Валерий Панюшкин: Не страшно

В общем, впору было бы уже впасть в истерику. Но я почему-то не впадаю. Это чувство знакомо мне. Иррациональное отсутствие страха, когда вокруг происходят страшные события. Я помню это чувство. Я испытывал его в конце 80-х. Диссиденты сидели в тюрьмах и психушках, обыски проводились, книжки и пластинки конфисковались, кагэбэшники запугивали родственников и друзей телефонными звонками и беседами на конспиративных квартирах, война шла полным ходом — а страшно не было. Вдруг перестало быть. Почему-то перестало быть страшно еще до всякого Горбачева и всякой перестройки.

Сейчас то же самое. За последний всего-то месяц Государственная дума наша приняла или вот-вот примет целый пакет репрессивных законов. Во-первых, закон о митингах: теперь во время любого публичного мероприятия кто угодно может быть признан злоумышленником и наказан штрафом, на который мне, например, высокооплачиваемому журналисту, надо работать два месяца и ничего не есть. Во-вторых, закон о некоммерческих организациях: теперь если не мне лично, то уж во всяком случае глубоко уважаемым мною людям вроде Людмилы Михайловны Алексеевой, предписывается самим себя провозгласить иностранными агентами и самим себя за это наказать, как минимум, усложненной бухгалтерской отчетностью. В-третьих, закон о детях: теперь, если мои дети могут увидеть у меня в компьютере что-нибудь вредное для детей, то компьютер у меня можно на законном основании изъять и поступить с ним так, как поступили с компьютером Навального, то есть взломать все мои пароли. А к вредному относится, например, демонстрация курения. И если я в своем  компьютере смотрю фильм «17 мгновений весны», где Штирлиц смолит как паровоз, то можно отнимать у меня компьютер, а то и детей.

Все эти три закона ужасны в неряшливой своей абсурдности, но почему-то мне не страшно. Почему мне не страшно? Я сошел с ума?

Обыски идут. У Навального, у Яшина, у Собчак, у Бароновой, еще у кучи народа. Но почему же мне не страшно? Я вообще-то не очень смелый человек. У меня богатая фантазия. Я легко примеряю несчастья, происходящие с другими людьми, на себя. Так почему же я совершенно не боюсь, что ко мне придут с обыском?

Угрозы слышатся. Вот только что глава Следственного комитета Бастрыкин угрожал заместителю главного редактора «Новой газеты» Соколову. А теперь угрожал и Навальному. И все это со страшным лицом. А мне почему-то не страшно. Даже за Навального страшно не очень, а уж за себя не страшно совсем.

Люди сидят по тюрьмам. Толоконникова, Алехина и Самуцевич — сидят. Активисты 6 мая — сидят. Навальный, Яшин и Удальцов — то сидят, то не сидят, но все чаще сидят. Почему мне не страшно? Козлов сидит, а если прийти к Ольге Романовой на встречу активистов ее «Руси сидящей», то вообще кажется, будто каждый второй в России сидит. Но именно Ольга Романова не устает повторять, что в тюрьме нету ничего страшного — и веришь как-то.

Это похоже… Знаете… За двадцать четыре года отцовства по мельчайшим каким-то признакам я, например, научился определять, что ребенок заболевает, еще до появления первых симптомов. Температуры еще нет, горло еще не болит, но глаза как-то нехорошо блестят, вид какой-то грустный, неуловимое что-то в облике, и я уж знаю — заболевает.

Точно так же за сорок три года российского гражданства я, кажется, научился распознавать оттепель по крохотным, едва различимым приметам — даже не могу сказать, по каким. Никаких умопостижимых признаков грядущей либерализации не видно. Видно, наоборот, закручивание гаек, репрессии, жестокость, цензуру. Почему же я не боюсь репрессий, несмотря на то что вот они уже начались? Почему, по каким едва заметным признакам я определил, что репрессии захлебнутся? Я всерьез спрашиваю.

Возможно, конечно, что я просто идиот. Возможно, я выдаю желаемое за действительное. Возможно, у меня стокгольмский синдром. Возможно, к сорока трем годам я окончательно пропил мозг. Но если бы у меня была белая горячка, то мне, наоборот, было бы страшно, а мне не страшно. И я не понимаю почему?

Я всерьез пытался отыскать для этого не свойственного мне бесстрашия рациональные аргументы. Ну, например, что у власти не хватит на репрессии денег. Ну, например, что вертикаль никому не подчиняется и каждый гребет под себя. Ну, например, что нету лояльных власти силовых структур. Ну, например, что у властителей счета за границей и дети в Оксфорде. Но вот уже десять лет я слышу от оппозиционеров про неработающую вертикаль, про недостаток лояльности силовых структур, про счета в Швейцарии и детей в Оксфорде. Почему десять лет все это не мешало закручивать гайки, а сейчас вдруг помешает?

Почему мне не страшно? Или я тут один, кому не страшно? Вам страшно?