Ларьки: помеха или символ экономической свободы?
В Москве по приказу нового мэра уже начали сносить ларьки и уже даже прекратили. Среди москвичей, которым они якобы создают помехи для передвижения, сбывают некачественные товары или портят городской пейзаж, трудно найти противников ларьков. Может быть, они потому так любы жителям — и так ненавистны властям, — что это один из немногих символов свободы?
-
- Фото: PhotoXpress
Ларьки и палатки, как выяснилось, усугубляют московские пробки. Именно по этой причине их в начале ноября начали сносить — якобы по указанию мэра Сергея Собянина. И хотя это было, как оказалось, недоразумение, сага с ларьками еще далеко не закончилась. В СМИ появляются сообщения, что после Нового года снос возобновится.
Причина борьбы с ларьками сейчас найдена новая, но ларьки городским властям реально не нравятся. Они не вяжутся с образом современного, чистого, функционального города. Периодически их сносят, переносят, модернизируют — словом, с ними борются.
Это довольно старая штука. Московские градоначальники — а до них генсеки ЦК КПСС, которые были реальными хозяевами города — всегда хотели упорядочить город. С того момента, как большевистское правительство в марте 1918 года перебралось в Москву, здесь начали взрывать церкви, выпрямлять улицы и рубить проспекты. Я родился в доме на улице Кирова, который стоял не в том месте и который собирались перенести метров на двадцать назад, чтобы создать Новокировский проспект.
Хрущев боролся с заборами и голубятнями. Брежнев превращал Москву в образцовый коммунистический город. Каждый новый хозяин ходит по Москве, как поживший в Берлинах молодой барин. Морщит нос, требует наведения чистоты и порядка, но со временем принюхивается.
Московские ларьки напоминают властям лихие 90-е. Когда каждый что хотел, то и делал. Когда власть была не вертикальная, а кто в лес, кто по дрова. Когда бизнес-лидеры ходили в варенке и белых сникерсах от «Адидаса» китайского происхождения и предпринимателем мог стать кто угодно. И становился, начиная продавать какие-то левые товары из бывшего киоска «Союзпечати».
Ларьки, несомненно, играют важную практическую роль в розничной торговле. Для людей менее состоятельных, которые еще остались в «реджентрифицированных» центральных районах города, они являют собой единственную возможность купить недорогие продукты. Ассортимент их товаров невозможно найти в супермаркетах, универмагах, бутиках. Они просто удобны — потому что стоят прямо тут, на пути.
Но ларьки также и символ свободы. Свободы, может, и относительной, для маленького частного бизнеса. И свободы выскочить из дома и на углу, чтобы купить пачку сигарет или бутылку пива. Той самой свободы, которой не было в СССР моего детства, когда за «добавкой» нужно было успеть в гастроном на Смоленке, который закрывался не в 23 часа, а в 23.15.
То, что в России свобода пришла с ларьками — а ларьки с первым глотком политической свободы, — отнюдь не случайность. В Южной Африке конец апартеида ознаменовался таким же процессом. На тротуарах городов вдруг появилось множество уличных торговцев и развалов, которые, во-первых, дали возможность черным безработным подзаработать ранд-другой, а во-вторых, показали, что к регламентированной системе прошлого возврата уже нет.
Когда я оказался в Америке в первый раз как гость, то меня, как и всех российских тогдашних приезжающих «совков», «пылесосов», привезли на Канал-стрит, пересекающую Манхэттен с востока на запад, словно сточная канава, где по берегам китайские торговцы вывалили кучами все, что бедным туристам в своих пенатах могло только сниться. Ну, я конечно отоварился. Подошва купленного фасонного ботинка «Кларк» от московских морозов лопнула, долларовые телефоны работали плохо, портативный магнитофон сломался и был продан возле комиссионки, фотоаппарат барахлил и потребовал ремонта, огромная пластиковая сумка порвалась, еще не добравшись до Шереметьева, однако пятидолларовые «ролексы», несмотря на облезшую позолоту, по словам старого родственника, успешно тикают до сей поры.
Когда пришла пора уезжать, то приехавший за мной на своем крошечном Subaru брат при виде моих туго набитых баулов немного прихуел от моей хозяйственности, но уезжающий родственник — это всегда в радость, и поднатужившись, он каким-то макаром умудрился все вещи в своей трехцилиндровой тарахтелке разместить.
В аэропорту встретили писателя Довлатова, тоже с «пылесосом» и огромными чемоданами. Пока мы, корячась, поднимали свои пожитки на ленту транспортера, брат и Довлатов радостно злословили, скорей всего на «пылесосную» тему. Летели в полупустом самолете, о перевесе никто не заикался. Во Франкфурте нас пересадили в другой самолет, уплотнили сильно. Помню, что у каждого второго пассажира на коленках располагалась коробка с видаком, так как все, что можно было разместить над сиденьем и под, уже было заставлено, запихнуто, задвинуто.
В Москве 89-х годов массовая свободная торговля только набирала свою наглую силу. До размаха я не досидел, решили двинуться поближе к Канал-стрит. Но то, что я успел увидеть, мне сильно не нравилось, напоминало барахолки моей юности, только без крика: «Ата-а-ас! Менты-ы-ы!» Народу все это было в новинку, многие просто приходили поглазеть, и ассортимент был в большей массе самостроковский. Кто мог предположить тогда, что эта коммерческая модель превратит мелких жуликов в олигархов и просуществует до наших дней?
Конечно, свободная торговля, конкуренция и все такое прочее — вещь нужная, но я к ларькам, если это не продуктовый фермерский рынок, отношусь недоверчиво и всегда на больших торговых центрах обхожу стороной установленные внутри киоски по старой советской памяти.
Эту реплику поддерживают: