Бродский на взлетной полосе. Спектакль театра «Практика» «Тени великих смущают меня»
Идея спектакля принадлежит режиссеру и педагогу Дмитрию Брусникину, которого не стало в 2018 году. Все то, что мы теперь видим, воспринимается как завещание, которое претворили в жизнь его ученики. Изначально дело смелое, амбициозное и почти неподъемное. По словам режиссера и генпродюсера спектакля Гладстона Махиба, его учитель не раз говорил о Нобелевской речи Бродского, важности того, чтобы она звучала громче. Теперь она действительно звучит очень громко. Лишь бы была услышана. Интерес к спектаклю, который проявляют зрители, реакция на него говорят о том, что Бродский — это модно. Зрелище в стиле мягкого и слегка гламурного милитари. Можно и так — лишь бы помнили, лишь бы не искажали главные смыслы.
Часто приходится слышать вопросы от совсем молодых людей, увлеченных творческими профессиями: «Вам действительно нравится Бродский?», «Только честно! Любите Тарковского?» Начинающий кинематографист или актер с удивлением воспринимает рассказ о том, что фильмы Тарковского были способны изменить чью-то жизнь, а кого-то просто спасали. На спектакле же прозвучат совсем другие вопросы: «Как можно любить музыку после Аушвица?», «Как после Аушвица можно есть ланч?»
Авторы проекта открыто заявляют, что сегодня читать текст Бродского — сложная работа по распутыванию каждой мысли. И они взяли на себя труд по упрощению. Цели уравнять себя с гением не ставили, но рискнули «дотянуться до него из нашего времени». Театр предлагает нечто вроде выжимки, основных тезисов Бродского в более понятном, расцвеченном варианте и яркой упаковке. Зато доступно то, на самостоятельное изучение чего у многих не хватит ни времени, ни сил.
Получасовая Нобелевская речь, возможно, и покажется теперь кому-то непозволительно долгой. После нее — произнесенной на русском языке, нараспев, как это умел делать только Бродский, — последовали ответы на вопросы на английском языке. Подробное послание миру о значении литературы в жизни человека и целой страны, проблеме нравственного и эстетического выбора, иерархии этики и эстетики в контексте будущего, наверное, не так легко осилить незрелым умом. Спектакль «Тени великих смущают меня» идет чуть меньше полутора часов. Фрагменты речи обрастают живыми картинами, препарируются, распеваются на разные лады.
Драматург Андрей Стадников, Гладстон Махиб и его коллега Сергей Щедрин антитоталитарное и свободное высказывание Бродского адаптировали вольно или невольно в тоталитарный образ с теми «полицейскими прелестями», о которых говорил поэт. Художница Ваня Боуден выстроила в зале, напоминающем ангар, взлетно-посадочную полосу с мигающими красными и желтыми огнями. Выглядит очень эффектно. Зрители располагаются с четырех сторон в воображаемом зале ожидания универсального аэропорта, каким он мог бы быть в любой точке мира — везде и нигде. «Пассажиры» ждут своего рейса. Кто-то из них, выступающий от лица театра, имеет возможность высказаться и заявить о себе. Актеры на время присаживаются в кресла, чтобы потом выйти на взлетную полосу, взобраться по ступеням трапа воображаемого самолета. Складывается ощущение, что все мы на Солярисе или на планете Саракш, придуманной братьями Стругацкими, среди роботизированных инопланетян. Разглядеть на залитой призрачным светом сценической площадке людей в униформе трудно. Они как манекены, лишенные дыхания и жизни, но на них возложена миссия едва ли не древнегреческого хора. Расправив руки, словно крылья, «летный отряд» уходит прочь. На мужчинах и женщинах — галстуки и пилотки. Девушки в белых блузах с прозрачными воланами рукавов, сквозь которые проникает свет, — единственная нежная нота. Кто бы это мог быть? Военные или гражданские? В Нобелевской речи есть слова о том, как отличить себя в толпе. А тут, словно наперекор, сплошная общность и мало индивидуальностей. Имена известных актеров угадываешь по голосам. Играют брусникинцы разных поколений: Мария Лапшина, Марина Васильева, Яна Гладких, Петр Скворцов, Александр Матросов, студенты мхатовского курса Марины Брусникиной и Сергея Щедрина.
На трапе самолета герои поочередно совершают круг почета. У каждого своя небольшая новелла, избранные строки из речи Бродского, которые зачитываются с трибуны. В программке спектакля приведены цитаты поэта, например о том, что значит внезапно оказаться на нобелевской трибуне. Это большая неловкость и испытание. И здесь это тоже как испытание.
Мария Лапшина произносит речь так, как читала бы псалмы, превращая общее со зрителем пространство в подобие храма. Слова приобретают вселенский размах, и Бродский выходит в открытый космос. Но вскоре его одинокий голос утонет в многоголосии инопланетных женщин. А затем кто-то, как монстр, прорычит свою порцию нобелевского текста. Люди ли это? Смертны ли они? Идеи поэта XX столетия, по замыслу авторов, перекликаются с идеями поколения XXI века. Но тут происходит некая нестыковка. Авторы спектакля хотели высказаться о свободе самовыражения, а получилось нечто противоположное — сплошные тиски, за редким исключением.
В финале одна из актрис пройдет вдоль первого ряда и продемонстрирует «пассажирам» изображения Бродского, которые спроецированы на подол ее платья. Наконец, прозвучит голос самого поэта — и это самая пронзительная и «частная» точка спектакля.
Литература, как говорил Бродский, помогает человеку уточнить время его существования. Спектакль в этом смысле получился точным, но двойственным. С одной стороны, он уводит куда-то в сторону, используя образы и средства, от которых, может быть, стоило отказаться. Но у каждого из нас свое понимание Бродского. С другой стороны, постановка погружает в агрессивное настоящее. Молодые актеры, ведомые режиссером, выстраивают тоталитарные миры — именно так считывая то, что витает в воздухе.
Тени, смущавшие Бродского, — те, кто мог бы стоять на его месте в день получения Нобелевской премии: Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Уистен Оден, Роберт Фрост. У каждого из нас свои тени. Это не только стихи и эссе Бродского, не только его тексты, но прогулки, запахи, звуки, навеянные его жизнью и судьбой. Для кого-то это «Полторы комнаты» в Петербурге с их пустым пространством, концептуальным отсутствием мебели, где голые стены скажут гораздо больше предметов. Для меня это поиски Бродского на пустынном кладбище Сан-Микеле между детских могил, надгробий Дягилева и Стравинского. Неизвестно, чем бы кончилась эта непростая прогулка, если бы не пожилой итальянец-коммунист, постоянный читатель газеты «Правда», указавший дорогу к поэту. Бродский — это Набережная неисцелимых в той же Венеции, случайно найденное в книжном магазине Хельсинки издание его драмы «Мрамор» в те годы, когда обнаружить у нас это было невозможно. Поиски в Бруклине в компании с актером Леонидом Мозговым дома, где жил Бродский, встреча с новой хозяйкой, которой имя нобелевского лауреата ни о чем не говорило. Воспоминания о важных и частных событиях навеяны спектаклем, который можно принимать или нет. Он провокативен, раздражает, будоражит зрителя, который после увиденного совсем уж равнодушно не пройдет мимо Бродского. И возможно, не задаст вопроса, нравятся ли вам действительно его стихи.