«Спартак», привезенный Мариинкой на «Золотую маску», но не номинированный на нее, был показан в Москве только один раз, как бонус к фестивалю. И такое решение мне кажется оправданным: эта реконструкция оригинальной постановки Леонида Якобсона 1956 года походит больше на курьез, чем на «гибель всерьез».

Спектакль длится три часа двадцать минут, а показалось, что сильно дольше, учитывая два длинных антракта. Вообще-то это нормально: нужно ведь артистам выдохнуть, балет, все-таки — вспотеешь кувыркамшись. Однако в этой конкретной постановке труппа почти не шевелится. Это не критика исполнения: конечно, не все мне понравились в равной степени, исполнитель главной партии был, на мой непосвященный взгляд, на огорчение невыразителен, но, например, характерный танцовщик, исполнявший сольные партии во время Сатурналий и на празднике во дворце Красса, произвел на меня большое впечатление. Просто это совсем непривычная хореография, если так можно выразиться, статичная. Действие едва ли не целиком составил ряд «живых картин», на которых группы кордебалета изображали собой классические каменные барельефы или роспись на вазах: триумф Красса, невольничий рынок, гладиаторские бои и прочие сценки из древнеримской жизни — см. либретто: «В каменной тюрьме томятся гладиаторы. Их гнетут позорные оковы».

Смотреть на это было утомительно. Разнообразие внесли только Сатурналии с неожиданными национальными мотивами, приводившими на ум скорее не Древний Рим, а какую-то плясовую: «Он не цыган, не татарин и не жид, он надежа мой — камаринский мужик». И еще довольно натуралистическое повешение надсмотрщика взбунтовавшимися гладиаторами. Ну, и той же цели призваны были, видимо, отвечать гладиаторские бои с бутафорским оружием, но, чтобы увлечь как балет, в них было мало хореографии, а чтобы развлечь как экшн — много условности.

В свое время эта постановка была новаторской, говорят знающие люди, претворяла в жизнь дягилевские принципы. В частности, отсутствие технических изысков классического балета объяснялось тем, что все эти антраша и фуэте нейдут к спокойной важности Древнего Рима. И я, как зритель непредвзятый, была готова к экспериментам и очень допускаю, что это зрелище в оригинальной версии радовало глаз. Верность оригиналу декларировалась и тут: на наших глазах угнетенный народ не суетясь вставал с колен три часа двадцать минут, так что хотелось поторопить; после того как кордебалет застывал в виде очередного барельефа, на сцену спускался занавес с отпечатком старого дагерротипа той же сцены: смотрите, мол, все по-честному, как было, так и реконструировали. Ну, а в бесконечных антрактах меняли декорации: монументальные, наваливающиеся на зрителя, слепящие своей совсем не античной пестротой. Я уже не говорю об аляповатых костюмах и живой лошади, которую вывели на сцену буквально на пять минут в начале третьего действия в чисто декоративных целях — а ведь чего стоило, небось, ее туда втащить.

И все же мне показалось, что в этой реконструкции, изначально представляющей собой как минимум исторический интерес, есть существенный изъян, а именно попытка привнести в нее живинку и скрасить современной публике эту непривычную ей фигуративную медитацию кинематографическими приемами: бутафорским оружием или слишком достоверными эротическими сценами. Поймите меня правильно, ничего не имею против, но в данном случае, на общем фоне «сталинского ампира», они смотрелись чужеродно и довольно вульгарно: трудно поверить, что в аутентичной постановке 56 года так же натуралистично изображался секс в позе наездницы в шатре повстанцев, а Гармодий хватал Эгину за грудь. Любопытно: действительно ли даже в таком принципиально музейном искусстве, каков балет, классические постановки устаревают вместе с эпохой, или это балетмейстер считает, что современный зритель к ним «в сыром виде» не готов.

Совсем в другом роде оказалась «Анна Каренина», которую давали два дня спустя. Контраст был разительным и на первый взгляд очень в пользу «Анны Карениной», которая закономерно же и номинирована на «Золотую маску». Фигуративное искусство сменил видеоарт: вместо декораций на сцене был установлен белый экран, на который проецировался то Летний сад, то почему-то вишневый, то кабинет Каренина, то падающий снег на вокзале. На его фоне и разворачивалась прославленная хореография Ратманского, которая мне, грешным делом, показалась нелепой и суетливой. Тут-то я и вспомнила добрым словом гладиаторов, встающих с колен: там, по крайней мере, мизансцена была выстроена на совесть. А тут кордебалет метался по сцене без видимого порядка, то сбиваясь в кучу где-то в углу, то организуя броуновское движение. Зал нервничал, не понимая, куда, собственно, предлагается смотреть.

Но вот, наконец, наступила сцена бала у Щербацких, время дуэтов. Китти была исключительно хороша, так что я настроилась на самый благодушный лад, и когда появилась Диана Вишнева, как и положено, в черном платье (костюмы были вообще загляденье), я уже приготовилась увидеть русской Терпсихоры душой исполненный полет. Меня ждало горькое разочарование. «Анна Каренина» — балет как раз очень маленький, всего час двадцать, но того количества мелких судорожных движений, которым он оказался набит, хватило бы на полтора «Спартака». С чувством, с толком, с расстановкой по сцене только ходили: служанка, несущая лампу, царь со свитой, прибывший на ипподром. А Анна, Вронский и Каренин, хотя и выясняли весь спектакль свои лирические отношения (т. е. танцевали соло, дуэты и трио), делали это отчего-то в основном не хореографическими, а чисто мимическими средствами.

К концу я утвердилась во мнении, что современные балетмейстеры держат зрителя за умственно отсталого. Любовную линию «Анны Карениной», которую мы вроде бы неплохо помним, нам показали пантомимой, очень подробно и два раза (многие сцены буквально дублировались, скажем, в снах Вронского). Ну, а для безнадежно тупых были предусмотрены видеоиллюстрации: в тот момент, когда Каренин по сюжету призывает жену вспомнить о приличиях, на экране, изображавшем тогда книжные полки его кабинета, появились монструозные шепчущиеся головы в чепцах или бакенбардах. Как заметил, отплевываясь, мой спутник: «Ну правильно, ведь как же станцуешь общественное мнение?!»

О хореографии я, как профан, судить не берусь (хотя каратистские выпады — визитная карточка Вронского — поставили меня в тупик), но вот суеты и технического прогресса было слишком много. Главным героем балета оказался не Вронский, не Анна и не Каренин, а поезд. Очень красивый зеленый вагон, который ездил по сцене взад, вперед и наискосок, поворачиваясь к зрителю то боком, то уютным шелковым нутром, а в конце поехал в лоб, подсвечивая фарами умирающую героиню. Для меня, как, думаю, для многих, балет неразрывно связан с ностальгическими воспоминаниями детства. И из театра я вышла с чувством простодушной детской обиды: ведь я же помню что-то совсем другое, простое, несуетное, знаете — как пух от уст Эола.