Господи, как же я люблю русскую зиму — ту, что с клейкими листочками.

Ту, что со снегом, впрочем, тоже — лишь бы только не та, что со слякотью, выматывающая из нас всю душу. Эта сезонная природа нашего самочувствия даже как-то унижает человеческое достоинство. Ведь все же, вроде, было плохо — так нет, изволь все бросить и радоваться погоде.

В культуре не зафиксирован момент, когда именно русские возненавидели свой климат. Классическая литература всегда любила родную природу и присущую ей погоду. Пушкин, как известно, любил осень (таков был его организм), Тютчев — весну в начале мая, купеческий сын Иван Шмелев, чуждый этой дворянской привередливости, написал любовную, кропотливую календарно-кулинарную летопись всего «Лета Господня», включая самые, с нашей точки зрения, неблагодарные сезоны — как, например, начало Великого Поста:

«Даю себе слово не скоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми завитушками из сахарного мака, розовые баранки, "кресты" на Крестопоклонной... <...> а... великая кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетринкой! А калья, необыкновенная калья, с кусочками голубой икры, с маринованными огурчиками... а моченые яблоки по воскресеньям, а талая, сладкая-сладкая "рязань"... а "грешники", с конопляным маслом, с хрустящей корочкой, с теплою пустотой внутри!.. Неужели и т а м, куда все уходят из этой жизни, будет такое постное! И почему все такие скучные? Ведь все — другое, и много, так много радостного. Сегодня привезут первый лед и начнут набивать подвалы — весь двор завалят. Поедем на "постный рынок", где стон стоит, великий грибной рынок, где я никогда не был...»

Ну и хрестоматийный Розанов: «“Что делать?” — спросил нетерпеливый петербургский юноша. — Как что делать: если это лето — чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай». Не знаю, как петербургский, а московский «архивный юноша» зимой и летом ест одну и ту же рукколу с креветками: что ему грибной рынок. Жизнь больше не размечена ни по церковному, ни по сельскохозяйственному календарю. Для нас смена сезонов в бытовом смысле выражается разве что в досадной необходимости поменять резину, встать с плетеных стульев на летних террасах и утрамбоваться в прокуренные помещения. Поэтому разговоры о погоде привязаны все больше не к солярному циклу, а к стихийным бедствиям, системным сбоям, трагическим анекдотам: цунами, аномальная жара, горящие торфяники, извержение вулкана. Более того — как только климат вообще дает о себе знать сколько-нибудь чувствительно, мы воспринимаем это как жуткую бестактность. Погода должна знать свое место: снег — в горах, где лыжи, зной — на морском пляже.

Однако человек, даже обвешанный мини-гарнитурами, — не робот, совсем не реагировать на изменение инсоляции, как это называется согласно санитарным нормам жилищного строительства, он не может, поэтому на смену языческим и позже привязанным к их расписанию религиозным праздникам своим чередом придумывает другие поводы для начала сельхозработ и связанного с ними душевного подъема.

Вот, например, Праздник Весны и Труда и следующий за ним праздник Победы: длинные выходные, когда можно поехать на дачу и подновить забор. Петр-Павел дня прибавил, Борис и Глеб сеют хлеб, на Победу сажают картошку, так уж заведено.

Погода и Победа вообще тесно связаны в русской культуре, чуть не каждая большая победа российского оружия происходит по причине погоды. Наполеон — раз, немцы — два. Погода — наш героический фактор, традиционный патриотический бренд: наши-то выдюжат в таких условиях, но что русскому здорово, то немцу, известно, — смерть. Правда, эта стройная дуалистическая концепция расстраивается, когда русская погода, сбесившись, бросается на своих. Например, в местах, которые почему-то принято называть «не столь отдаленными», хотя географически они располагаются именно что у черта на рогах: «Значит так... на Урале / Холода – не пустяк, / Города вымирали / Как один – под иссяк! / Нежно пальцы на горле / Им сводила зима, / Но деревни не мерли, / А сходили с ума». Или, скажем, в Ленинграде. В этом городе вообще самая мерзкая погода, это все знают. Он построен на болоте и выложен человеческими костями — прямо как Беломорканал. Там бывают природные катаклизмы, сосули, Нева мечется, как больной в своей постеле неспокойной, — за рекой Москвой ничего такого не водится. Погоде вообще не место в столице – и чем ближе к Кремлю, тем она неуместнее. «Засадовых» видно по обуви: когда на летних террасах Никитского бульвара уже сидят в босоножках, у нас на улице Шверника, где жасмин не отцветает и птичье пение не молкнет, еще, почитай, в валенках ходят. Конкретно там сейчас цветут вишни, черемуха и аллергия, а то была непролазная грязь, а еще прежде – снег по пояс, на подходе тополиный пух, и мне, конечно, кажется диким ритуальное сезонное нытье. Я и не заметила, когда погода перестала быть для нас источником национальной гордости и превратилась в досадную помеху вроде коррупции. И облака разогнать к параду Победы, кстати, тоже в 50 миллионов обошлось — сколько бы вышло портянок для ребят! Все барские прихоти центровых.