Есть книги, которые мы впитываем из окружающей нас культуры, хотим мы этого или нет. Цитаты из них, не спросясь, занимают место в нашей памяти. Персонажи и образы, заимствованные из них, населяют мир вокруг нас, как бы противны нам ни были все эти коты-бегемоты и юноши в клетчатых штанах. В какой-то момент мы принимаем решение не читать эту успевшую уже опостылеть книгу: про нее и так все понятно, и в первую очередь — то, что она нам не нравится.
Я, например, никогда не стану читать «Над пропастью во ржи». Хотя меня пытались заставить.
В нашей первой американской квартире не было ничего, только надувные матрасы, которые умные люди присоветовали привезти на первое время. Зато к квартире прилагалось подвальное помещение, в котором можно было хранить несуществующие у нас вещи. Первая экспедиция показала, что в подвале уже хранится небольшой стеллаж, полный книг. Воодушевленные находкой родители перетащили его наверх, так что теперь у нас были четыре надувных матраса и один стеллаж с книгами — типичная интеллигентская квартира.
Среди книг обнаружился экземпляр The Catcher in the Rye, и родители, воодушевившись еще больше, стали заставлять меня его читать. Из их восторженных слов я поняла, что для них в этой книге была вся Америка — страна, в которую они меня только что, против моей воли, притащили.
Вы, любители Сэлинджера Дж. Д., хоть помните, с чего начинается эта книга? С нытья и ворчания. Этого я вам не скажу, того не расскажу, а жизнь моя — жестянка. Мерзкий тип. Родители, так любившие эту книгу, стали вызывать у меня нового качества подозрения. А уж эта их хваленая Америка — тем более.
За прошедшие 30 лет я только укрепилась в своем мнении об этой книге. А еще поняла, что все читающие подростки делятся на две категории: сэлинджеры и бахи (зачитывающиеся Ричардом Бахом). Сэлинджеры — упивающиеся самокопанием нытики. Бахи — точно так же, как и сэлинджеры, никем не понятые подростки, но их реакция на враждебную действительность: «Я прорвусь и всех порву». Я — на стороне бахов.
Что же касается литературных достоинств «Над пропастью во ржи», то я не сомневаюсь, что имею о них исчерпывающее представление. Не прочитав Сэлинджера, я прочитала такое количество его последователей, подражателей и даже продолжателей — по долгу службы мне пришлось прочитать даже неавторизованное «продолжение» «Ржи», — что, когда я сегодня взяла в руки The Catcher in the Rye, я убедилась: сам Сэлинджер уже кажется вторичным по отношению к порожденной им же культуре. Конечно, он в этом, строго говоря, не виноват, как не виноваты в том же самом Набоков или Бродский, но простить я ему этого все равно не смогу. Потому что если у Набокова или Бродского подражатели заимствуют второстепенные, но легко узнаваемые особенности литературного стиля, то у Сэлинджера заимствуют мировоззрение, а точнее, отношение к себе-герою. Сэлинджер породил целую литературу жалости к себе.
И это совершенно невыносимо.
Как приятно такое прочитать!!! Жалость к себе, родимому, - одна из самых социально-опасных эмоций.
Эту реплику поддерживают: Лена Де Винне, Мария Шубина, Василий Сонькин, Алексей Воеводин