К сожалению, коллективная память о войне не складывается из множества индивидуальных свидетельств, в этот процесс обязательно включается государство и навязывает свое видение истории. Да и сами участники событий с течением времени каждый раз вспоминают о прошлом по-разному. Сегодня интернет дает возможность эти аберрации устранить. В нашей подборке мы публикуем выдержки из дневников участников Второй мировой войны, по большей части опубликованные в блогах их потомков. Собранные вместе, они могут служить фильтром против героических и идеологических наслоений последующего времени.

Служба

Вильгельм Радковски (немецкий лейтенант, воевавший на Восточном фронте)

26 июня 1941 г.

Около 12 часов — добровольцы атакуют укрепленную деревню. Через ручей и прямо к укреплениям. И вот я стою на тропинке посреди кукурузного поля в 30 метрах от бункера. Сбоку, метрах в 15, вдруг возникает русский и стреляет в меня. Я не могу сразу начать отстреливаться, у меня проблема с перезарядкой. Растягиваюсь на земле, ору, чтоб прикрыли, надо мной свистят выстрелы товарищей. Я выпрямляюсь, передо мной снова русский, но теперь моя винтовка заряжена. Теперь быстро к бункеру, где стоят все те же русские, стреляю непрерывно, подскакиваю к амбразуре и палю внутрь. Наружу выходят гражданские. Плачут, дрожат, молятся. Среди них — молодая мать с ребенком. Я отпускаю людей. Дома горят, скот или носится взад-вперед по окрестностям, или сгорает заживо в стойлах, в отвратительной вони. Мы прорываемся к улице, на которой лежат погибшие товарищи из передового велосипедного отряда. В 13.15 дают приказ к отступлению. У первого бункера прямо рядом со мной шлепается противотанковая граната, вокруг меня летят осколки, мы скатываемся вниз по откосу под огнем русских гранатометов, два раза ложится так близко, что меня чуть не отрывает от земли, я несусь что было сил, наконец — ручей, а за ним — кукурузное поле и наши позиции. Я мокрый насквозь, губы запеклись, рожа почти черная, на губах белая пена — но я выжил в первом бою и получил боевое крещение. Это было при Куцкове.

Иосиф Кириллович Колесник (заместитель командира саперной роты, воевал в Донбассе )

30 октября 1941 г.

В мое отсутствие в роте случилась очень неприятная история. Второй взвод мл. лейтенанта Голубева командиром роты был отправлен в район х. Дубровский для установки противотанковых фугасов (по 8 кг тола каждый) на вспаханном поле. Из-за недостаточной организации этой работы и невнимательности, неосторожности красноармейца Сворцова, который, поставив и заминировав фугас, обратился к товарищам за куревом, сам же наступил на фугас. Произошел мощный взрыв, в результате которого Сворцова совершенно разнесло, замполит Щуклин Д.Н. убит, ком. взвода мл. лейт. Голубев тяжело ранен (потерял зрение), бойцы Килин и Ищенко также тяжело ранены. Медики сказали, что они все трое помрут. Легко ранены сержант Максимов и красноармеец Белов В.

Уилл С. Арнетт (американский пилот бомбардировщика, воевавший в Европе и Африке)

5 сентября 1942 г. (Челвестон, Англия)

Этого дня мы ждали очень давно — наш первый вылет. Вчера мы были в боевой готовности, а сегодня в 3.45 утра нас вызвали на инструктаж.

Нашей целью было сосредоточение войск в районе Руана, Франция. Мы вылетели в 8.30 утра, поднялись на высоту 25 тысяч футов и присоединились к другой авиагруппе, 97-й. В ней было 36 бомбардировщиков В-17 в сопровождении 60 «спитфайров». Мы вышли на цель в 10.35, сбросили наши бомбы и вернулись обратно, не потеряв ни одного бомбардировщика. Прекрасно смотреть за тем, как из 34 самолетов падает по четыре тысячефунтовые бомбы.

Генжиру Инуи (командир противотанкового взвода в японских войсках во время битвы за Гуадалканал)

16 сентября 1942 г.

Блуждая по горам, мы, умирая от голода, пересекали хребты и болота. Я видел, как оставили раненного в ногу солдата, но удержался от слез. В глазах брошенного солдата я видел слезы и в смущении отвернулся. Мы разбили лагерь в джунглях на правом берегу реки Тенару, в ее верховьях. К счастью, из моего взвода еще никого не приходилось оставлять в джунглях. После полуночи раздались громкие выстрелы противника. Прожекторы прорезали темноту. Все расчеты закопали затворы своих орудий.

Ганс Зигфрид Вернер (немецкий зенитчик, воевавший на Восточном фронте с 1943 года)

29 августа 1943 г.

Мы не очень ориентировались на этих дорогах, поэтому хотели возвращаться тем же путем, которым приехали. Один молодой лейтенант-пехотинец сказал нам, что эта дорога уже перерезана русскими. Благодаря этому умному человеку мы не попали прямо в объятия русских.

Тогда  мы поехали по другой дороге. Вокруг нас творилось все большее безумие. Машины неслись как сумасшедшие. Мотоциклы не желали признавать никаких препятствий и продирались вперед со всех сторон. Кругом носились бесхозные лошади. Бежали солдаты. Какой-то скакал на лошади прямо через поле. Он был в одной рубашке и не столько сидел, сколько висел верхом. Теперь нам было ясно. Это было бегство. Это была настоящая паника. Чем дальше мы продвигались назад, тем безумнее была обстановка. Технику и всякое барахло спешно закидывали в машины — и вперед. К тому же время от времени раздавались взрывы. От этого безумие еще усиливалось.

Глашкин Николай Иванович (солдат на Калининском фронте)

28 февраля 1944 г.

Был не бой, а мясорубка. Немцы переняли нашу «тактику изматывания» и неплохо ею овладели. Характерно, что в бою я был совершенно спокоен. Когда ранили, сказал заученное: «Иванов, за меня!» Отползать было необходимо. До своих траншей метров 400. Сразу не перевязали — думали, доползу. Ползти трудно. Да и немцы видят: маскхалат весь в глине, кроме того, они на высотке, а мы в низине. Ведут себя они спокойно. Ходят во весь рост. Артподготовки не было, и пехота не ведет огня. А сколько ее осталось?! Третья часть, не больше! Поэтому немцы спокойно вели прицельный огонь. У них было много снайперов. Меня ранил тоже снайпер.

Сначала полз, но очень лениво. Подгонял себя мыслью, что немцы в контратаку пойдут, тогда мне конец. Но и это не помогло. «Стоит ли так беспокоиться о жизни?» — думал я. Когда стало мне холодно, я решил замерзнуть. Как слышал, замерзать легко. А сам невольно подпеваю тому, что звучит в ушах. Это был какой-то вальс.

Опомнился. Холодно. Небо ясно. Звезды большие и яркие. Ни выстрелов, ни взрывов, ни криков раненых. Все тихо. Вдруг скрип снега. Кто ходит? «Федин, Федин!» — кричит кто-то. Тихо и опять зовут. Федин – из нашего взвода. Совсем рядом откликается Федин. Тогда я крикнул Федину. Подходит ко мне, удивляется: «Глашкин?!» Я прошу его меня не оставить. Потом санитары, и госпиталь, и бесконечная волокита. Теперь я скоро попаду в часть и снова фронт. Теперь немного страшновато.

Кеннет Тейлор (офицер связи в британских войсках, высадившихся в Нормандии)

25 июня 1944 г.

Мощная артподготовка в 5.00 перед атакой 49-й дивизии. Нас очень сильно обстреливают из пушек и минометов. Стреляют и из минометов Nebelwerfer — просто ужас. Прослушал симфонический концерт в кембриджском театре. Два часа божественной музыки с перерывами на прыжки в окопы на время обстрела. От 101-й симфонии Гайдна и фортепианного концерта Моцарта в ля-мажор мне стало гораздо лучше, но они только лишний раз подчеркнули гротескность обстановки.

Обстрел из 105-мм орудий вечером — самый сильный за последнее время. Валились деревья, и снаряды взрывались в воздухе. Я не очень волнуюсь, но это очень расшатывает нервы. В лобовом стекле моего грузовика две большие дырки. Я уже понял, что худшее, на что способны фрицы, — артобстрел, особенно из Nebelwerfer.

Геннадий Данилович Калачев (командир минометной батареи, дошел до Германии)

13 апреля 1945 г.

Подошли, где убивают.

Будни

Вера (молодая москвичка)

20-27 июля 1941 г.

В ночь с 23-го на 24-е было 2 тревоги, с 24-го на 25-е их не пустили к Москве. К нам приезжали ленинградские зенитчики и действовали совместно. На фронтах русские своей храбростью поражают весь мир. С 26-го на 27-е опять была тревога. Гута все эти дни не было, все на работе сонные, никто в эти ночи не спал, девчата ушли с работы, и я одна. Гута все эти дни не было, т. к. он командир, а вчера, 26-го, он пришел. Я окончательно в него втрескалась. Я ходила с одной работницей на склад, и они пришли туда с Цыганковым. Он увидел меня и говорит: «И вы здесь». Потом прошел мимо, осторожненько взял за ручку. Потом я набрала ручек, смотрю, Гут подходит и говорит: «Разве можно нести такую тяжесть, у вас чистенькое платьице, вы вся измажетесь». А я была в розовом платье и в передничке. Потом он предложил вместе идти на фабрику. Мы пошли, он помог тащить ручки, вернее, он тащил, а я так, для мебели. Шел и говорил, что он делал во время тревог. Какой он мировой. Дальше он целый день не обращал внимания (политика), а за полчаса до звонка встал на пороге нашего цеха, уставился на меня и смотрит. Я обернулась — он стоит и смотрит, но больше я не оборачивалась. Я совсем влипла в него. Он очень мировой.

Питер Данжи (английский танкист, попавший в плен в Африке. В 1942-1943 гг. был в итальянском лагере для военнопленных в Ливии)

7 октября 1942 г.

Спал хорошо. Сегодня получил посылку. Мне нравится, что мы здесь получаем немного шоколада, но было бы хорошо получить еще что-нибудь из дома. Был на обычной зарядке, она помогает держать себя в форме. В 11 утра лекция по психологии. Берман хорошо знает свой предмет, говорил о психоанализе до 11.45. Когда станет совсем сложно, я начну вести конспект, а то он очень глубоко берет.

Возились с огнем для обеда, скорее бы уже на кухню завезли дрова. Когда мы уже развели огонь, всем приказали строиться. Оказывается, 2 или 3 парня сбежали. Правда, в этот раз не с нашей территории. Похлебка ничего. Хороший ужин, такой же, как и вчера.

Ганс Зигфрид Вернер (немецкий зенитчик, воевавший на Восточном фронте с 1943 года)

23 июня 1943 г.

Нашим командиром стал старший лейтенант Шенберг, отличный молодой парень, родом из Хемница. Он участвовал во всех наших дурацких затеях. При нем господствовал какой-то совсем иной дух. Я до сих пор помню, как после футбола он разделся догола и залез в колодец, а потом прогулялся по всей батарее в костюме Адама. Он все воспринимал легко и весело. Лейтенант Крухен тоже начал участвовать в наших развлечениях, не смог удержаться. Именно из-за этого мальчишеского поведения на Шенберга потом так ополчился Райнекинг. По его мнению, «Шенберг не заслуживал звания офицера». Сам старшина Хампе был вынужден мрачно наблюдать, как Шенберг вычеркивает всю запланированную строевую подготовку. Хампе обожал проводить строевую подготовку. А я обожал сбегать на это время в кино.

Оресте Маина (итальянский рабочий, насильно увезенный на работу в Германию)

31 января 1944 г. (в госпитале)

За окном по-прежнему идет снег, зато здесь, внутри, тепло. Я хочу задержаться здесь, пока эта проклятая война не закончится. Я придумал план: с градусником, который мне дали медсестры, я иду в ванну и держу его на батарее, пока он не покажет 39, а затем прячу у себя в постели. Утром, когда приходит сестра, я незаметно меняю градусник. Она смотрит на него, записывает температуру и уходит.

Медсестра приходит каждое утро. Каждое утро я даю ей градусник. Иногда я нагреваю его до 38, иногда до 39. Каждое утро я меняю температуру, чтобы они ничего не заподозрили. Надеюсь, что война скоро закончится и мне не придется возвращаться на этот проклятый завод — я практически был при смерти, а они даже не помогли мне добраться до больницы. 

Праздники

Вильгельм Радковски (немецкий лейтенант, воевавший на Восточном фронте)

24 декабря 1941 г.

Трудно передать, что принесла нам Святая ночь. Около пяти наша рота пошла в наступление на Федоровку, мы должны были вызвать огонь противника на себя, чтобы обеспечить прикрытие батальону, который должен был начать наступление в семь. Уже к шести схватка разгорелась вовсю. Палили со всех сторон, у нашей артиллерии сплошные недолеты, а батальон наш припозднился. Русские в 50 метрах, у меня осталось два патрона в винтовке и последняя лента в пулемете. Я стреляю с колена и вдруг — сильный толчок в левую ягодицу, который меня чуть не опрокидывает (пуля прошла через мороженое мясо в котелке, а то получил бы я ранение в низ живота). Наконец подходит батальон, и мы атакуем Федоровку, почти без боеприпасов и при отчаянном сопротивлении русских. Убивают Збирски, последнего командира нашей роты. Наша рота, единственная, застревает в деревне. Мы залезаем в погреба и сидим там среди картошки, хлеба и воды. И тут, примерно в 18, начинается настоящий ад. 10, 12, 16 взрывов прямо передо мной, я вжимаюсь в деревянную балку, дрожа всем телом, никогда мне не доводилось испытывать ничего подобного. Потом массированная атака русских с запада, но нас обошло стороной. Мы драпаем к III батальону. Перчатки, носки и сапоги одеревенели от мороза. Святая ночь переходит в Святой день — но я выжил.

Ирина Ивановна Никонова (московская школьница)

31 декабря 1941 г.

Новый год! Как я люблю этот день, когда наступает Новый год! Каждый год у меня была елка. Горели свечи. Было тепло, светло. А в этом году? Сижу в пиджаке отцовом, в больших валенках, у меня мерзнут руки и ноги. В комнате не стоит елка. Нет того уюта, внутреннего уюта, который был прежде. В прошлом году я сидела, писала дневник, было скверное настроение, я скучала. Не ходила на вечер, на котором было очень скучно. Читала «Хижину дяди Тома», ревела и думала, что будет в этом году. И никак я не думала, что будет война. Небо было тогда такого чудного цвета. Месяц, звезды яркие-яркие, мороз. Везде горели огни. Давненько мы не видели огней. Какой чудный будет день, когда загорятся на улицах огни! Огни победы! Нашей победы! Будет счастье, большое человеческое счастье! Радость победы! Радость жизни! Кончен год. Дай Бог, чтобы Новый, 42-й год был счастливым годом, годом победы!

Лотар Грубер (немецкий связист, воевавший под Ленинградом)

20 апреля 1943 г.

Сегодня все было очень спокойно. Утром я был в батальоне на обучении нашего пополнения работе с рацией. У нас также было построение по поводу дня рождения фюрера. Ночью повышенная бдительность. Русские должны что-нибудь задумать, но ночь проходит спокойно.

Оресте Маина (итальянский рабочий, насильно увезенный на работу в Германию)

9 апреля 1944 г.

Пасха! Прошло Рождество, и наступила Пасха, а я все еще вдали от моей любимой семьи, и у меня нет от них никаких вестей! Когда же это закончится? Сегодня утром мы пошли на мессу, а в полдень все вместе пообедали в гостинице в Байербрунне. У нас был необычный обед: две-три нарезанные картошки и суп, который годится только на то, чтобы в нем мыть ноги. Это наш обычный обед в Германии. Вечером вышло солнце, и мы с Антонио Аурилио, Паскуале Мильоцци решили пройтись до соседнего городка Грюнвальда, где живут другие люди из Казале и Сан-Донато. Мы встретились с Акиле Верренджа и Доменико Минкелла и пошли на станцию. У нас остался вчерашний обратный билет до Мюнхена. Мы уже садились в поезд, когда полиция остановила нас, забрала билеты и сказала, что мы не можем ехать на поезде... «Сегодня иностранцам запрещено пользоваться поездами», — сказали они. Антонио и Паскуале Мильоцци проводили нас километр от станции до места, где останавливается трамвай на Мюнхен. Мы с ангельским терпением — ведь сегодня Пасха — едем обратно в Мюнхен.

Еда

Вильгельм Радковски (немецкий лейтенант, воевавший на Восточном фронте)

19 сентября 1941 г.

Дальше на восток, по понтонному мосту через Десну на Березань. Мы во главе дивизии, марш-бросок с боями на 96 километров, чтобы замкнуть котел вокруг Киева (пять русских армий, 700 тысяч пленных). Мы питаемся сырой червивой капустой и тыквой, потому что снабжение не поспевает, и идем по 20 часов.

Залман Иосифович Кодрянский (в 1941-1944 гг. служил в строительных войсках под Саратовом)

1 февраля 1942 г.

15 января прибыли в хутор Ильменский, что возле Михайловки (15 км). Здесь прожил полмесяца. Первая встреча с ильменскими хуторянами была жуткой. Люди попались злые, негостеприимные; слепая старуха, немой ее муж да сноха с тремя детьми даже не предложили сесть. Назавтра ушел от них в худшие квартирные условия, но к более порядочным людям. Вдова 65 лет, Тафинцева Акулина Тимофеевна, дети ее Поля (19 лет), сын Ваня (16 лет) и дочь Дуся (11 лет). Комната большая, черная, сырая, дымная, с потолка течет (капает). Напоминает курную избу. <...> Хутор беднее других, встречаемых нами. Многие семьи, в том числе моя хозяйка, живут без хлеба еще с осени. Еда самая фантастическая, начиная от вареного желудка и кончая сеченой пшеницей во щах вместо капусты и пшена. Все же эта еда лучше нашей кухни. Постепенно все мои интересы сводятся к тому, чтобы наесться (что есть — второстепенное дело. Удивительно, до чего я стал непереборчив к еде и ее гигиене). Пробовал кормовую свеклу — ничего. Почему до сего времени нет ответа от семьи? Где она сейчас, чем питается? Будь проклята эта война! Когда этому будет конец? А ведь моих скитаний только вот-вот 4 месяца. На этой странице моя Женя оставила несколько следов карандашом. Все же приятно.

Игнат Горин (солдат на Калининском фронте)

7 мая 1942 г. (в госпитале)

Стали получать слабые по 600 гр. и выздоравливающие по 800 гр. Суп и второе тоже ухудшилось. Я также стал получать по 600 гр. Стал еще более себя чувствовать слабым. Не хватало питания. Один раненый, работавший на кухне, пригласил меня работать на кухне, говоря, что ты можешь скорее поправиться. Я мог только сидеть чистить картошку. Спросил разрешения врача, и мне разрешили. Стал работать. Нас было 4 человека раненых. Остальные женщины из гражданских. Из раздачи пищи оставались суп и каша, которые нам выдавались кушать сверх нормы. И я сразу почувствовал прилив силы.

Генжиру Инуи (командир противотанкового взвода в японских войсках во время битвы за Гуадалканал)

17 сентября 1942 г.

Мы начали марш-бросок утром, нам помогала Великая Сила жидкой рисовой каши. Я поделил две крышки от котелков с рисом на три взвода. Двух солдат оставили в горах. Что мы можем сделать, чтобы забрать больных или раненых, когда сил едва хватает, чтобы самим идти? Пришли в маленькую деревню в половину четвертого, и вся рота сварила в воде немного папайи и стебли батата. От радости чуть не плакал!

Питер Данжи (английский танкист, попавший в плен в Африке. В 1942-1943 гг. был в итальянском лагере для военнопленных в Ливии)

3 октября 1942 г.

Время летит. Удивительно насколько оно быстро здесь летит. Сегодня суббота, мясной день, а еще наша очередь заниматься на кухне сыром. Это приятно, и этого всегда ждешь. Англичанам выдали по 22½ сигареты на человека. Потратил две на лотерею и получил 5 «пингвиновских книжек». Как всегда, не повезло. Похлебка достаточно густая, единственная проблема, что от нее, похоже, все «просрались». Всю ночь не спал.

Вечером лагерный концерт, очень мне понравился. Очень хорошие музыканты, особенно хорошо пошли после ужина из пудинга с изюмом, канадским печеньем и джемом.

Ганс Зигфрид Вернер (немецкий зенитчик, воевавший на Восточном фронте с 1943 года)

23 июня 1943 г.

На питание я, в общем, не могу пожаловаться. Я всегда был сыт. Даже после того, как наша кухня сгорела вместе со всеми припасами, питание не стало хуже. Правда шоферы, которые там жили, быстро сообразили, какие тут кроются возможности, и стали тянуть все, что плохо лежит. Они прятали у себя в машинах кофе в зернах, шоколад, мясные консервы. Мы получали всего по две порции «шо-ка-колы» («летчицкого» шоколада) и немного мясных консервов. Маркитанты нас тоже снабжали неплохо. Несколько раз мы напивались как следует. И количество «трупов» наглядно доказывало, что маркитантский шнапс и ром действуют безотказно. Особенно хорошо срабатывал так называемый «гокс» — ром с колотым сахаром. Я, конечно, пил вместе со всеми, но ни разу не напивался до потери сознания. А некоторых сваливали в бараки в виде трупов. Слава Богу, никто из офицеров этого не видел.

Военные размышления

Ирина Ивановна Никонова (московская школьница)

29 сентября 1941 г.

Уже больше пяти месяцев длится война. Этот ужас, который никогда не забудется. Началась война — было тепло, солнце, зелень, пели соловьи, пели сердца. С началом ее все это оборвалось, никакая красота не действовала на душу.

А теперь всюду снег, а война все длится, длится, и бог ее знает, когда она кончится. В прошлом году влюблялись все и с ума сходили. А сейчас сиди и живи прошедшим, надеждами, мечтами, воспоминаниями. Ну, что мы все из себя представляем! Люди за Родину кровь, жизнь отдают, а мы сидим и охаем. Обыватели! Иной раз так стыдно становится! Эх, какое все глупое и пустое в нашей жизни было и, наверное, будет, потому что мы не смотрели жизни в глаза. Боимся чего-то, боимся самих себя и покрываем нашу душу паутиной, плесенью, надеваем маску, маленькую или большую, которая, по нашим расчетам и соображениям, нам идет.

Надо, прежде всего, быть самим собой и смотреть жизни в глаза. Надо много внутренней работы, чтобы говорить правду.

Все хочется чего-то нового. Хочется обновить жизнь. Кончится война; жива останусь — не буду ни за что так жить, как жила. Надо жить, а не существовать.

Ханс Дерингер (немецкий солдат, воевавший на Восточном фронте)

4 октября 1941 г.

Эта мерзкая война отняла у моего отца лучшие годы жизни и теперь, кажется, пытается сделать то же самое со мной! Как раз теперь, когда у меня есть специальность, дом и женщина, которую я люблю больше всего на свете, когда я могу ставить перед собой важные жизненные задачи — вот такое препятствие! Вот какие мысли переполняют меня, когда я думаю о своих задачах.

Как мне хотелось работать и, может быть, приносить скромную пользу науке, как я мечтал вести свой скромный поиск на бесконечной и благодарной почве науки! Как я хотел стать наставником подрастающего поколения! С какой любовью помогал бы я собственному ребенку найти дорогу в жизни! Но будет ли все это когда-нибудь? Остается только надежда, за которую я цепляюсь, как утопающий за соломинку.

Глашкин Николай Иванович (солдат на Калининском фронте)

30 декабря 1942 г.

Сегодня утром в институте узнал новость: призывают 25-й год. На меня это подействовало возбуждающе, но в какую сторону — трудно определить. Скорее всего, и в ту, и в другую сторону. И то ведь удивительно, что, уходя из светской жизни, я не горюю. Уйти в армию — значит убежать от самого себя, я так думаю. Только армия спасет меня от разложения. Это было бы очень строго для меня, если бы я пошел добровольно. Во мне не говорят сыновьи чувства. Это потому, что я не вижу родителей. Я человек, способный на мелкое чувство. Это мое определение, выведенное по сегодняшнему дню. Уйду в армию. Буду солдатом. Скоро ведь это будет! Я перестану делать то, что хочу. Бесправное положение сделает из меня слабоволевого, покорного слугу, вдобавок я еще порядочный трус. Вот и вся карьера. Это если меня не убьют. О боже, сколько условностей! Ну ничего. Я думаю пройти все трудности и стать Человеком, хотя бы и с недостатками. Гуманным стать очень трудно (по себе сужу). Интересует меня: буду ли я рядовым или выучусь на кого-нибудь.

Буду собирать вещи.