Художник Дмитрий Гутов: У людей есть иллюзия, что они видят
Ɔ. Что искусство может дать человеку, никак не связанному с этой сферой?
Мой профессиональный путь в искусстве начался довольно поздно. Поэтому у меня есть большой опыт общения с ним с позиции любителя: я ходил по музеям, выставкам, мастерским художников, получал максимальное удовольствие, каждый день узнавал что-то новое и после этого по-другому смотрел на мир. На эту тему можно 20 томов написать…
Ɔ. Как можно объяснить ценность искусства человеку, который был в музее один раз?
Если совсем по-простому, искусство — это невероятный источник радости. Радости в жизни не так много. Есть радость чисто физиологического характера, которую мы получаем от хорошего вина или еды. Существуют еще более мощные источники. Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает. Но радость такого рода не носит интеллектуального характера, и в этом ее ограниченность. Намного более мощный уровень — это радость познания, открытия или даже просто узнавания чего-то нового. Человек, однажды ее испытавший, физически не может жить без этих переживаний. Все остальное начинает казаться пресным, скучным и банальным. Именно этим объясняется существование искусства на протяжении многих тысячелетий.
Если человек после нетворческой работы удовлетворяется какой-то неприхотливой музыкой или просмотром футбольного матча, да еще и по телевизору, мы ему уже ничем не поможем. Хотя, с другой стороны, никогда не поздно начать меняться.
Ɔ. Сейчас популяризация искусства и его истории занимает существенную нишу в образовательной сфере. Необходимо ли современному зрителю как-то готовиться к общению с искусством?
Действительно, за последние пару десятилетий ситуация изменилась радикальным образом. В мои юношеские годы знание библейских сюжетов — а тогда ни Ветхий, ни Новый Заветы нигде нельзя было купить — давало ощущение носителя сакрального знания, я чувствовал это физически. Сейчас человек, заходя в музей, если он не совсем ленив, достает гаджет, вбивает в поисковик название картины и за доли секунды получает информацию, на нахождение которой мое поколение тратило годы. Причем это может быть любой затерянный в глубинах Библии или античной мифологии сюжет.
Поэтому эрудиция сегодня лишилась былого статуса. Иногда я вожу экскурсии по музеям, и всегда в группе из 5–10 человек будет тот, кто накануне прочитал статью в «Википедии», и он будет неумолимо поправлять, если ты ошибешься с датой или с чем-то подобным. С этой ситуацией надо смириться. Она радикально отличается от того, что было в советское время, когда я учился. Как выглядели советские книжки? Много текста и мало картинок, порой ни одной, как в знаменитом «Введении в историческое изучение искусства» Бориса Виппера. Тогда нужно было после каждой страницы бежать в библиотеку, заказывать каталог с репродукциями, ждать полтора часа — и не факт, что нужная картина там была.
Сейчас любое понятие загуглил — тебе и изображение будет, и комментарий. Но есть у всего этого и обратная сторона — иллюзия приобретенного знания. Современный человек потенциально обладает феноменальным запасом сведений, но обычно не понимает сути дела — как отличить хорошее произведение от плохого. Это серьезная искусствоведческая проблема. На двух картинах изображен одинаковый сюжет, но в одном случае — это шедевр, а в другом — базарная мазня. Часто они и внешне похожи. Различать такое «Википедия» не научит.
Ɔ. Человеку насмотренному очевидно, почему картинки на Арбате — не искусство. А есть какое-то рациональное объяснение, что можно считать настоящим искусством?
Я бы остерегался называть то, что продается на Арбате, не искусством. Скажем мягче: это не есть высокое искусство. Но, конечно, есть элементарные законы живописи — можно потратить пару недель, и вы будете на ходу отличать грамотную композицию от бессмысленной и вялой, или, как говорят художники, рыхлой. Человек, ходивший в художественную школу, знает, что если яблоко в натюрморте подвинули на два сантиметра, то композиция разрушилась. Есть и законы восприятия цвета, которые объясняют, какие цветовые сочетания более гармоничные, естественные и эмоциональные.
Но всего этого, конечно, недостаточно. Потому что вывести одну формулу, которая позволяла бы всегда отличать шедевр от нешедевра, невозможно. Широкая аудитория не всегда это чувствует, даже та, которая любит искусство и ходит по музеям. В любом крупном музее, допустим Лувре, есть масса работ, которые условно можно назвать второстепенными. А публика, насмотревшись на Джоконду, далее уделяет одинаковое время всем работам. Хотя лучше потратить лишние 30 минут на разглядывание вещи более ценной. Но это понимают не все.
Ɔ. Вы часто выступаете с публичными лекциями. Как думаете, в диджитал-эпоху в чем заключается ценность эксперта?
За этим скрывается простой феномен: у людей есть иллюзия, что они видят. Человеку кажется, что для восприятия искусства достаточно нормального зрения. На самом деле, никто не видит ничего. Восприятие через зрение — процесс не физиологический, это сугубо интеллектуальная процедура. Подойдя к картине, надо понимать, на что смотреть. Например, на картине нет теней. Художник специально не стал их рисовать, но не все на это обратят внимание. Почему на одной картине складки проложены одним способом, а на другой — иначе? В чем смысл ритма этих складок? Тот, кого вы называете экспертом, — это человек, у которого чуть более изощренное зрение, как у детектива.
У меня был хороший опыт. Приятель попросил сводить в Третьяковку его девятилетнего сына, который терпеть не мог искусство. На мое счастье мальчик оказался любителем Конан Дойла, и вместо того чтобы самому рассказывать, я предложил ему, воспользовавшись дедуктивным методом, описать, что происходит на картине Павла Федотова «Завтрак аристократа». Ребенок, который ничего не знал про искусство и живопись Федотова, дал полный анализ картины. Дальше мы шли, и я слова не сказал.
Так вот, будем считать, что взгляд эксперта — это взгляд Шерлока Холмса, который умеет смотреть. Вроде все видят, но доктор Уотсон смотрит на палку и никакого смысла из нее извлечь не может. Знание биографии художника, эпохи, композиционно-формального анализа и технологии нанесения красок помогает в понимании картины, но, в целом, оно второстепенно.
Ɔ. А в чем ваша личная мотивация проводить лекции и просвещать публику?
Я поступил на искусствоведческий факультет довольно поздно, мне было 25 лет. До поступления я читал как сумасшедший, но толку от этого было мало. Получалось довольно праздное времяпровождение. А когда начал готовиться к сессиям — надо было четко формулировать прочитанное, запоминать определения. Сейчас, когда я читаю просто для себя, получается точно так же недостаточно эффективно. А если завтра-послезавтра у меня лекция, уровень мотивации растет, как перед сессией, когда содержание пяти томов надо сжать до трех тезисов. Это как экзаменационный стресс. Я просто люблю учиться.
Ɔ. В одном интервью вы сказали: «Понять классическое искусство, не интересуясь современным искусством, невозможно». Почему?
Понимание искусства не сводится к тому, что человек что-то вычитал и шпарит полученными знаниями. Его суть — это понимание, как искусство связано с жизнью человека. Почему огромное количество людей не видит смысла ходить в музеи? Потому что человек не понимает, какое отношение к нему имеет какой-нибудь пейзаж XIX века. Какое ему дело до картины, нарисованной 150 или 550 лет назад, когда у него в голове проблемы сегодняшнего дня? Понять искусство — это значит понять, что все эти работы связаны с твоей жизнью. Они говорят о смысле твоего существования. Современное искусство касается нас напрямую. И если своей жизнью, отраженной в этом зеркале, не интересоваться, то и картины Рафаэля ни о чем не скажут.
Ɔ. В последнее время на выставки Серова или Репина выстраиваются огромные очереди. Но выставка, например, Кабакова не собрала столько людей. Как думаете, почему у российского зрителя такое недоверие к современному искусству?
Во-первых, ситуация меняется в лучшую сторону. Я помню времена, когда пять человек на выставке современного искусства определяли ее успех. Возьмите Москву 91-го года. Современное искусство — это две галерейки и 50 зрителей. То есть процесс идет.
Что касается Кабакова, то, в отличие от Серова, в его искусстве нет того восхитительного внешнего слоя, который мог бы привлечь зрителя. Вы приходите на выставку Серова, вас завораживает, как он нарисовал собаку. Собачка несется, она живая, вы почти слышите, как она лает. Можно ничего не знать про Серебряный век, вас все равно будет ошеломлять, как написана собачка. На этом построен весь эффект классического искусства. Вы приходите на выставку современного искусства — собачка написана плохо, очень плохо. А если брать Кабакова, то важно знать правила той интеллектуальной игры, в которую он вас погружает. Например, что некоторые его работы — это произведения выдуманного им художника-неудачника. Тогда эта отвратительная живопись будет выглядеть совсем иначе. Но вам об этом кто-то должен рассказать, иначе вход в современное искусство будет закрыт.
Сейчас в России просветительская часть современного искусства находится на отметке, близкой к нулевой. В книжном магазине вы не найдете ни одной книги о Кабакове. Как это возможно? Их должно было быть уже штук пять. Нет и ни одной книги, где было бы внятно рассказано, что стоит за отечественным искусством последних 50 лет.
Ɔ. Каковы, по вашему мнению, перспективы развития искусства?
Существует несколько точек зрения. Традиционно в современной искусствоведческой литературе считается, что не было абсолютного разрыва между искусством в том виде, в котором оно существовало, начиная с палеолита и кончая XIX веком и тем самым современным искусством. Я исхожу из того, что разрыв был и он был принципиальным. У Малевича есть фраза «Я ступень». В студенческие годы у меня был спор с искусствоведом, специалистом по Малевичу, который доказывал мне, что Малевич — это ступень в лестнице движения искусства. Я же считаю, Малевич предполагал, что он вторая ступень. Всего ступеней две: искусство от дикаря до академика — первая, а начиная с Малевича — вторая. Нет никакой лестницы, а есть качественный переход на другую ступень. То, что такой переход совершился, связано с тем, что когда-то называлось капиталистическим обществом. И пока эта система, изменившая за пару столетий лицо мира до неузнаваемости, будет существовать, у этого нового искусства, или антиискусства, как его называли в советское время, великолепные перспективы. Когда мы окажемся в иной цивилизации, где, например, деньги не будут играть никакой роли, произойдет сильная переоценка ценностей. Сейчас даже представить такой мир нелегко, как когда-то с трудом можно было помыслить общество, где нет, к примеру, рабства.
В будущем люди будут сильно изумлены, что их предки ходили на выставки, чтобы полюбоваться на геометрические фигуры и ровно расставленные кирпичи. Но о нашем времени такие работы расскажут очень много.
Интервью подготовлено совместно с просветительским проектом ScienceMe. Пообщаться с ведущими российскими и международными арт-экспертами, художниками, искусствоведами вы можете в рамках нового проекта ScienceMe «99 (бес)толковых вопросов по искусству».
Беседовала Серафима Мамонова
Больше текстов о культуре, психологии, отношениях, детях и образовании — в нашем телеграм-канале «Проект “Сноб” — Личное». Присоединяйтесь