичный, но и более опасный план. На собрании коллег-эмигрантов в Берне 6 (19) марта Мартов выдвинул идею переезда застрявших в Швейцарии российских граждан через Германию — в обмен на интернированных в России немцев. Узнав об этой инициативе, Ленин писал Карпинскому: «План Мартова хорош: за него надо хлопотать, только мы (и Вы) не можем делать этого. Нас заподозрят. Надо чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты — русские обратились к швейцарским министрам (и влиятельным людям, адвокатам и т. п.) с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне. План, сам по себе, очень хорош и очень верен». 

Этим влиятельным ходатаем за русских эмигрантов стал Гримм, которому в тот момент померещилось, что впереди его ждут лавры миротворца — человека, который приведет Европу к долгожданному миру, отправив в Россию сторонников замирения. Он 10 (23) марта встретился по этому поводу с немецким посланником в Швейцарии бароном Гисбертом фон Ромбергом. Тот сразу же прислал главе германского МИДа телеграмму: как реагировать на то, что «находящиеся здесь видные революционеры желают вернуться в Россию через Германию». Артур Циммерман ответил тоже немедленно: «Поскольку в наших интересах, чтобы влияние радикального крыла русских революционеров возобладало, мне кажется желательным разрешить революционерам этот транзит». 

Германия связывала с Лениным, да и с другими пораженцами, которые последуют по его пути, далеко идущие планы. Решение о пропуске через ее территорию принималось на уровне высшего дипломатического и военного руководства и было санкционировано самим кайзером. Цели были очевидны. Людендорф писал: «С военной точки зрения его проезд через Германию имел свое оправдание: Россия должна была рухнуть в пропасть. Но нашему правительству нужно было следить за тем, чтобы мы не погибли вместе с ней». Высшее командование 12 (25) марта ответило в Берн: «Против транзита русских революционеров в специальном поезде с надежным эскортом оно не возражает». 

Русские эмигранты еще не в курсе, что их судьба уже решается в Берлине. Ганецкий в тот день получает телеграмму от Ленина: «У нас непонятная задержка. Меньшевики требуют санкции Совета рабочих депутатов. Пошлите немедленно в Финляндию или Петроград кого-нибудь договориться с Чхеидзе, насколько это возможно. Желательно мнение Беленина». Ленин 14 (27) марта выступает в цюрихском Народном доме с докладом «О задачах РСДРП в русской революции», где произносит зловещие пророческие слова: «Превращение империалистической войны в войну гражданскую началось... Своеобразие исторической ситуации данного момента как момента перехода от первого этапа революции ко второму, от восстания против царизма к восстанию против буржуазии».

Ленин еще никак не решится. 15 (28) марта он телеграфирует Ганецкому: «Берлинское разрешение для меня неприемлемо. Или швейцарское правительство получит вагон до Копенгагена или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев». Но вот новая вводная, о которой Мартов сообщает 17 (30) марта: «Из России ничего не приходит: теперь ясно, что милюковская банда, дав полную свободу внутри, снаружи установила “кордон” хуже прежнего. Это злит чрезвычайно, тем более что сулит большие затруднения с поездкой в Россию. Уже есть вести, что англичане “фильтруют”, пропуская одних соцпатриотов... Мы решили, напротив, все усилия направить на то, чтобы добиться соглашения о пропуске нас через Германию в обмен на немецких гражданских пленных. И, представь, при первых же неофициальных справках (через швейцарского министра) получился ответ, что Германия пропустит всех без разбора... 

Вчера у меня с Лениным и др. состоялось об этом совещание. Ленин категорически заявил: надо сейчас же принять и ехать, а если завести в Питере канитель об обмене, Милюков сорвет все предприятие. Мы ответили самым решительным образом, что это невозможно: приехать в Россию в качестве подарка, подброшенного Германией русской революции, значит, ходить перед народом с «парвусовским ореолом». Пока наш натиск, кажется, подействовал, хоть и с неудовольствием, Ленин согласился ждать переговоров... Лично большевики стали весьма любезны. И мы теперь с Зиновьевым и Лениным возобновили личные отношения». 

В тот же день Ленин получил телеграмму от Ганецкого. В Стокгольм из Петрограда прибыла партийный курьер М. И. Стецкевич. Она привезла послание от Русского бюро ЦК с требованием немедленного приезда Ленина в Россию, поскольку «нашим недостает руководства» и «каждый упущенный час ставит все на карту». Ленин меняет позицию и 18 (31) марта телеграфирует Гримму: «Наша партия решила безоговорочно принять предложение о проезде русских эмигрантов через Германию и тотчас же организовать эту поездку. Мы рассчитываем уже сейчас более, чем на десять участников поездки». Вечером того же дня Ленина разыскивает швейцарский социал-демократ Пауль Леви: ему только что позвонил Ромберг и сообщил о решении германского правительства разрешить проезд. Ленин и Зиновьев подписывают постановление Заграничной коллегии ЦК РСДРП: «Предложение немедленного отъезда нами принято, и все, желающие сопровождать нас в нашем путешествии, должны записаться». Предложение адресовано всем русским эмигрантам.

В рабочем клубе «Айнтрахт» 20 марта (2 апреля) прошло собрание представителей эмигрантских центров — меньшевиков, эсеров, групп «Начало», «Вперед» и Польской партии социалистов. После выступления Ленина начался гвалт. Решение не поддерживают, признают политической ошибкой, предлагают добиться предварительного согласия либо Милюкова, либо Совета.

«Вы хотите уверить меня, что каким-нибудь клеветникам удастся сбить с толку рабочих и уверить их, будто мы, старые испытанные революционеры, действуем в угоду германского империализма. Да это курам на смех», — возражает Ленин.

Он в ярости: «Я считаю сорвавших общее дело меньшевиков мерзавцами первой степени, «боящихся того, что скажет “общественное мнение”, т. е. социал-патриоты!!!». Гримм отказывается продолжать выполнять свои посреднические функции без одобрения всей затеи со стороны российского Временного правительства. Нужен новый посредник, который будет вести переговоры от имени уже не объединенного ЦК политэмигрантов в Швейцарии, а только от «группы Ленина». Выбор падает на Платтена. В его сопровождении Ленин, Крупская, Зиновьев с супругой и Радек едут в Берн. Ленин пишет Инессе Арманд: «Надеюсь, что в среду мы едем — надеюсь, вместе с Вами... Денег на поездку у нас больше, чем я думал, человек на 10–12 хватит, ибо нам здорово помогли товарищи в Стокгольме... Вполне возможно, что в Питере теперь большинство рабочих социал-патриоты... Повоюем. И война будет агитировать за нас». Деньги были от Ганецкого, который тогда работал у Парвуса. 

20 марта (2 апреля) Ромбергу пришла шифровка из германского МИДа: «Согласно полученной здесь информации желательно, чтобы проезд русских революционеров через Германию состоялся как можно скорее, так как Антанта уже начала работу против этого шага в Швейцарии». Поэтому, когда Платтен на следующий день звонит немецкому посланнику, тот сразу принимает его и предлагает конкретные переговоры об условиях проезда. Их разрабатывают в ночь на 21 марта (3 апреля). Луначарский пишет жене: «Ленин произвел на меня прекрасное, даже грандиозное, хотя и трагическое, почти мрачное впечатление… Он слишком торопится ехать, и его безусловное согласие ехать при согласии одной Германии безо всякой санкции из России я считаю ошибкой, которая может дурно отозваться на будущем его... Но Ленин — грандиозен. Какой-то тоскующий лев, отправляющийся на отчаянный бой». 

Платтен 22 марта (4 апреля) вновь был у фон Ромберга с текстом условий. Расскажет сам Ленин: «Он заключил точное письменное условие с германским послом в Швейцарии… Главные его пункты: «1) Едут все эмигранты без различия взглядов на войну. 2) Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности, никто не имеет права входить в вагон без разрешения Платтена. Никакого контроля ни паспортов, ни багажа. 3) Едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских интернированных».

Объединенный эмигрантский ЦК в Цюрихе 22 марта (4 апреля) вновь подтверждает свою позицию, призвав «не вносить дезорганизации в дело возвращения политической эмиграции и дождаться результата шагов, предпринятых ЦК как органом политической эмиграции в целом». ЦК вновь обращается в российское посольство в Берне с официальным запросом о возможных путях попадания в Россию и получает ответ: «В настоящее время пути для проезда в Россию нет». Аксельрод, Мартов, Рязанов, Натансон, Луначарский и другие шлют телеграммы Керенскому, Чхеидзе с предложением обменять эмигрантов на немецких пленных. Ответы были отрицательными: «это произвело бы весьма печальное впечатление». Руководители Совета обещали добиться разрешения на проезд через Англию.

Ленин, как может, пытается страховаться от неизбежных обвинений в нелояльности или предательстве. Бюро большевистского ЦК в Петрограде не имело никаких иллюзий по поводу негативных последствий решения ехать через территорию главного врага, но не испытывали и никаких комплексов. Молотов замечал: «Ленин и большевики прекрасно понимали, что иногда необходимо использовать некоторые иллюзии и политическую близорукость классового врага...». Бюро вновь направляет в Стокгольм Стецкевич, которой, по утверждению Шляпникова, был дан наказ: «В. И. Ленин должен проехать каким угодно путем, не стесняясь ехать через Германию, если при этом не будет личной опасности быть задержанным. Послали в Стокгольм немного денег». Ганецкому Шляпников направляет телеграмму: «Ульянов должен приехать немедленно». «Пишу в ней без конспирации прямо о Ленине, предполагая, что и сама телеграмма, высланная из России, имеет характер документа и может пригодиться». Ганецкий и Воровский, 24 марта (6 апреля) пересылая Ленину эти телеграммы, от себя добавляли: «Просим непременно сейчас же выехать, ни с кем не считаясь».

Для проезда Ленина с компанией в Россию одной воли Берлина было мало, необходимо было еще согласие Стокгольма и как минимум непротивление Петрограда. Дипломатическая битва развернулась в Швеции, где победа осталась за Германией. «Генштабисты из Берлина, германский посол, а также Гельфанд со своими беседами за политическими кулисами привели к тому, что шведы дали официальное разрешение на проезд». Разрешение на въезд Ленина в конечном счете было получено и от российского МИДа. Милюков полагал, что сами обстоятельства возвращения Ленина в России лишат его политического будущего.

Крупская рассказала: «Когда пришло письмо из Берна, что переговоры Платтена пришли к благополучному концу, что надо только подписать протокол и можно уже двигаться в Россию, Ильич моментально сорвался: «Едем с первым поездом».

В течение двух часов все было сделано: уложены книги, уничтожены письма, отобрана необходимая одежда, вещи, ликвидированы все дела». 27 марта (8 апреля) Ленин с супругой прибыли в Цюрих, откуда был назначен отъезд. Все отъезжавшие — 31 человек, включая двоих детей, собрались в ресторан «Церингерхоф». Наиболее примечательными фигурами, кроме четы Лениных, были Зиновьевы, Арманд, Сафаровы, Мариенгофы, Усиевичи, Харитонов, Линде, Цхакая, Сулиашвили, Сокольников, Радек, несколько «нашесловцев» и бундовцев. Из ресторана в половине третьего двинулись на вокзал — с баулами, подушками и одеялами. Там уже собралась группа возмущенных эмигрантов, чтобы выразить им свое презрение. Друзья Платтена и железнодорожники вытеснили протестующих с платформы. «Ни вещей у нас при посадке не спрашивали, ни паспортов. Ильич весь ушел в себя, мыслью был уже в России». Сулиашвили запомнил: «Лицо Ленина было беспокойно и угрюмо. Его глаза скрылись в ресницах. Молчал, не разговаривал».

Поезд стартовал в 15.10, и первой остановкой был пограничный Тайнген, где швейцарская таможня пересчитала пассажиров и устроила полный досмотр багажа, отобрав излишки запрещенных к вывозу товаров, прежде всего шоколад. Вагон перегнали через границу на немецкую станцию Готмадинген. «Нас ожидали немецкие офицеры, — врезалось в память Радеку. — Они указали нам зал таможни, в котором должны были пересчитать число живых “снарядов”, транспортируемых ими в Россию. Паспорта спрашивать на основе договора они не имели права. Поэтому в таможне мужчин и женщин разделили по обе стороны стола, чтобы по дороге кто-нибудь из нас не улетучился или, подменив русского большевика немецкой барышней, не оставил в Германии зародыш революции... Мы стояли молча, и чувство было очень жуткое. ВИ стоял спокойно у стены, окруженный товарищами». В зале ожидания 3-го класса накрыли ужин.

Утром 28 марта (10 апреля) подали вагон — наполовину мягкий, наполовину жесткий, — три двери которого были опечатаны пломбами. «Вагон прицепили к поезду на Франкфурт. Первое мягкое купе отдали немецким офицерам. У его дверей провели мелом жирную черту — границу “экстерриториальности”. Ни немцы, ни россияне не имели права переступать через нее. Отдельное купе дали Ленину и Крупской... Но когда дележ закончился, выяснилось, что нескольких спальных мест не хватает. Тогда для мужчин составили график очередности сна». Харитонов запомнил, что Ленин очень много ходил взад и вперед по вагону».

Крупская: «Мы смотрели в окна вагона, поражало полное отсутствие взрослых мужчин: одни женщины, подростки и дети были видны на станциях, на полях, на улицах города. Эта картина вспоминалась потом часто в первые дни приезда в Питер, когда поражало обилие солдат, заполнявших все трамваи». Действительно — немцы защищали Отечество, россияне — в том числе и благодаря ленинской пропаганде — не очень.

Утром 29 марта (11 апреля) вагон прибыл в Берлин — сначала на Потсдамский, а затем на Штеттинский вокзал. За событием следил и кайзер Вильгельм II. В тот день он писал Бетману-Гольвегу: «Эмигрантам следовало бы за проезд в качестве ответной услуги предложить выступить в России за немедленное заключение мира». Поговорить на эти темы с Лениным выразили желание немецкие социалисты, но встретили его решительный отпор. «Когда мы ехали в вагоне по Германии, то эти господа социал-шовинисты, немецкие Плехановы, лезли к нам в вагон, но мы им ответили, что ни один социалист из них к нам не войдет, а если войдут, то без большого скандала мы их не выпустим».

Из Берлина вагон отправился в портовый Засниц, откуда предстояло плыть в Швецию. Путешественники предпочли не ступать на немецкую землю и переночевали в вагоне, который поутру вкатили в трюм парома «Королева Виктория». Немецкая свита осталась на берегу. «Пароход был товарный, — писал Сулиашвили. — На палубе его помещалось два ряда товарных вагонов. Пассажирами были только мы. Рассеялись по палубе. Смотрели вдаль... Хотя пароход был большой и порядочно нагруженный, но, вследствие волнения моря, сильно качался. Было заметно, как все сдерживались, чтобы миновать морскую болезнь. Кажется, это и было причиной того, что Ленин так яростно шагал по палубе».

Около шести вечера 30 марта (12 апреля) паром причалил в Треллеборге, где его встречал Ганецкий: «Горячие приветствия, вопросы, суета, крик ребят. У меня от радости слезы на глазах... Минуты нельзя терять, — через четверть часа едет поезд в Мальмё». К девяти добрались в Мальмё, где Ганецкий устроил пир горой в кафе гостиницы «Савой».

И уже в ночь на 31 марта (13 апреля) компания поездом отправляется в Стокгольм, куда благополучно прибывает в 10 утра. На Центральном вокзале ажиотаж — множество журналистов и фотокорреспондентов, встречают бургомистр столицы Карл Линдхаген, русская публика. Ленин передал прессе официальное коммюнике о поездке и ограничился кратким заявлением: «Самое важное, чтобы мы прибыли   Россию как можно скорее. Дорог каждый день».

В Стокгольме он отправился в российское консульство, где получил официальное свидетельство о приезде всей группы эмигрантов в Россию. Создал Заграничное представительство ЦК в составе Воровского, Ганецкого и Радека, которым предстояло остаться в Швеции. О встрече просил и специально приехавший Парвус. Но Ленин предпочел с ним не видеться. «Здесь уже переменилось лицо Ленина, — помнил Сулиашвили. — Глаза блистали, он отдавал распоряжения, спешил. Просил местных товарищей, чтобы они устроили нашу поездку в тот же день. Писал телеграммы в Петроград. Послал одну телеграмму и Чхеидзе, подписанную Миха и мной, чтобы он со своей стороны принял бы все меры, чтобы нас не задержали при въезде в Россию». Цхакая в свое время принимал Чхеидзе в партию.

На сделанной в Стокгольме фотографии Ленин — с зонтиком, в шляпе, зимних ботинках и пальто, он идет делать историю... В не менее решительной манере Ленин направился в универмаг в компании Радека: «Мы купили Ильичу сапоги и начали его прельщать другими частями гардероба. Он защищался, как мог, спрашивая нас, думаем ли мы, что он собирается по приезде в Петроград открыть лавку готового платья, но все-таки мы его уломали и снабдили парой штанов». В полседьмого вечера под звуки «Интернационала» поезд тронулся в 1000-километровый путь по железной дороге до пограничного пункта Хапаранда — одного из очень немногих окошек, оставшихся для общения России с Западом. 

Там Ленин зашел в российское консульство, где получил причитавшееся каждому возвращавшемуся эмигранту пособие в 300 крон, после чего приобрел 32 билета III класса до Петрограда. Границу пересекали на санях с запряженными в них небольшими лошадками. «Помнится, это было ночью, — напишет Зиновьев. — Переезд по замерзшему заливу на санях. Длинная узенькая лента саней. На каждых из этих саночек по два человека. Напряжение достигает максимальной степени… ВИ внешне спокоен». Елена Усиевич дала Ленину свой красный платок, привязанный к лыжной палке. «ВИ высоко поднял над головой красный флаг, и через несколько минут, со звоном бубенчиков, с поднятым над головой Ленина маленьким флажком, мы въехали на русскую территорию». 

Но приключения на этом не кончились. В условиях развала российской правоохранительной системы границы между Швецией и Финляндией контролировали... англичане, у которых не было ни малейших оснований испытывать симпатии к Ленину. «Они были грубы и бесцеремонны... Начали с Платтена… Заявили, чтобы он под конвоем убирался назад в Хапаранду, ибо в пересечении границы ему отказано. Обыск, учиненный англичанами, носил умышленно оскорбительный характер». Вечером был подан отдельный вагон, куда погрузили всю группу, и приставили к нему конвой. Ленин успел дать телеграмму сестрам: «Приезжаем понедельник, ночью, 11. Сообщите “Правде”».

«Все мы были твердо уверены, что по приезде в Петроград мы будем арестованы Милюковым и Львовым, — подтверждал Зиновьев. — Больше всех в этом уверен был ВИ. И к этому он готовил всю группу товарищей, следовавших за ним. Для большей верности мы отобрали даже у всех ехавших с нами официальные подписки в том, что они готовы пойти в тюрьму и отвечать перед любым судом за принятое решение поехать через Германию. Чем ближе к Белоострову, тем больше возрастает волнение».