Не думай о нефритовых стержнях

А. говорит: напиши рассказ про секс, специально для меня. А. говорит: ты никогда не писал про секс, а это важно. Секс — продолжение общения, расширение сознания и вообще удовольствие, без которого никуда. А. говорит: настоящий прозаик должен уметь словами описывать плотские утехи, а не только платонические удовольствия.

 

Я обещал А. написать про секс — специально для нее. Теперь сижу, как та бабка у разбитого корыта. Потому что совершенно не понимаю, как это сделать так, чтобы потом не было мучительно больно. Чтобы и без хамства, и без нефритового стержня.

 

Литературная грубость Генри Миллера мне не подходит. «Мы заползаем в клозет, я ставлю ее у стены и пытаюсь вставить ей, но у нас ничего не получается. Мы садимся на стульчак, пытаемся устроиться таким способом — и опять безуспешно. Как мы ни стараемся, ничего не выходит. Все это время она сжимает мой член в руке, как якорь спасения, но тщетно — мы слишком возбуждены. Музыка продолжает играть, мы вальсируем с ней из клозета в умывальную и танцуем там, и вдруг я спускаю прямо ей на платье, и она приходит от этого в ярость...» Для того чтобы писать так, нужно жить в довоенном Париже, трахать дешевых блядей и вообще быть одним из лучших прозаиков ХХ века, даже если это выяснится через годы, через расстояния. Издателей Миллера, к слову, обвиняли чуть ли в пропаганде порнографии.

 

Сейчас времена изменились. О сексе пишут все кому не лень. Открываешь любой женский роман, а там: она взяла его окаменевшую плоть в свои распахнутые губы и поглотила ее всю, целиком, а он, впившись крепкими руками в ее длинные светлые волосы, откинул свою голову назад, и его кадык заходил в такт ее движениям... Одним словом — тошнота, как писал другой великий писатель. Но иначе-то как?

 

Слова кажутся более свободными, чем, скажем, язык кино. В фильме либо ты оказываешься слишком откровенным и ломаешь жизнь своей актрисе (см. фильм «Империя страсти» и дальнейшую кинематографическую биографию Эйко Мацуды, так самозабвенно занимавшейся сексом перед камерой), либо прикрываешь гениталии своих героев простыней или, на худой конец, предметами мебели (простите за невольный каламбур), а предметы мебели вместо гениталий чаще всего вызывают смех в зале и плохие кассовые сборы. На письме все с первого взгляда проще — пиши вроде бы, что хочешь. Но там, где в кино можно просто сорвать майку с красивой девушки, оголив ее грудь, на письме приходится выискивать слова, которые все никак не складываются в нужное предложение.

 

Как описать возбужденный член так, чтобы он, с одной стороны, превратился в факт литературы, а с другой — остался возбужденным членом? Что делать, если кроме грубого слова «вставил» на ум приходит только глупое «вошел»? И как быть, если в жизни бледные соски — это красиво, но перенесенные на бумагу они вызывают только жалость к их обладательнице?

 

Только что звонила А., спрашивала: ну что, написал? Ничего, отвечаю, я не написал. Приезжай лучше, займемся сексом или хотя бы поговорим о нем. Заняться не проблема, говорит А., но ты же обещал написать. Ладно, говорю я, пойду еще поработаю. И иду думать о нефритовых стержнях.