Валерий Панюшкин: Проще закона

Описывать разговор с таксистом — что может быть банальнее? Это глупо, в конце концов. Вот я и описываю разговор с таксистом.

Таксист, которого я нанял во время командировки в Самару, оказался нормальным мужиком. Меня надо было отвезти в Димитровград, подождать в Димитровграде, отвезти в Самару, забрать в Самаре через несколько часов и отвезти в аэропорт. Мы провели вместе более или менее весь день.

И о чем только мы не поговорили! О самодурствующем начальнике местного ГАИ, который велит разлиновывать дороги так, что пробок становится только больше. О холодном лете. О фарватере реки Волга. О бабах, разумеется, про которых никогда не поймешь, что у них на уме. О взрослых сыновьях, которые, так поглядишь — вроде здоровые уже дядьки, а этак поглядишь — сущие еще дети. О пиве, об арбузах, об общественном питании, об иномарках российской сборки…

Ну и, разумеется, зашел рано или поздно разговор об азербайджанских торговцах, которые «понаехали тут». И это у меня любимая тема. Я люблю пытаться донести до случайного собеседника, будь он таксист или попутчик в поезде, элементарные понятия о толерантности. Получается редко, но, во-первых, упражняешься в народной элоквенции и налаживаешь свой собственный понятийный аппарат, а во-вторых, если удается до собеседника достучаться, то из дальнейшего разговора проистекают удивительные открытия о тайнах народной души. Так случилось и на этот раз. Таксист говорил:

«Они же все заполонили! Они же все рынки держат! Ни одного русского лица не увидишь на рынке!»

«По-твоему, русские хотят торговать? — парировал я. — Вот в Москве попытались устроить эксперимент, выделили на рынках специальные места для местных торговцев, так и пустуют эти прилавки, никто с них не торгует».

Таксист не сдавался:

«Потому что не пускают русских. Рынок держат перекупщики. Ты мне не говори, я картошкой занимался. Ты привозишь свою картошку, а тебе даже разгрузиться не дают. Либо продавай азербайджанцам (он употребил другое, обидное слово) по две копейки, либо тебя просто с рынка выгонят и ты вообще ничего не продашь. Ты мне не говори! Я видел, как вот просто колхозник закалывает свинью и везет продавать на рынок, а его останавливают, обливают тушу бензином и поджигают. Хорошо если самого не сожгут…»

«Куда же смотрит милиция?» — задал я наивный вопрос, радуясь, что вот сейчас водитель мой попадется в ловушку.

«Какая милиция! Купленная вся милиция! Менты же у этих азербайджанцев (он употребил другое, обидное слово) на зарплате!»

«Так, может, дело не в азербайджанцах, а в милиционерах? Как ты думаешь, если завтра исчезнут все эти торговцы с Кавказа, что будет: колхозник сможет свободно приехать на рынок и продать свою свинью, или на рынке все равно будут царить перекупщики, только не азербайджанские, а русские?»

«Как ты говоришь?» — таксист на секунду задумался.

«Я спрашиваю, если не будет кавказцев, торговля станет честной или просто кавказская мафия заменится русской мафией?»

Таксист промолчал. Но я продолжал настаивать:

«Значит, дело не в азербайджанцах, а в ментах? Если бы менты были честные, никакие азербайджанцы не могли бы захватить рынок, а если менты коррумпированные, то рынок все равно будет захвачен, азербайджанскими бандитами или русскими — все равно».

Таксист молчал. Когда разговариваешь с националистом, редко удается заставить его услышать аргументы. Но на этот раз получилось. Таксист молчал. На его простом лице изображалась прямо-таки работа мозга. А я продолжал настаивать: «Нет, ты скажи все-таки, по-твоему, дело в азербайджанцах или дело в ментах?»

«Ну, в ментах, да! — таксист мой сдался. — Ну, в ментах! — он выдержал паузу. — И что ж теперь, ничего сделать нельзя?»

Эта его последняя фраза и была тем самым открытием, ради которого я веду разговоры с таксистами. Из этой его последней фразы следует, что национализм так легко поселяется в массовом сознании, потому что «национальное возрождение» кажется реальным или во всяком случае реальнее, чем установление законности.

«Национальное возрождение» — русские, живущие как братья, помогающие друг другу и успешно противостоящие внешнему врагу, — это укладывается как-то в сознании простого человека. А честные менты не укладываются.

Выгнать однажды кавказцев с рынка представляется реальным. Заставить ментов не брать взяток, разоружить и разогнать эту оккупационную армию, взимающую дань с местного населения, реальным не представляется.

Поэтому они и предпочитают национализм демократии. Национализм проще, понятнее, перспективы его реальнее. Они как тот пьяница из анекдота: потерял рубль в канаве, а ищет под фонарем, потому что под фонарем светлее.

Удивителен тот факт, что иногда им можно даже объяснить эту их ошибку.