Валерий Панюшкин: Книга, написанная ни на каком языке

С Феридуном Займоглу, немецким писателем турецкого происхождения, меня познакомил его агент на какой-то вечеринке во время Франкфуртской книжной ярмарки. В современной немецкой литературе Феридун — фигура довольно значительная, во всяком случае знаменитость. Поэтому, когда он вошел, его сразу окружили и стали совать ему в руку шампанское, которого он, кажется, не пьет, и стали задавать ему вопросы, на которые он, кажется, не знал, как ответить, и какие-то немолодые женщины кокетничали с ним, а он, кажется, не знал, как реагировать на их кокетство.

Он стоял посреди зала и выглядел то ли разбогатевшим гастарбайтером, то ли совсем уж сумасшедшим гением, который бог весть из каких соображений вырядился разбогатевшим гастарбайтером. Мятый пиджак с промокшими подмышками, шелковая рубашка, расстегнутая до пупа, три железных цепи на голой груди, взъерошенные волосы и совершенно дикий, совершенно безумный взгляд.

«Феридун, это Валерий. Валерий, это Феридун», — сказал агент Феридуна.

Я выразил свое удовольствие от знакомства, а Феридун испуганно проговорил фразу, которую я не смог понять. Я думал, что мы сейчас скажем друг другу несколько подобающе вежливых слов, обменяемся впечатлениями о ярмарке и обсудим новинку года — электронную книжку. Но Феридун просто отвернулся. «Звезда, наверное, какая-то», — подумал я и пошел за вином.

У барной стойки я встретил свою агентшу, и она рассказала мне про Феридуна Займоглу.

Его родной язык — турецкий. Его родители уехали из Турции, когда ему было три, что ли, года. Он уже начал говорить фразами, но на детском совсем еще уровне. В Германии отец много работал, мать всегда была занята, и дома, если и разговаривали по-турецки, то совсем немного и совсем бытовыми фразами. Так и получилось, что писатель турецкого происхождения Феридун Займоглу не знает турецкого языка.

Он ходил в детский садик. В детский садик в плохом районе, где было в основном социальное жилье и селились в основном иммигранты. Иммигранты не только из Турции, но и из других стран, поэтому языком межнационального общения у них был немецкий. Такой немецкий, на котором разговаривают иммигранты. Вот и получилось, что немецкого языка немецкий писатель Феридун Займоглу не знает тоже.

Он учился в плохой школе. Преподаватели там заботились в основном о том, чтобы дети не торговали марихуаной, и не слишком заботились о том, учатся ли дети чему-нибудь. Вот так и вышло, что Феридун Займоглу не знает не только английского или французского языка, но не знает даже и немецкой грамматики.

Так и вышло, что писатель Феридун Займоглу не знает толком вообще никакого языка на свете. Слушая рассказ своего агента, я сообразил, что фраза, сказанная Феридуном мне при знакомстве, была невероятно исковерканным «Найс ту мит ю».

Может быть, ему и удалось бы как-то восполнить пробелы в своем образовании. В Германии для этого существуют социальные программы, курсы по изучению немецкого языка для иммигрантов. Может быть, он и смог бы со временем научиться говорить и писать по-немецки грамотно. Но помешал талант. Писательский дар. Тяга к рассказыванию историй, которая никакого отношения не имеет к инструментам, посредством которых удовлетворяется.

Феридун Займоглу написал роман из жизни турецких иммигрантов, который по-русски в моем вольном переводе мог бы называться «Хачи идут», только совершенно непонятно, как перевести его на русский. Роман написан на том чудовищном заменителе немецкого, который используют турецкие иммигранты в Германии для общения с окружающим миром. Представьте себе, что захватывающую историю своей жизни рассказал бы азербайджанский торговец, продающий на Дорогомиловском рынке овощи. Слово «пакет» у него писалось бы через «ч» — «пачет». О смысле других искаженных русских слов можно было бы долго гадать. Вот какой эксперимент поставил Феридун Займоглу своим романом.

И роман умел успех. Не потому даже, что кто-то заговорил вдруг от имени и на языке безъязыкой толпы мигрантов. Скорее пресыщенным немецким интеллектуалам понравилась идея книги, написанной ни на каком языке. Вряд ли роман имел бы такой успех, если бы был стилизацией. В том-то и была извращенная его прелесть, что все по-честному.

Феридун стал модным персонажем, от которого ждут, что он будет говорить с турецким акцентом, чудовищно коверкая немецкие слова. От него ждут, что он не будет ничего понимать, и высоколобые окружающие тоже с трудом смогут понимать его звериные мысли. От него ждут, что у пиджака будут промокшие подмышки, что на груди будет толстенная железная цепь. От него ждут дикости, и он торгует дикостью, вместо того чтобы, как подавляющее большинство турецких иммигрантов, торговать силою мышц и нехитрыми строительными навыками.

Я слушал рассказ своего агента и думал: если бы «безъязыкая улица» заговорила, стало бы что-нибудь про нее понятнее? Смогла бы она себя выразить? Или запуталось бы все еще больше, как запутывается в интернет-чатах или на телевизионных ток-шоу, где дают слово зрителям?