Маша Гессен: На смерть Дэниэля Шорра

Последние 25 лет он работал политическим комментатором на Американском общественном радио, причем держали его там, несмотря на слегка «трясущийся» старческий голос, явно не из сентиментальных соображений, а потому, что острее и проницательнее него комментатора не было.

В конце 90-х я собирала материал для книжки о моих бабушках, одна из которых служила цензором в Главлите, работала с иностранными корреспондентами в Москве. В списках корреспондентов, аккредитованных в то время, я обнаружила Дэниэля Шорра из CBS, и страшно обрадовалась, ведь, казалось, все остальные американцы, работавшие в Москве в конце 40-х – начале 50-х, уже умерли. Я позвонила Шорру, чтобы взять у него интервью по телефону, но он потребовал, чтобы я приехала в Вашингтон. Не потому, что он не давал интервью по телефону — и давал, и брал постоянно — а потому, что он хотел посмотреть на внучку своего цензора.

Вид мой его явно разочаровал.

— Я надеюсь, вы не похожи на свою бабушку?

— Похожа.

— Маленькая красивая еврейская женщина? — Шорр совсем огорчился.

Оказывается, аккредитованные в Москве в середине 50-х иностранные корреспонденты держали пари. Никто из них, разумеется, цензора никогда не видел — она сидела за занавесочкой на Центральном телеграфе, откуда все корреспонденты были обязаны отправлять свои статьи — и все, разумеется, хотели знать, кто этот цензор. На самом деле, все они мою бабушку неоднократно видели, ведь она была обязана ходить на пресс-конференции для иностранных корреспондентов, чтобы потом сверять со своими записями поступавшие депеши. Бабушка ходила под видом журналистки, кажется, ТАСС, но никому, разумеется, не могло прийти в голову, что эта красивая девушка и есть цензор. Шорр так вообще был уверен, что это «большой мужик — он делал такие жирные пометки карандашом». Вот почему он так огорчился: конечно, после нашего телефонного разговора он знал, что the guy who butchered my copy (так он выразился в заметке, которую написал на следующей неделе) был женщиной, но его воображение нарисовало ему совсем другого типа женщину. Правда, минут через пять оживился: «Сегодня обзвоню всех ребят — то-то они удивятся». Оказывается, вовсе не все тогдашние корреспонденты к этому моменту умерли, просто никто кроме Шорра не работал уже в журналистике.

Шорр рассказал мне, как дурил мою бабушку (это, надо сказать, мало кому удавалось, что бабушка признавала без гордости, но с некоторым удовлетворением: «если бы я ошибалась, меня бы уже не было в живых»): когда представители МИДа «порекомендовали» перестать говорить «здесь пятнадцать слов вычеркнуто», он стал обильно цитировать «Алису в стране чудес», в надежде на то, что слушатели поймут, что он ведет репортаж из зазеркалья. А передавая сообщение советского правительства о том, как в стране роскошно растет уровень жизни, он сказал: «И вы можете рассказать об этом шахтерам, вы можете рассказать об этом швеям, но главное — вы можете рассказать об этом морским пехотинцам». Ну как могла моя бабушка знать, что по-английски tell it to the marines — это примерно «расскажи это своей бабушке»? Бабушке Шорр велел передать «привет — остальное вычеркнуто цензурой».

После Москвы, где он стал первым американским журналистом, взявшим интервью у советского лидера в прямом эфире — Хрущев появился на CBS в июне 1957 года — Шорр работал в Вашингтоне, где попал в «список врагов» Ричарда Никсона. Этот самый список, выплывший в ходе Уотергейтского скандала, Шорр зачитал в прямом эфире — и тут и обнаружил свою фамилию. В 1976 году Шорра уволили с CBS за то, что он слил в другое издание информацию о противозаконных действиях ЦРУ (CBS эту информацию использовать в эфире не разрешил). После этого Шорр работал на CNN, но в середине 1980-х там тоже возникли редакционные разногласия — его опять уволили, и в возрасте почти 70-ти лет он начал карьеру на Общественном радио. Его политические комментарии появлялись, кажется, еженедельно до самой его смерти. А последний политически-журналистский скандал с его участием произошел в 2006 году, тоже касался ЦРУ — и Шорр тоже оказался прав. Умер он после короткой болезни, меньше чем через две недели после записи своего последнего радиокомментария, в окружении своей семьи.

Какая прекрасная жизнь.