В понедельник в семь вечера мы подошли к закрытому на ремонт входу в метро «Лубянка», и я выдохнула: «Ну наконец-то, снова старая добрая Триумфальная». На улице стояла сотня фоторепортеров, две сотни полицейских и ни одного участника акции. Последние появлялись незаметно, кричали быстро и так же быстро пропадали в автозаках. Вышедшие на Лубянку несколько десятков человек знали, что и как с ними будут делать, и просто решили сэкономить свое время. 69-летний Эдуард Лимонов, противник компромиссов с властью и протестов с воздушными шариками в руках, оказался в автозаке еще быстрее его единомышленников.

Полиция, казалось, тоже экономила время незамысловатыми способами: запихнуть в автозак за белую ленточку на пальто, намертво зажать между забором и выходом из метро, требуя при этом немедленно покинуть улицу, в ответ на мольбу выпустить оттуда посмотреть в лицо и сказать: «Не делайте вид, что вы не понимаете, что происходит». Отвыкшая за три месяца разрешенных митингов от давки и тычков ОМОНа, я запаниковала, раскричалась, чуть не заплакала и сбежала по сооруженному наконец живому коридору в подземный переход.

От Лубянки мы с коллегами спустились к Историческому музею. Накануне я работала членом избирательной комиссии, вернулась домой на рассвете и совсем не читала новости. Может быть, поэтому зрелище двух праздничных митингов в честь победы Владимира Путина настолько меня шокировало. В них не было ничего плохого, напротив: на большой сцене у входа на Красную площадь пела нарядная Надежда Бабкина, зрители приматывали скотчем на пуховики георгиевские ленточки, девушкам раздавали охапки свежих тюльпанов, кругом били в барабаны и размахивали флагами. Шел снег. По соседству на площади Революции работала вторая сцена — для афтепати. Здесь играл клубный хаус, а на фейсконтроле стояли молодые люди в масках, узких спортивных штанах и модных кроссовках. С их одобрения мы прошли через рамки, показали сумки и карманы полицейским. Внутри давили апельсиновый сок, ели гречневую кашу, пили чай и дрались надувными подушками. Но главные участники действия — сотня клонов стоявших на входе футбольных хулиганов — перелезали через мраморный бортик и собирались внутри фонтана, поворачивались спиной к камерам телефонов и из тени на освещенную прожекторами площадку не выходили. Их не обыскивали на входе, с ними здоровались организаторы, и они ждали приказа. Это были полноценные боевые единицы, в случае чего готовые отстоять Кремль, гречневую кашу и Путина. Я знала, что на Пушкинской в это время обсуждают, идти ли маршем в сторону Манежной площади, и думала, кому бы позвонить с советом этого не делать.

Мы спустились в метро и доехали до «Тверской». Там не было чая, каши и музыки, но главные участники действия на Пушкинской площади тоже стояли внутри фонтана. Они кричали, что не уйдут, и проводили встречу с депутатом Госдумы. Шел снег. На дне  бассейна лежал лед, облепленные людьми чаши фонтана шатались, и я гадала, что из этого опаснее.

Когда черные каски ОМОНа заблестели по всему периметру площади, приятели вытащили меня наверх. Первая цепь бойцов смяла толпу на площади. К моим ногам, ударившись головой о поребрик, вылетел седой пенсионер в черном пальто. ОМОН наваливался с разбегу, мы прыгали через кусты и клумбы, моему другу для профилактики вмазали кулаком по позвоночнику. Вторая цепь разогнала всех со ступенек кинотеатра, третья зачистила от операторов сцену, четвертая полезла в фонтан. Митингующих по одному оттаскивали в автозаки, вокруг носились люди с животным страхом в глазах, изредка слышались удары дубинок о спины — звук, услышав который однажды, забыть нельзя, как езду на велосипеде. Нас затолкали в переход, давя живой цепью, повели по нему ко входу в метро, командуя: «Быстрее! Марш направо! Марш налево! Все в вестибюль!» Приятель, финансовый консультант в галстуке, не выдержал и закричал: «Где сегодня в Москве можно ходить? Вы на Лубянке, вы на Манежной, вы на Пушкинской!» Остальные скандировали лаконичное: «Сволочи!»

Подвернулся выход из «Пушкинской», который не успели перекрыть. Мы выскочили из вестибюля под зданием «Известий» и увидели, что митингующие идут по Тверской в сторону «Маяковской». Машины встали, автобусы ОМОНа со включенными сиренами вклинивались в пробку. Когда они добрались до толпы, мы бросились в переулок, оказавшийся тупиком. Шел снег. Я снова задумалась, что опаснее: бить стекла закрытого салона эпиляции, чтобы спрятаться в нем, или забиться в угол и ждать. На четвертом часу уличной войны на пресс-карту я уже не рассчитывала: вчера полиция не делала различий между журналистами, митингующими и случайными прохожими.

Но бойцы не стали углубляться в переулки, так что мы благополучно вернулись на Тверскую и успели дойти до Триумфальной площади. На углах уже привычно стояли кордоны ОМОНа, прохожих разворачивали в дальний подземный переход, мегафон увещевал: «Граждане, разойдитесь, не мешайте движению по тротуарам». Шел снег. Массовый протест Болотной площади и проспекта Сахарова съежился до «Стратегии-31» на Триумфальной — честной, потому что требующей соблюдения 31 статьи Конституции, а не допуска отдельных людей к власти, и малочисленной, потому что страшной.

По опустевшей Тверской под завывание разъезжавшихся по базам автозаков мы спустились к Манежной площади. Вдвоем с коллегой остановились на ступеньках подземного перехода у гостиницы «Националь», чтобы подождать замешкавшихся приятелей. Из пустоты возник сотрудник ОМОНа, взялся за дубинку и сказал: «Здесь стоять нельзя. Расходитесь немедленно. Уезжайте».

Шел снег.