«Июльский дождь» 55 лет спустя. Главный фильм Марлена Хуциева снова в прокате

В первых кадрах «Июльского дождя» советские люди бодрым шагом идут по улице, минуя галантерейные и продуктовые магазины, — видимо, на работу. С первых минут кино Хуциева напоминает «Симфонию Большого города» Вальтера Руттмана. А черно-белая Москва 60-х в объективе Германа Лаврова похожа на веймарский Берлин Роберта Барберске — такая же живая и эклектичная. За кадром шумит советское радио — новости, прогноз погоды, голоса икон шестидесятников Шарля Азнавура и Луи Армстронга, футбольная трансляция, матч Бразилия — Португалия. Кадры улиц перемежают репродукции картин Возрождения — молодые герцоги, Богородица и Иисус. Их печатает в типографии главная героиня Лена (Евгения Уралова). А вот и сама Лена спешит на службу в скопище таких же, но одновременно и принципиально других людей, которые также торопятся на работу.

И тут — дождь, прямо как из ведра, именно что июльский. Под навесом магазина часов Лена многозначительно вздыхает: «Ну, теперь это надолго». — «Нет, почему же. Видите, как хлещет! Значит, скоро пройдет», — доносится мужской голос из столпотворения людей, ожидающих прояснения небосвода. Так и бывает в жизни. Мужчина с нежным именем Женя (его играет не актер, а скульптор Илья Былинкин, чье лицо зритель обречен забыть сразу же, как увидит, и будет потом вспоминать на протяжении всего фильма) отдаст Лене плащ и примется названивать ей каждый день. «А может, вы не существуете?» — спрашивает Лена Женю по телефону в одной из сцен. Кто знает? Весьма вероятно, что его вправду не существует. Во всяком случае во второй раз он в фильме не появляется.

«Июльский дождь» Марлена Хуциева — фильм-шаг, фильм-движение, наконец, фильм-поток. Движение жизни Лены, которое растворяется в других жизнях. Движение мутирующей Москвы, в которой уже разрушили памятники архитектуры XIX столетия и уверенно строят Новый Арбат. Движение времен года — от лета до 9 мая. Это, пожалуй, единственный фильм Хуциева, который делался именно что эстетским — с оглядкой на Феллини и Годара, чьи фильмы на закрытых показах к 1966 году уже отсмотрели все ведущие русские кинематографисты своей эпохи. Для советской интеллигенции «Июльский дождь» был патентованной классикой авторского кино — чем-то вроде отечественного аналога «На последнем дыхании» или «Сладкой жизни».

«Июльский дождь» — фильм-цайтгайст, пронизанный духом смятения, заключенным в документальные декорации, как в неореалистическом кино Росселлини или Де Сики. Лена встречается с Володей (Александр Белявский), амбициозным, статным и крайне дерзким. Они оба убеждают себя в том, что их отношения — это и есть любовь, а расписаться им мешает паскудное предчувствие сумбурной и бесструктурной совместной жизни. Она живет в коммунальной квартире с мамой, которая всякий день ненавязчиво корит ее за эту нерасторопность. Володя — временно у друзей, отбывших из города. В гостях остался под предлогом, что будет поливать цветы, вместо чего ежедневно организует «культурный отдых». «Июльский дождь» вообще богат эпизодами попоек в квартирах, «где всегда весело, разный народ, и у кого-нибудь обязательно день рождения» (это, очевидно, заслуга в первую очередь сценариста Анатолия Гребнева, позже сложившего из таких же сцен фильм «Утренний обход» с Мягковым в 1979-м). Присутствуют в кадре и в самом деле разные люди. Ассамбляж столичных шестидесятников: вот суетной очкарик, сыплющий энциклопедическими фактами, которому «что-то с бабами не везет», вот то ли бывшая, то ли нынешняя любовница Володи, кокотка слегка за тридцать и с ребенком, который ночь напролет ждет ее, гулящую, один дома, а вот и персонаж в исполнении 32-летнего Юрия Визбора, который без остановок лабает Окуджаву и себя любимого на гитаре и, видимо, в силу пристрастия к алкоголю выглядит значительно старше своего реального возраста, что не мешает ему менять смазливых девчонок от попойки к попойке. Впрочем, героев тут много больше, но остальные, не имея реплик, скорее «составляют фон».

Наконец, «Июльский дождь» — это кино недомолвок, недосказанности, эллипсов. Решительно неясно, почему герои благоговеют перед загадочной фигурой начальника Шаповалова, чем конкретно занят Володя, в какой институт поступает Лена. Да это и не важно, потому что все происходящее на экране — суть оттиск их отношений, отпечатанный в ее сознании. Лена счастлива бежать на работу сквозь дождь, исступленно ожидать встречи с Володей, завязывать ему галстук, целоваться с ним, выпившим, на рассвете — эти сцены излучают эйфорическую восторженность. Шашлык на природе, бардовская песня и застольное пустословье для нее второстепенны и показаны отстраненно, почти по-брехтовски. Когда из жизни Лены исчезает убежденность в ее любви, а соответственно, и витальность, мировосприятие героини зарифмовывается с мировосприятием режиссера. Приходит горечь сомнений, осознание беззащитности перед будущим и трепет перед историей. У Лены умирает отец, и она отстраняется от старых приятелей, а привычный досуг без остатка заменяют телефонные разговоры с Женей, которого, повторимся, быть может, вовсе не существует.

Все фильмы Хуциева сняты о нем самом, но с ретроспективной дистанции мудреца, перешедшего на новую стадию существования, ближе к дзену. Над фильмом о 20-летних «Застава Ильича» он начал работать в 30, «Июльский дождь» — кино о 30-летних — закончил в 40, уже зная степень незначительности сиюминутных радостей перед тотальным непониманием своей роли в мироустройстве.

В середине повествования в «Июльский дождь» словно исподволь начинает закрадываться война — дистиллят горечи, пронизывающий мир ХХ века. Это центральный лейтмотив хуциевского кино. Сперва война стучится окуджавовской «Песенкой о пехоте» (завуалированно, с пропущенным куплетом собственно о пехоте). Затем поминками по отцу Лены, отдавшему жизнь войне. И, опять же с подачи героя Визбора, застольной байкой, когда лирические описания сирени обрывает упоминание грохота вражьих танков. Еще позже — навязчивыми рассказами о Де Голле от какого-то случайного старика. Эмоциональный регистр фильма в такие моменты резко меняется на трагический. И даже робкое «Только бы войны не было, правда?», невзначай брошенное Леной Жене по телефону, пронизывает боль горемычной русской истории. «О чем я могу и должен говорить серьезно? О войне, картошке, песне “Интернационал” и наших отцах», — говорили в «Заставе Ильича». И это неизменно для всех героев Хуциева.

В финале его последнего фильма «Бесконечность» главный герой — самое прямое и не завуалированное альтер эго Хуциева в его фильмографии — к концу жизни терял понимание, кто он. Погружаясь в путешествие по дебрям своих мыслей и памяти, герой обнаруживал себя на перроне в августе 1914 года — среди солдат, отправляющихся на фронт одной из самых бессмысленных войн в истории человечества. И в конце концов просто растворялся в людской массе. Так и неприкаянная Лена в финале «Июльского дождя» теряется в толпе ветеранов Великой Отечественной войны, ненароком оказавшись на их собрании. Она попросту исчезает. Кадры с толпой в этот момент сменяются портретной съемкой совсем мальчишеских лиц — по всей видимости, тех самых ветеранов, столкнувшихся с войной в свои 20–30 и будто бы понимающих, как на нее следует реагировать. Здесь ностальгия по временам, когда стиль жизни был насажден государством сверху, сталкивается с лелеянием экзистенциальной растерянности, свойственной человеку. И в этом проявляется неразрешимое противоречие в мировоззрении героя оттепели. То самое чувство смятения, которое не оставляло Хуциева во все периоды его жизни.

Вам может быть интересно:

Больше текстов о политике и обществе — в нашем телеграм-канале «Проект "Сноб" — Общество». Присоединяйтесь