Русский бангла-стайл. Почему мы всегда выбираем худшее

Когда на пляж Новой Зеландии выбросило неизвестного морского монстра, видео быстро набрало три миллиона просмотров и тысячу комментариев. Самый популярный — на чистейшем русском: «Ни хрена себе!» Очевидное доказательство, что глобализация все-таки состоялась.

В глобальном мире есть страны-гетто и страны-заповедники, страны-пляжи и страны-нефтекачки. Раньше Иваново было городом невест, а теперь есть целое государство невест — Бангладеш, где несколько миллионов очаровательных девушек шьют рубашки для вас, дорогие читатели. Полторы тысячи этих девушек лежат сейчас под развалинами швейной фабрики. Самая кровавая рукотворная катастрофа со времен теракта 11 сентября — наводнения и землетрясения не в счет.

Итак, на одном конце глобального мира люди мрут за зарплату доллар в день. На другом конце в трехкомнатных апартаментах с трехразовым питанием и доступом в «Википедию» коротает тюремный срок Андерс Беринг Брейвик. Норвежский убийца живет в лучших условиях, чем большая часть человечества. Я не призываю срочно сгноить его в Азии — просто описываю живописные крайности.

У России особый путь: мы посередине. Что бы ни говорили ультралибералы, у нас тут далеко не Бангладеш. Но, согласитесь, и не Норвегия.

Если на секунду забыть о нефтеносных шельфах Норвежского моря и бесплодных джунглях Восточной Бенгалии, страну третьего мира от страны первого мира отличает лишь одно — пренебрежение к жизни.

Жизнь ценят там, где кормят досыта. Социальное бытие целиком определяет сознание. На крохотном острове этично есть друг друга, тем самым регулируя популяцию. Христос не придет к людоедам: сожрут и будут правы. Какая такая вторая щека? Мне ножку, пожалуйста. Точно так же в условной Норвегии людоедство проявляется лишь редкими рецидивами а-ля Брейвик, а главные болезни общества совсем другие — например, высокий уровень самоубийств (раньше, до развития здравоохранения, этот комплекс медицинских проблем называли «с жиру бесятся»).

Россия — посередине. Нефти столько, что можем позволить себе и трех-, и пятикомнатные камеры для массовых убийц, и многокомнатные дворцы для добропорядочных чиновников. Но по бескрайнему пространству от скважины до скважины гуляет совершенно бангладешская жуть.

На этом стыке потенциального богатства и социального кошмара и возникает зазор для маневра, маленькая зона доброй воли, где сознание хоть чуть-чуть да и определяет бытие, где добрые дела возможны и даже не всегда наказуемы. Ну есть же, есть у нас возможности и ресурсы, чтоб стать Норвегией. Так какого черта мы тянемся к Бангладеш?

И вовсе не нефтяная игла всему виной и уж точно не нехватка свободного рынка.  Вон у Норвегии тоже госрегуляция и тоже игла: 40 процентов бюджета выкачивается из-под земли, точнее, из-под моря. Но рентная экономика сочетается с таким благоговением перед жизнью, что в уголовном кодексе даже нет пожизненного заключения. 

Сходство России с Норвегией одно — нефть. Сходства с Бангладеш обидные и пугающие. Столько же населения (143 миллиона), одинаковый однопартийный парламент, одинаковые правители сидят по три-четыре срока, ну разве что числятся премьер-министрами, так и у нас Путин премьер-министром был. Пенсия, как и в России, достойная, зарплата, как и в России, высокая — после катастрофы на фабрике ее даже собираются поднять с доллара до двух.  Райское местечко! Но хотим ли мы быть условным Бангладеш? Тут, пожалуй, достигнут всероссийский консенсус: нет, не хотим. Наоборот, хотим быть условной Норвегией. Даже мракобесы, сетующие на засилье гей-парадов, вряд ли откажутся от скадинавских зарплат и скандинавских пособий.

Однако вопреки желанию 143 миллионов, мы движемся не на северо-запад, а на юго-восток. Бангладешизация России не есть путинское изобретение, хотя именно Путин произнес культовую фразу, достойную бенгальской республики: «Она утонула». Тонет — ну и черт с ней. Не «Курск», так «Булгария». Не студенты, так пенсионеры. Не оппозиция, так еще кто-нибудь. Не тысяча трупов, так две. Жертвы у нас пока не такие, как в Бангладеш — там все построено на соплях и дуют муссоны, а у нас есть еще остатки бессмысленной железобетонной мощи. А когда истечет этот запас прочности — и технической, и социальной? Когда сгниют все самолеты и пароходы, пересажают всех панков, феминисток и Навальных? Что будет?

Вспоминаю императив Горбовского, любимого героя братьев Стругацких: «Из всех решений выбирай самое доброе». Ну, у них там в 22 веке был управляемый теромояд и полный коммунизм, они могли себе это позволить.

А мы можем? Не знаю. Знаю одно: в Норвегии я не нужен, а в Бангладеш не хочу. Придется что-то тут, в России делать.