Леонид Бершидский: Духовный степлер

Официальная стенограмма послания Владимира Путина Федеральному cобранию начинается словами: «На церемонии, состоявшейся в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, присутствовали члены Совета Федерации, депутаты Государственной Думы, члены Правительства, руководители Конституционного, Верховного и Высшего Арбитражного судов, губернаторский корпус, председатели законодательных собраний регионов, главы традиционных конфессий, общественные деятели, руководители крупнейших средств массовой информации».

Единственное возможное продолжение предложила питерская группа S.P.O.R.T. еще в 2000 году: «А я не поехал. Я купил мотыля и пошел на реку. Я люблю рыбалку. Сядешь на берегу, закинешь удочку — клюет!»

Может быть, поэтому такие дежурно вялые комментарии вызвала президентская речь у оппозиционеров. «Повторил все свои невыполненные обещания своих 13 лет у власти... Манифест сохранения статус-кво. Манифест авторитаризма. Манифест неразвития», — написал, к примеру, Владимир Рыжков.

Скука — естественная реакция на длинную официальную речь надоевшего лидера. Мы жили под фоновое бормотание Брежнева и акынство Горбачева, теперь вот можем так же жить под Путина. Владимиру Владимировичу, с его-то нынешними спинными трудностями, хоть сейчас на трибуну мавзолея (продолжающего, как теперь известно, православную традицию) — дежурно помахивать рукой проходящим стройотрядовцам, многодетным матерям и героям труда.

Желание скучливо закатить глаза, как всегда, вызывает эстетическая сторона путинской речи. Ссылка на Льва Гумилева насчет пассионарности — моветон: термин уже настолько общеупотребительный, что в ссылке не нуждается. Цитата из Солженицына — из статьи «Россия в обвале» 1998 года — неладно сшита. У Путина:  «Патриотизм — чувство органическое, естественное. И как не может сохраниться общество, где не усвоена ответственность гражданская, так и не существовать стране, особенно многонациональной, где потеряна ответственность общегосударственная». А у Солженицына между первым и вторым предложением, которые в путинской речи ничем логически не связаны, — целая банальная тирада про то, что коммунисты и либералы патриотизма не понимают, в Америке в школах висят национальные флаги, а свобода не отменяет понятия долга.

Кстати, слово «скрепы», так покоробившее некоторых слушателей путинской речи, — вероятно, «духовными скрепами», о которых сказал президент, стреляет духовный степлер, — тоже из «России в обвале». В путинском вполне обиходном русском слово это звучит чужеродно и нелепо, для него и контекст нужен солженицынский: «Однако в тот год люди были захвачены жаркой поглядкой на телевизор... И еще большее ликование взвихрил 1991 год, у кого и 1992».

Был в президентской речи и совсем уж позорный, с точки зрения интеллигента, момент — выпускник Петербургского университета (пусть и конспиративный) В. В. Путин вдруг дал Свету из Иванова: «Пожилые люди находились в еще более худшем положении, часто просто за гранью нищеты». Все-таки мы, филологи и примкнувшие к ним граммар-наци, ждем от национального лидера более лучшего владения государственным языком.

Путин, иными словами, продолжил показывать креативному классу — теперь уже несколько утратившему оппозиционные ориентиры и переставшему понимать, почему целью марша 15 декабря должна непременно быть Лубянская площадь и не может быть проспект Сахарова, — что он агрессивно, вызывающе, демонстративно не свой. Его спичрайтеры по-другому, чем мы, понимают, что такое интеллектуальный дискурс. Но это демонстрировалось уже много раз — зевота, тоска.

Форма, как водится, заслоняет нам содержание, с которым, она, конечно, едина, да не вполне. Путин достаточно внятно объяснил, чего он хочет, а это умение как раз недоступно нынешней оппозиции, потому что она не едина, а Путин — един.

Путин хочет страны с традиционными ценностями, но современной технической мыслью. Фундамент такого общества — православная многодетная семья и школа, в которой воспитанию (в духе тех же ценностей) уделяется не меньше внимания, чем образованию. Путин считает, что, раз при советской власти идеология в школах не мешала готовить сильных математиков, не помешает и сейчас. Православные, семейные инженеры, генетики, архитекторы и даже промышленные дизайнеры — почему бы и нет? Бывают же такие деятели искусства, хотя в целом этим персонажам традиционные ценности претят.

В этой стране одна из базовых ценностей — оборона (за веру, отечество, ну и...), поэтому для развития науки и промышленности локомотивом должен стать государственный оборонный заказ.

В этой стране Бог наказывает за стяжательство, поэтому в госкомпаниях руководители не должны получать намного больше среднего персонала, а чиновники и их родственники — обогащаться и обзаводиться всякой там зарубежной собственностью.

Ну и так далее. «Мы должны всецело поддержать институты, которые являются носителями традиционных ценностей, исторически доказали свою способность передавать их из поколения в поколение... Мы должны действовать не путем запретов и ограничений, а укреплять прочную духовно-нравственную основу общества. Именно поэтому определяющее значение приобретают вопросы общего образования, культуры, молодежной политики. Эти сферы — это не набор услуг, а прежде всего пространство для формирования нравственного гармоничного человека, ответственного гражданина России».

Путин намекает, что всеобщее исправление нравов может оказаться невозможным прямо сейчас, — благоденствие наступит раньше, — но над ним надо начинать работать, и все будет хорошо.

Страна, которой хочет Путин, похожа на Ордусь из подзабытых ныне произведений коллектива авторов, творившего под псевдонимом «Хольм ван Зайчик». Злая пародия на эту страну — Россия сорокинского «Сахарного Кремля» — темная сторона луны, на которую воет президент.

Хочет ли реальный народ жить в путинской утопии? Как сказано все в той же «России в обвале», «мы должны найти в себе силы и умение сопротивляться распаду уже сейчас, и чем напорней разрушают нашу жизнь — тем напорней бы и сопротивляться. Однако: позволит ли это нам наш национальный характер?»

Лично я думаю, что народ по меньшей мере не против. Жил же при Советах, которые высказывали похожие идеи, только у них был коммунизм, — а теперь будет солженизм, и ничего страшного.