Леонид Бершидский: Хороним Капкова с музыкой

Три дня между появлением в газете «Ведомости» статьи «Капков устал от культуры» и выходом в той же газете текста «Капков устал, но не уходит» — проиллюстрированного, кстати, той же фотографией, что и исходная сенсация, — прошли под песню Александра Лаэртского «Дети хоронят коня».

Капков не ушел из московского правительства, зато узнал, что он: 

— «парки, фестивали, обновленные музеи и театры, модернизированные библиотеки, велосипеды напрокат, уличные театры и модные группы на день города; одним словом, Москва без Газманова» (Ю. Сапрыкин);

— создатель «хрупкой иллюзии Европы» (А. Носик);

— «абсолютно несоветский человек» (Д. Бутрин);

— «куда больший западник, чем большая часть наших театральных деятелей» (М. Давыдова);

— «молодой, живой человек, абсолютно отвечающий современному представлению о стратеге» (М. Лошак);

— «сильный политик, [какого] либо с треском убирают, либо отправляют на повышение, чтобы не держать рядом с собой сильного соперника» (T. Олевский);

ну и, до кучи, что он:

— «вернул обществу... социальную роль конформистов с репутацией и самоощущением конформистов» (О. Кашин);

— «добрый надзиратель, на радость заключенным украшавший жизнерадостными рюшечками колючую проволоку и поставивший в карцеры горшки с цветами» (В. Варфоломеев).

Я в детстве, когда дулся на весь мир, представлял, как умру и над могилой станут говорить всякие хорошие слова, и даже недруги скажут что-то пусть не приятное, но лестное, вроде того, что написали о Капкове Кашин и Варфоломеев. Потому что о мертвых или хорошо, или ничего.

Если была у Капкова такая же детская фантазия, она сбылась. Дети вроде бы хоронили коня, но конь все это время был жив и слушал, как

Средь сучьев из леса сиротливо стучит

По стволам деревянным птица тупая.

Имя ей Дятл, и стуки его

Заглушают рыдания детских глаз.

Возможно, он вместе с шефом, Сергеем Собяниным, песню и заказал. Ведь, кроме них, никому не было выгодно распускать слухи о его грядущей отставке.

Если бы никто слухов этих не распускал, откуда бы взялись анонимные московские чиновники и даже один кремлевский, рассказавшие об «усталости» Капкова «Ведомостям»? Просто так эти дятлы не стучат никогда.

Плач по Капкову заглушил стенания по поводу не-вполне-поражения Алексея Навального. Для Собянина, знавшего, что он Капкова переназначит и тем вызовет у его многочисленных поклонников вздох облегчения, это было весьма удобно. А самому Капкову полезны были разговоры об «усталости». Прогрессивная общественность должна была как следует прочувствовать возможную утрату.

Как же она будет без:

— прокатных велосипедов, почти как в Париже (которые вообще-то проект департамента транспорта, а не капковского департамента культуры);

— новых музеев с мультимедийными инсталляциями, почти как в Берлине;

— прогрессивных театров, почти как в Нью-Йорке;

— парков без детских аттракционов, но с вай-фаем — почти как в квартире — потому что ведь затопчет кто угодно другой все это прекрасное и повсюду включит Газманова (а не группу «Город 312», как на концерте для Собянина на Болотной площади в ночь с 8 на 9 сентября, организованном, конечно же, департаментом культуры)?

Все два дня, что тихонько звучала невозможная на любом официальном концерте — хоть лужковском, хоть капковском — песня про коня и дятла, Капков ничего не опровергал. Слушал музыку. Было, наверное, приятно.

Все слезы уже пролиты авансом, а сколько еще таких концертов на Болотной предстоит организовать, в скольких библиотеках открыть «медиацентры», чтобы про них написала газета «Вечерняя Москва», сколько отличных детских театров оптимизировать.

Когда культура, как в Москве, почти полностью зависит от госдотаций, неизбежно зависит она и от вкуса чиновника, который дотации распределяет. Многим из тех, кто проливал слезы, пока дятел долбил «по стволам деревянным», вкус Капкова — отражение вкуса московской тусовки, нахватавшейся впечатлений в европейских турпоездках, — ближе, чем откровенное лужковское варварство. Прикинувшись ненадолго мертвым, ловкий чиновник Капков напомнил, насколько ближе.

А я давно тут живу. Я видел, как в Манеже экспонировались картины членов МОСХа, потом мед и парадные портреты блондинок с собачками, теперь вот — советские холодильники (артефакты эпохи) и фотографии Картье-Брессона. И то, и другое, и третье было весьма познавательно.

Я также помню, что Пьера и Жиля в Манеже выставлял еще комитет по культуре Москвы, а не департамент, а никаким Капковым в том ужасном, гомофобном городском правительстве и не пахло. С другой стороны, уже капковский департамент запрещал концерт Noize MC в Зеленом театре с формулировкой «не вписывается в концепцию ЦПКиО имени Горького как парка культуры и отдыха».

Кто помнит, как звали бесстрашного главу комитета по культуре, развернувшего у самых стен Кремля гомосексуальную пропаганду (когда она, впрочем, была еще технически легальна)? Память города коротка, а культурные пласты в нем наслаиваются быстро. Вот двадцать сантиметров церетелиевского периода, вот шестнадцать с половиной — псевдоевропейского, и копается в этом всем не археолог с кисточкой, а экскаватор.

Хитрый Капков заставил рыдать по себе «при жизни» — и лучше выдумать не мог. Потом будет поздно.

Москва, она не только слезам не верит. Она и плачет только в детских мечтах, а не в исторической перспективе.