Карта Бодрова
Бодров, на минуточку, не только автор «Кавказского пленника» и «Монгола», но и человек, в конце семидесятых сочинявший сценарии для всенародных советских хитов: «Баламут», «Любимая женщина механика Гаврилова»... Бодрову в июне стукнуло шестьдесят три года, хоть он и выглядит гораздо моложе.
Как ему удается то, что не удалось не только ни одному представителю его кинематографического поколения, но и практически никому из представителей нескольких последующих?
• • •
– А это, надо думать, кинозвезда? – интересуюсь я, глядя, как белобрысая девица в мятой майке и мятых джинсах украшает автографом неопознаваемый постер, протянутый ей почтительным джентльменом средних лет. Мы стоим в очереди в банальнейшую на вид кофейню Intelligentsia, спрятанную на одной из тихих улочек лос-анджелесского района Венис, Венеция то бишь. Впрочем, Сергей Бодров еще по дороге предупреждал, что может быть очередь: «Интеллигенция» в чести у обитателей района с богемно-беспутной репутацией.
– А что? – Бодров пожимает плечами. – Может, и звезда. Не исключено. Сюда, например, Дауни-младший регулярно ходит кофе выпить с тех пор, как в Венисе поселился, так что…
В своей кепке-бейсболке, черных очках в пол-лица, кроссовках и темно-синем спортивном костюмчике без опознавательных лейблов Бодров тоже совершенно не похож ни на кого из тех, кем является. Ни на русского (даром что спортивный костюм – но это какой-то другой, неправильный спортивный костюм), ни на русского режиссера, ни на русского режиссера, снимающего в Голливуде фильм, где в главных ролях будут Джефф Бриджес и Джулиана Мур, а продюсерская амбиция (за проектом стоят те же люди, что делали «Темного рыцаря» и Inception) подразумевает ни много ни мало захват территории, в перспективе вакантной после выхода финальной части саги о [note text="Конечно, у студии Warner Bros., которая выпустит наше кино, есть желание завоевать ту же аудиторию, которая была у «Гарри Поттера». С точки зрения бизнеса это понятно. Но мне неинтересно повторяться, поэтому мы решительно уходим в сторону и от характера, и от истории «Гарри Поттера»." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]Гарри Поттере[/note]. Потому что [note text="Я забыл сказать, что работаю с замечательными художниками из разных стран. У нас есть два русских художника, один живет в Орехово-Зуеве, а другой в Лондоне – оба замечательные талантливые люди. Они помогают придумать мир и существ, которые будут населять его. Еще я хочу подключить ребят из компании Тимура Бекмамбетова. Руководит этим Джон Дайкстра, который работал с Лукасом над «Звездными войнами». Для всех, кто занимается спецэффектами, это человек-легенда. Очень приятно работать с лучшими в мире профессионалами. У нас почти нет людей без «Оскара». У оператора «Оскар», у художника Данте Феретти, который скоро начнет строить нам декорации в Канаде, два «Оскара», ну и у актеров – Джеффа Бриджеса и Джулианы Мур." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]«Седьмой сын»[/note], вольная экранизация первого из цикла романов британца Джозефа Делани «Ученик ведьмака» (The Spook’s Apprentice), – это тоже история юноши с магическими способностями, «седьмого сына седьмого сына», проходящего через жернова воспитания и испытаний.
Очередь подходит, мы обретаем свои латте с барочной композицией из пены, садимся за столик, и я задаю Бодрову очередную косвенную вариацию на тему главного своего вопроса: скажите, как вам это удается, Сергей Владимирович? этот серфинг по гребню волны нескольких киноэпох, советской, перестроечной, постперестроечной? Эти причудливые виражи с выходом через Азию в голливудскую премьер-лигу?
Бодров прихлебывает латте и снимает темные очки, делавшие его похожим на героя абсурдистской комедии про шпионов.
– Это все не просто так, а из-за «Монгола», – говорит он. – «Монгол» и в мире-то вообще произвел хорошее впечатление, а здесь особенно. «Монгол» ведь такой hand made – здесь уже не делают такое кино; делать постановку такого масштаба вручную, без компьютеров – сложно и дорого. Это была безумная авантюра: мы начали снимать, потом встали, потому что не было денег, год подождали, нашли еще деньги, попросили всех участников процесса приехать, они приехали… – никто так не снимает, никто. Но на местных кинолюдей эта авантюра хорошее впечатление произвела. Америка – очень простая страна. С очень простым главным принципом: сделай что-то! Можешь что-то маленькое сделать, можешь – если можешь – большое… И если ты сделал, перед тобой открываются все двери. А дальше главное – не ошибиться. Я уже один раз проходил это – с «Кавказским пленником». После него все двери тоже открылись, но я ошибся. Теперь вот – снова… Надеюсь, что не ошибаюсь. Но не играть не могу. Вообще, знаешь, это как с теннисом. Если ты играешь в теннис, ты можешь быть чемпионом Мухосранска, и это прекрасно, – но попробуй сыграть где-нибудь в другом месте! На Уимблдоне, в Париже, на австралийском Оупене… Голливуд – место, где играют профессионалы. Кто лучше, кто хуже, но все профи. Поэтому есть азарт. Если ты хочешь быть в этом деле – значит, ты хочешь сыграть здесь. Деньги – это уже потом, хотя деньги тебе платят, конечно, и хорошие. Прежде всего – азарт.
• • •
В азарте Бодров знает толк на самом-то деле. Из-за азарта будущий режиссер в свое время с позором был изгнан с факультета электрооборудования летательных аппаратов. Рожденный в Хабаровске сын врачей, он поступил на это самое электрооборудование, перебрав реестр желаемых профессий – от лесника и пожарного до журналиста; для журналистики препятствием тогда показалось заикание (Бодров по сей день заикается), ну вот и выбрал летательные аппараты. Но уже в старших классах школы стал играть в карты на деньги, и всерьез. Доигрался до полноценной лудомании с практически криминальными последствиями: воровал, вспоминает он, чтобы вернуть долги; у собственной бабушки украл все сбережения… Картежная страсть вскрылась, Бодров вылетел из института, чуть не угодил в армию: сам пошел, хрестоматийно просился в десант, не взяли, чуть не загремел в стройбат; спасла его добрая докторша, изыскав в крепкой бодровской челюсти несуществующий дефект, фатально несовместимый со службой в рядах вооруженных сил. Лишь после этого с азартными играми он завязал почти наглухо. Серьезный рецидив случился единожды, в Штатах, когда уже признанный режиссер Бодров остановился на ночлег в лас-вегасской гостинице, а утром спустился в казино – и проиграл все, что у него было. А однажды картежный опыт пригодился, когда Бодров в 1989-м взялся за начатый и заваленный другим режиссером фильм «Катала» – и сделал редкий для расхлябанных перестроечных времен крепкий триллер с молодым и харизматичным артистом Гаркалиным в роли картежника-виртуоза; не иначе знание материала помогло.
Азарт – правильное, нужное слово в ответе на вопрос «как у него это получается?». Покончив с азартными играми, Сергей Бодров не покончил ни с игрой, ни с азартом. Не отключил – напротив, вывел в штатный режим этот авантюрный двигатель своей натуры, а без такого двигателя не бывает таких биографий.
Не попав в голубые береты, пошел работать осветителем на «Мосфильм», начал сочинять, рассказы взяли на легендарную 16-ю полосу «Литературки», где подвизались тогда самые вольнодумные и острые перья империи, от Горина до Горенштейна, закончил сценарное во ВГИКе, работал корреспондентом [note text="В редакцию приходили мешки писем, и раз в неделю проводилась планерка, на которой зачитывались некоторые из них. Тогда я понял, что самыми несчастными людьми в стране были изобретатели. Одной из проблем нашей страны была невостребованность талантов. Система предпочитала середняка. Конечно, были исключения, военный комплекс требовал неординарных ученых, которые разрабатывали ракеты и прочее. Но простые изобретатели, которые придумывали что-то полезное, были никому не нужны. Их считали сумасшедшими, но я к ним ездил, обнаруживал, что они нормальные люди и у них действительно все работает, все крутится. Тогда меня это потрясло до глубины души, и я понял, что такая система долго не протянет. Так и получилось." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]«Крокодила»[/note] и объездил полстраны в кондовых и увлекательных [note text="Я объездил весь СССР, это была отзывчивая страна. Мы мало что знали, но много читали, в каждом доме были книги. А главное, было что-то такое в нас цельное, несмотря на эту власть и все чудовищные глупости, которые тогда творились. Сейчас все это исчезло. Порядочных людей стало меньше. Думаю, у многих осталась ностальгия по тем отношениям между людьми. Было в них что-то надежное." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]«командировках по письму»[/note], пробовал так и эдак со сценариями – пока один из них в 1978-м не поставил режиссер Роговой, автор супершлягерных «Офицеров», и фильм «Баламут» не огреб шестидесяти-, что ли, -миллионную аудиторию, нечастую даже по тем временам…
У него было несколько браков. От одного из них родился сын Сергей, за свою короткую, яркую и страшно оборванную кармадонской лавиной жизнь ставший сначала Бодровым-младшим, а потом заставивший говорить об отце – Бодров-старший. Другой брак – с американкой Каролин Кавальеро – не дал кинематографического эха, пусть по времени и совпал с первыми бодровскими «заходами на Голливуд на бреющем». А нынешний союз с талантливым режиссером Гукой Омаровой следствием имеет несколько кинодетищ, включая недавнюю комедию [note text="До нашего совместного режиссерского проекта – фильма «Дочь якудзы» – я помогал Гуке с двумя ее картинами: «Шиза», которая вышла во многих странах, и «Баксы», в них я был продюсером и соавтором сценария. Сейчас еще снимаем документальный фильм про нашего друга скульптора Даши Намдакова. Но вообще вместе работать тяжело. Мы оба независимые люди, каждый со своим видением. Было ошибкой работать над «Дочерью якудзы» вместе. Больше, наверное, не будем вместе снимать." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]«Дочь Якудзы»[/note], последнюю пока в бодровской фильмографии…
Взращенная еще в детстве, над книжками про путешествия, охота к перемене мест не покидает Бодрова и сейчас, придавая ему невиданную, прямо-таки раздражающую журналиста (не угнаться ведь!) мобильность: вот он в Лос-Анджелесе, – а вот уже в Москве, – а вот в Риме, обсуждает новый проект с художником-постановщиком Данте Феретти, – а вот во Владивостоке за компанию с главредом «Новой газеты» Дмитрием Муратовым, беллетристом-журналистом Дмитрием Быковым и прочими интеллектуалами, – а вот в Аризоне, где прикупил в свое время задешево двадцать с гаком гектаров [note text="Я вообще из крестьян. Так что я люблю землю и ее всегда хотел. Двадцать четыре гектара, если говорить точно, были куплены в высокогорной пустыне – замечательном месте, там нет никаких соседей, бегают олени и кабаны. Это двадцать километров от границы с Мексикой. Я своих гостей вожу на ланч в Мексику." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]пустыни[/note], – а вот в Таиланде, где мечтает построить когда-нибудь домик на острове, потому что «Таиланд – это моя страна, там все мое: люди мои, еда моя, я там вообще другой человек, вот побреюсь еще наголо – и буду сливаться с толпой, языка-то я не знаю, но глаза у меня азиатские!»
Однако на одних азарте и авантюрной жилке далеко не уедешь; вернее, далеко-то можно – но нельзя долго. Придирчиво разглядывая бодровскую биографию, я думаю, что вижу в ней не столько своенравный порыв таланта, сколько упорство гибкого профессионала, способного входить в одну реку дубль за дублем.
Такова, кажется мне, история его прерывистого романа с Голливудом.
• • •
Впервые Сергея Бодрова, с середины восьмидесятых ставшего не только сценаристом, но и режиссером, принесло на Запад большой культурной волной перестройки. Бодров тогда снял фильм «СЭР» – «Свобода – Это Рай», про мальчика-детдомовца, и фильм оказался неожиданно востребован по миру. О серьезном прокате в Штатах речи не было, но фестивальная машина втянула Бодрова со свистом. И тогда же на него обратили внимание голливудские менеджеры и сказали: хочешь работать – давай, какие проблемы? Но он отказался: «Я сразу понял, что здесь интересно, но все надо начинать с нуля. А этого я не мог и не хотел». И вернулся в Россию, которая быстро перестала быть вначале советской, а потом и кинематографической: ранние девяностые, кинопровал. Тут Бодров со своей тогдашней женой-американкой снова отправился в Штаты, включился в работу – соучастие в сценарии, первые гонорары, новое ощущение: «Я понял, что могу это делать, что нет никаких недоступных секретов, никаких непреодолимых различий, что по сути все то же самое».
Понял – но все-таки не остался: по-настоящему крупный успех случился у него позже и в России. «Кавказский пленник» (1996) – вольная вариация на темы Льва Толстого и первой чеченской кампании, собравшая призовой урожай в России и вне ее, номинированная на «Оскар», упрочившая (вслед за михалковскими «Утомленными солнцем», 1994) статус Олега Меньшикова как главной постперестроечной русской кинозвезды – и впервые выведшая в кинозвезды Сергея Бодрова-сына. То есть мелькнул он уже в отцовском «СЭРе» в эпизодической роли трудного недоростка, но тут-то была вторая главная роль, ставшая по факту первой! В «Кавказском пленнике» впервые обнаружилось то, что после на все сто сыграло в «Брате», – дьявольски убедительная органика Бодрова-младшего, позволяющая преодолеть общее проклятье постперестроечного кино. Как ни оценивай «Пленника», а младшебодровский потерянного поколения гвардии рядовой Иван Жилин не был фальшив. Год спустя – у Балабанова, в личине праведного убийцы Данилы Багрова, в осыпающемся Питере, под упадническую патоку «Наутилуса» – этот удивительный талант не фальшивить в насквозь фальшивое время сделает Бодрова-младшего последним идолом бывшего СССР, мстителем, всеобщим страшноватым, но справедливым братом; взлет из безвестных типов в национальные архетипы, которого никто более не повторил. А его отца, Бодрова-старшего, маховик тогдашнего успеха раскрутит на первый серьезный штурм Голливуда. И перед ним впервые откроются шустрые лос-анджелесские двери мирового кинобизнеса, и он в них войдет, и сделает беспроигрышный, казалось ему, выбор – проект Running Free, трогательная и красочная история про мальчика и коня, рожденных для свободы в неудачные времена Первой мировой, но в удачных декорациях Черного континента.
И беспроигрышный выбор обернется беспримесным провалом.
• • •
– Вроде я не совсем был наивный… – произносит Бодров с кривоватой ухмылкой.
Мы бредем по четырехкилометровому Venice Boardwalk, от Санта-Моники с ее засветившимся в дюжине блокбастеров пирсом к Марине-дель-Рей, где студия снимает Бодрову симпатичную квартиру с видом на яхтенную гавань. Шпарит прямой наводкой калифорнийское солнце, солнечный накал нивелирован сильным холодным ветром с океана; ветер вздымает с широченного пляжа песок, солнце превращает песчаную взвесь в золотистую дымку; вечный природный фотошоп обрабатывает рекламный плакат Калифорнии, последнего фронтира американской мечты, где золото приисков сменилось на золото Голливуда, но осталось золотом.
Мы бредем, и Бодров излагает мне историю своей неудавшейся голливудской конкисты – не без смака; в полном соответствии с личным кинематографическим кредо рассказчика, а не теоретика, он неярко и неохотно отвечает на абстрактные вопросы («Как-то я об этом не думал…» – постоянный рефрен), зато истории – о да, истории даются ему хорошо.
– Мне много чего предлагали после «Пленника», разные сценарии, – говорит он. – Например, картину с Траволтой, там на авиабазе убивают дочку командира, и Траволта прилетает расследовать…
– «Генеральская дочь», – реагирую я. – Ее потом Мактирнан снял. Который «Крепкий орешек».
– Да? А я не знаю, я только книжку эту читал в самолете… Я отказался. Картину с Мерил Стрип предлагали – она там умирает от рака всю дорогу, разговаривают все одинаково, мрачно, нудно… Отказался. А тут – Running Free («Свободный бег»). Африка, мальчик, лошади. А я лошадей обожаю, с детства езжу, хотел быть жокеем, но ростом не подошел – слишком высокий, жокеи же маленькие все… Никаких кинозвезд, голову никто морочить не будет… Оператор из Дании, замечательный, с Гильермо дель Торо работал, с Шоном Коннери… Художник-постановщик – Вульф Крюгер, живая легенда, суперпрофи… Бюджет двадцать пять миллионов, в Африке инфляция – и это как здесь, в Штатах, семьдесят. Город целый выстроили, что ни скажешь – все р-раз, и сразу есть… Дрим-тим, условия – тоже мечта. И простая, прекрасная история: Африка, Намибия, там немцы, они привозят лошадей морем – работать на рудниках, медных и золотых. А это 1914 год, и начинается война. Немцев атакуют, английские самолетики бросают бомбы… Это все правда, так все и было. И немцы из глубины страны бегут на берег грузиться на суда. А лошадей оставляют. Некоторые лошади выжили, и до сих пор в Намибии можно встретить их одичавших потомков. И вот внутри этой большой Истории – маленькая: мальчик-сирота, работающий на конюшне, жеребенок, у которого мама умерла в плавании, и вот начинается война, жеребенок остается один среди взрослых лошадей, там один могучий черный жеребец его ненавидит и всячески обижает… И абсолютно все понятно без слов: годы проходят, жеребенок вырастает в огромного скакуна, побеждает своего злобного врага-жеребца, ведет табун лошадей в горы – он знает, где найти воду… Все как надо, история трогательная, все роскошно снято, прекрасные пейзажи, все писают кипятком, студия довольна, я работаю с монтажером, который «Одиссею-2001» с Кубриком и первого «Чужого» с Ридли Скоттом монтировал, постпродакшн в Лондоне, год там сидим, есть специальный человек, который ищет разное лошадиное ржание и подкладывает его под картинку… не жизнь, а восторг, сказка, так я не работал никогда. И вот ты заканчиваешь картину, и все всем нравится, и ты привозишь ее в Лос-Анджелес.
Он делает паузу: мы уклоняемся от зомби-близнеца Моргана Фримена, голого (из одежды – лишь плавки и спиральные браслеты на руках, и то и другое – фальшивого золота) и с радиоприемником на плече, из приемника хрипят горячие новости.
– Что происходит дальше? – продолжает Бодров. – Тест-скрининг, даже не в Лос-Анджелесе, а в какой-то полной жопе с кинотеатром и моллом, куда нас везут два часа: Лос-Анджелес, считают студии, – это не Америка, это все космополитический сброд, а вот эта жопа – она Америка, да; соль земли, те, для кого и делается кино. Пятьсот человек в зале – родители, дети... Смотрят фильм. Президент студии и десять человек его помощников тоже смотрят, самолично, так заведено. Тут же – маркетинг, огромная компания, опрашивает, анкетирует, подсчитывает. И 79,9 процента говорят: нам понравился фильм. Картина, говорят они, необычная – хотя чего там необычного?! – но да, нравится, после картины можно поговорить с детьми. Не супербомба, но хороший, перспективный результат. И встает мальчик, восемь лет. И говорит: мне вообще картина понравилась, только почему лошади не разговаривают? И вдруг все люди студии на меня смотрят квадратными глазами: слушай, а почему у тебя лошади не разговаривают?! Я говорю: слушайте, ну это же по-другому все надо было снимать, придумывать ход, а теперь – зачем все это, ведь 79,9 – нормальный результат?.. Нет-нет, говорят они, Сережа, нам бы вообще хотелось 83,3, мы все сами сделаем, ты езжай в Лондон, мы разберемся. Маркетинг мне говорит: нет, не надо этого делать, они идиоты! Я снова к ним – мол, вот и маркетинг… Они мне: ну, Сережа, да что они понимают, они столько ошибок делают!.. И вот в Лондон присылают текст: читать невозможно, идиотизм. И начинается тягомотина, переделки, просят сценариста, он требует, чтобы ему заплатили отдельно, платить ему не хотят, текст переделывают шесть человек, и я понимаю, что все, фильм убьют. Ну и пожалуйста – провал, чудовищные рецензии, никогда таких не было у меня. И не будет!
• • •
Бодров энергично мотает головой, а я думаю, что ученик советской киношколы, в возрасте под пятьдесят дебютирующий с голливудским проектом на двадцать пять миллионов и терпящий неудачу, – о да, это вполне вообразимый сюжет. А вот он же тут же, но уже в возрасте за шестьдесят, получающий под свою руку голливудский проект с бюджетом уже в сотню миллионов, – так вот этот сюжет куда более экзотический. Это что-то из оперы «людей длинной воли», всех этих упертых завоевателей, вечно рвущихся к последнему морю, вроде любимого Бодровым Чингисхана. Но идущий рядом со мной сдержанный, спокойно-ироничный космополит, напрочь лишенный всякого фанатизма и всякой упертости, совершенно не стыкуется с этим сюжетом про «он поставил себе цель и добился ее во что бы то ни стало»… Все тот же вопрос: как у него это получается?
• • •
Потом, уже в Москве, я перебираю то, что знал о Сергее Владимировиче Бодрове прежде, и то, что узнал за эти несколько дней: факты и фактики, ощущения и проговорки; и, разумеется (с мало-мальски состоятельными персонажами иначе не бывает), одни фрагменты пазла плохо сопрягаются с другими, портрет видится собранным из сплошных противоречий, под каким углом ни глянь.
Он на вид чертовски спокойный, расслабленный тип – проживший, однако, куда как бурную и насыщенную биографию, периодически отправлявшую в нокдаун, а то и в нокаут, – не такова ли нелепая и страшная гибель сына, Сергея-младшего, в Кармадонском ущелье в 2002-м? Когда сын счастливо становится коллегой и учеником, вдруг превзошедшим тебя в славе и быстро нагоняющим в мастерстве (Бодров-старший и сейчас уверен, что «Сестры», на удивление ладный режиссерский дебют младшего, были всего лишь разминкой, а вот из «Связного», снимавшегося в Кармадоне, могло выйти действительно сильное кино), а потом исчезает под тысячами тонн грязи, камней и снега, впору утерять бойцовский дух. Но Бодров сумел глухо уйти в работу, в неподъемного «Монгола», – успев, впрочем, попробовать и другие методы; как-то он рассказывал, что после гибели сына, не в силах изменить реальность, пробовал менять ее восприятие при помощи [note text="Я пытался рассказать автору, что такое галлюциногенные грибы. Речь идет о маленьких, похожих на лисички, мексиканских грибах. Вообще это средство известно тысячи лет и использовалось врачевателями и шаманами. Грибы обладают чрезвычайно интересным эффектом, понять который, не попробовав, невозможно. Это совсем не для каждого. Но, попробовав, понимаешь, как это ценно. Это не наркотик. Просто раз в год, когда тебе нужно, ты отправляешься в такое путешествие, в котором видишь и понимаешь очень многое. Это помогает по-другому отнестись к жизни." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]галлюциногенных грибов[/note] – и восприятие, утверждает он, действительно и более чем осмысленно менялось; впрочем, об этом своем опыте Бодров распространяться не любит, полагая его и слишком личным, и попросту не поддающимся вербализации.
Он живет очень быструю и насыщенную жизнь, умудряется держать себя в отличной форме и выглядеть лет на пятнадцать моложе своего возраста, теннис-велосипед-плавание, молочно-ягодные шейки не в ущерб красному вину, трогательное доверие к гомеопатическим лекарствам, гармонирующее с ездой на экологичной «тойоте-приус» с гибридным движком.
Он любит Азию, снимает про Азию, часто работает и живет в Азии, охотно и неосуждающе причисляет к ней Россию, трактует Чингисхана в частности и историю вообще по пассионарному евразийцу Льву Гумилеву – и вместе с тем зримо являет собой едва ли не самого естественного, ненатужно-стихийного западника, какого я встречал; а уж недоброжелатели Бодрова точно держат его за русофоба, снимающего очернительские опусы исключительно «на потребу Западу» и «для европейских фестивалей».
Он делает такое кино, горячим поклонником которого я никогда себя не числил: оно казалось мне крепким (за вычетом пары-тройки явных неудач) и холодноватым, лишенным того драйва, по которому мы привычно и отделяем творцов от ремесленников. Время спустя, однако, оказалось, что это кино можно пересматривать не кривясь и не зевая, – вроде тот еще комплимент, но много ли кому из одногодков «Кавказского пленника» можно его адресовать? Теперь же, когда свежие претенциозные работы знаменитых бодровских [note text="От этого текста есть ощущение, будто я отстранен от нашего кинематографа. Но это неправда. Мне интересно русское кино, многое мне нравится. Из недавних, например, очень сильная картина «Волчок» Васи Сигарева, это кино не для слабонервных. Картина была на «Кинотавре» два года назад и тогда у многих вызвала негодование – мол, такое кино снимать нельзя. Я думаю, что такое кино снимать надо, потому что полезно людям смотреть на себя со стороны. Еще я все время повторяю, что всем нужно посмотреть уникальную документальную картину «Жар нежный» Александра Расторгуева. Всем, кто хочет понять, кто мы (а я себя причисляю к русским) и в чем наши проблемы, это надо смотреть." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]поколенческих соседей[/note], от Соловьева до Михалкова, вызывают даже у тертых критиков вестибулярный шок и лингвистическое удушье, а Бодрова тем временем без помпы рекрутируют в элитный цех ручной сборки на фабрике голливудских блокбастеров, эта разница кажется еще наглядней.
Он, казалось бы, ходячее воплощение слова «профессионал» – ну вот как аристократ Алексей Юрьевич Герман воплощает мем могучего, иррационального авторского гения, так прошедший снизу всю карьерную лестницу: осветитель, сценарист, режиссер, – Бодров персонифицирует образ скромного технолога с набитой рукой, способного взяться за мелодраму, комедию, байопик: не «автор», не творец – ремесленник-хамелеон. Сам себя профессионал Бодров при этом полагает дилетантом – именно дилетантизм, объясняет он мне, создает тот кусочек пустоты внутри, который можно и интересно заполнять чем-то новым. Кажется, он говорит это искренне, без кокетства.
Унего имеется гражданская позиция – Бодров подписывал письма в защиту Бахминой и Ходорковского, вот и со мной не раз заговаривает о том, что сейчас всякому приличному мастеру культуры время определяться – с кем он; что его радует социальная активизация интеллектуалов вроде Акунина или Улицкой, и «Гражданина поэта» Быкова и Ефремова он смотрит с наслаждением и считает более весомым вкладом в воспитание гражданского духа, чем десяток митингов; что его печалит инертность молодых коллег, не могущих или не желающих отлить свой диагноз происходящего в России в жесткую и весомую форму искусства, что он бы и сам, не будь глухо занят в других проектах, снял бы нынче прямо политическое кино (тут Бодров даже прозрачно, хоть и без подробностей, намекает мне, что движется в этом направлении – и сослагательным наклонением дело не ограничится). И, однако же, в работе своей он всегда уходил от социальной конкретики в область универсально-человеческого, мифологически-обобщенного: не только в советские годы, когда многие толковые профессионалы скрывались в жанровую отдушину, но и сразу после, когда общественное громогласие сделалось хорошим тоном. Ведь даже и «Кавказский пленник», конечно, не про реальную «первую чеченскую» с ее запредельной жутью, грязью и перекрестным предательством, но про что-то куда более вневременное и повсеместное, равно толстовское, киплинговское, гомеровское: когда сильный с сильным у края земли, и все победители и жертвы правы по-своему – и неправы одинаково… Все это про миф, разумеется, про миф – и не зря это слово у Бодрова из самых употребимых.
• • •
– То, что я сейчас буду снимать, – говорит он, когда мы сидим в его офисе (неприметный дом в даунтауне Санта-Моники, кабинет бодровского продюсера из «Леджендари» с простым американским именем Бэзил Иванюк), – это в первую очередь зрелище, да. Но мне оно интересно тем, что по сути оно миф. Я люблю миф, мифологическую конструкцию – греческую, языческую, вечную. Миф ведь и требует зрелища, миф – это большая история, большие страсти, большие приключения, большое кино. Медея, убивающая детей, Одиссей, ищущий дорогу на Итаку… В «Седьмом сыне» меня привлекает возможность дать мифологическому сюжету адекватную форму. Потому и ведьмы… Мне не хотелось делать второго «Гарри Поттера», хотелось что-нибудь более dark. Я вот задал себе вопрос касательно ведьм: вопрос о том, откуда берется Зло. О том, привнесенное оно, пришедшее к нам со стороны – или нет. Я думаю, нет. Это мы создаем Зло. Я уверен, что ведьмы – это те тысячи и тысячи невинных людей, что были сожжены в Средневековье, что под пытками признали свою вину в колдовстве и связях с Нечистым. И вот они возвращаются. И теперь – да, теперь они ведьмы. Мстящие за то, что с ними сделали, принявшие ту личину, которую им некогда навязали. Мне нравится, что мир этой истории – не черно-белый, что все по уши в дерьме, что всем надо расплачиваться за свои грехи. Мне нравится, что это история мифологическая. Миф в своей обобщенности, в условности своей вообще дает большую свободу.
Тут его прерывает звонок кого-то из продюсеров; на своем бодром, но фонетически разлапистом английском Бодров обсуждает проблему кастинга на роль молодого героя – какого мальчика брать: того, который только что сыграл в четвертых «Пиратах» с Джонни Деппом, того, который снялся в свежем проекте Тима Бертона, или еще какого-нибудь мальчика, не успевшего прыгнуть в суперстары? «С ними проблема в том, что они сходят с ума, – сообщает он доверительно, нажав отбой. – Вот только что ты с ним говорил, и он еще был нормальный. Но выходит картина, огромные сборы, слава – и все, спекся, сдвинулся по фазе: я кинозвезда! И не только он сдвинулся, и, может, даже не столько, – но все эти люди вокруг, агенты, которые начинают ломить сумасшедшие деньги. Так что будем еще [note text="Мы нашли актера на главную роль. Очень хороший английский актер Бен Барнс. Вообще у англичан сильная актерская школа. Барнс сыграл в «Нарнии» принца Каспиана, играл Дориана Грея. Он много работает в театре и, главное, может быть очень разным – мне важно, чтобы у героя была и темная сторона." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]молодых[/note] смотреть, тех, кто пока не сошел с ума. Пусть после нашего фильма сходят. Будет уже не жалко».
Бодров ухмыляется и тащит меня в соседнюю комнату, где стопкой у стены свалены эскизы к будущему «Седьмому сыну»: ведьма, висящая в ореоле пламени, как космический посадочный модуль в атмосфере, какие-то боевые медведемонстры в сбруе и ростом с баобаб, храм неведомого бога – компромисс между Ватиканом и звездолетом, сновидческий город, парящий над гаванью…
– Мне после «Монгола» огромные картины предлагают, – жалуется-хвастается Бодров, когда мы возвращаемся в кабинет Бэзила Иванюка. – Что-нибудь на сто пятьдесят миллионов. И говорят: снимешь за семьдесят? Я говорю: ну как я вам сниму за семьдесят, когда тут однозначно сто пятьдесят?! Они говорят: ну ты же снял картину, которая выглядит на сто, за двадцать!.. В Голливуде сейчас тоже все стараются снимать дешевле, все стали осторожнее – отголоски финансового кризиса… Но вот на этом проекте восемьдесят пять миллионов – этого мне достаточно. Тем более когда говорят: восемьдесят пять, если ты в итоге [note text="У нас было много разговоров о деньгах и о бюджетах. Но, когда разговариваешь об этом с человеком, не работавшим в кино, это сложно объяснить. Кино действительно дорогая вещь. Но дорогие картины делаешь не из-за денег. Дэвид Линч замечательно сказал, что режиссеры – как рыбаки. Можно ловить маленькую рыбку, и это хорошо, это доставляет тебе удовольствие. А иногда тебе попадается огромная рыба, и тебе нужен целый флот, чтобы ее вытащить. Опустить руки, бросить удочку в реку и сказать: черт с ней, я не буду ее тащить, – неправильно с рыбацкой точки зрения. Большую ты делаешь картину или маленькую – это не меняет cути дела. Просто если картина большая, тебе нужно больше снаряжения, но это количественная, а не качественная разница.Большая картина дает возможность снимать следующие картины, независимые и камерные. Мне уже предлагают следующие большие проекты. Но я займусь тем, что мне интереснее. И это будет легче делать, потому что ты уже входишь в лигу тяжеловесов. Хотя риск остается тот же." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]потратишь[/note] сто, все будут вполне довольны… Снимать будем в основном в Ванкувере – там огромные студии, и не все заняты, как в Лос-Анджелесе и Лондоне, плюс налоговые скидки, плюс еще очень красивая натура – горы, леса, – все рядом; мы там выстроим наш город… Но еще будем снимать и где-то в Африке или Южной Америке. Нужна разная натура, чтобы создать пестрый и объемный мир. Я вот полюбил пустыню. Пустыня – в ней есть образ… Понимаешь? Я не могу ничего снять про русскую деревню. В ней грибы хорошо собирать, это да, но в лесу – в лесу ты ни хрена не видишь. Пустыня, степь, пампасы – другое дело. Там вот он, маленький человек, – и вот оно, пространство, мир, вечность. А в лесу мира нет. Ты слеп. И образа визуального нет. Это ведь очень русская такая штука – ничего не видим и видеть не хотим. Максимум – просеку вырубим, потом зарастет она… Ландшафт и национальная психология ведь напрямую связаны, нет?
У него непростые и нелинейные отношения с национальной психологией и породившим ее ландшафтом, у этого странного обладателя двойной репутации евразийца-гумилевца и русофоба-западника. И с тем синематографом, который выстраивают на месте павшего советского кино-Рима новые гунны и готы, – тоже непростые и нелинейные.
И тогда я снова возвращаюсь к разговору о другом кино – отчего же все-таки, спрашиваю, именно трижды проклятый антиглобалистами и интеллектуалами Голливуд по сю пору остается единственным поставщиком всепланетных хитов – не в одних же финансовых мощностях дело?
– Голливуд, – сказал мне Бодров, и в его глазах явно вспыхнул огонек искренней увлеченности, – создавали иммигранты, в том числе евреи, приехавшие из России и Восточной Европы. Люди, плохо говорящие по-английски. И вот они увидели это самое кино. Простое, понятное зрелище, увлекательные истории, трогающие каждого. Универсальные. И они поняли, что в это можно вкладывать деньги. Они – авантюристы, лавочники, сборщики мусора, портные, кто угодно – стали это делать. Сначала на Восточном побережье, потом двинулись в Калифорнию, где хорошая погода – а для кино это важно, тем более было тогда… Я изучал всю эту историю, мне были интересны биографии всех этих людей: Голдвинов, Мейеров… В двадцатые годы Лос-Анджелес был небольшим и сонным городом, и здесь киношникам не были рады, к ним относились как к цыганам из табора. Я читал в тогдашних газетах объявления в разделе сдачи жилья, там писали: No pets, no movie people! Это отношение изменилось в течение пяти-шести лет. Начался бум, началось производство, большие деньги, и киношников никто больше не приравнивал к кошкам и собакам. И этот бум – он продолжается до сих пор, кинопроизводство – один из прибыльнейших бизнесов, простодушные американцы все так же любят кино – пожалуй, так любили его только еще в позднем СССР, но мы перестали, а они нет. И балаганная сущность этого искусства осталась прежней, как бы ни усложнялись формы и технологии. Это по-прежнему тот самый паровоз, который прибывает на станцию – и заставляет людей в зале распахнуть варежки в восхищении. А то, что паровоз теперь в 3D и что это не паровоз, а какой-нибудь космический крейсер, – это на сущность не влияет, согласись. В человечестве сохранилась потребность удивляться, желание смеяться, необходимость сопереживать. И американцы, понявшие интуитивно еще тогда, как работают истории, продолжают снимать лучшие истории на свете.
…Наверное, в этом искреннем восхищении коммерческой и творческой сметкой пионеров Голливуда и кроется ответ. Потому что заочные бодровские соперники присягали разному. Особенностям национального искусства; памяти детства, бархату и стали Родины; личному самораскрытию до донышка последнего сновидения; желанию срубить бабла, наконец, – самый скучный, но, кажется, самый распространенный на сегодня вариант. А Бодров присягнул тому катехизису, в котором записано, что кино – это [note text="В тексте есть некоторое непонимание того, что такое Голливуд и американское кино. Я попытался это объяснить, но, возможно, у меня не получилось. Голливуд – это не только коммерческое кино и огромные бюджеты. Тут часто возникают и интересные картины с огромными бюджетами, как «Аватар», этот прорыв в кинематографе, и замечательные маленькие картины. Тут работает очень много интересных людей. Например, мой любимый режиссер Терренс Малик – уникальный человек в мировом кинематографе, никто в мире не делает ничего похожего. Каждый год тут появляются интересные картины молодых режиссеров. Голливуд – он очень разный. Видимо, в интервью мне не удалось это объяснить." author="16250" date="01.09.2011 00:37"]балаган и бизнес[/note]; что люди должны получать от него удовольствие и платить за него деньги; что люди готовы платить деньги за поразительные, смешные, страшные истории; что вековой давности поезд и сегодня каждый день прибывает по расписанию.
Он присягнул этой идее – и это ни разу не сделало его лучше или одареннее других, но, кажется, сделало универсальнее.
Ну и везение, да. Куда же без везения.
