Андрей Кончаловский: Тридцатилетних мы уже потеряли

Фото: Михаил Королев

 

СВ «Википедии» первая фраза о вас — «режиссер советский, российский, американский». Вы себя каким больше ощущаете?  

Я себя ощущаю российским и в какой-то степени советским.

СНе американским?

Нет. Я некоторое время был американским режиссером, когда пытался сделать карьеру в Голливуде, но, слава Богу, не получилось.

ССлава Богу?

Мне очень повезло, что у меня не получилось.

СПочему?

Потому что я должен был бы снимать там на понятном в Голливуде киноязыке, что меня абсолютно не интересует. За деньги снимают в принципе только очень популярное коммерческое кино. Собственно, когда мне предложили снимать продолжение фильма «Джуманджи», я бы мог согласиться. Получал бы много денег, может, застрял бы там на том, на чем многие застревают, как, например, этот казах талантливый...

СБекмамбетов?

Да. В Голливуде нужны только люди, которые могут сделать много денег, а те, кто не могут, там не работают.

СВы считаете, что снять шедевр, при этом коммерчески успешный, при сегодняшнем состоянии индустрии невозможно?

Возможно, но это редкое совпадение.

СВам удавалось?

Я в Голливуде работал всего один раз. Я сделал в Америке семь картин, но в Голливуде снял только одну — «Танго и Кэш». Могу сказать, что сейчас сделать хотя бы в какой-то мере авторский фильм там еще сложнее. Потому что коммерческое кино делается как продукт, в него вкладываются огромные деньги. А что значит «как продукт»? Сидит множество людей, которые разрабатывают маркетинг — что нужно сделать, чтобы картина принесла много денег. Это чистая технология, там искусством не пахнет, иногда там пахнет неплохим ремеслом.

СВы предпочли вернуться в Россию, потому что, оставшись в Америке, вынуждены были бы снимать только коммерчески успешное кино?

Я снимаю авторское кино. Такое кино мне про Америку снимать сложно, я не так хорошо ее знаю. Хотя мог бы, у меня были идеи… Но как-то не срослось.

СВаш последний фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» сделан в очень необычном жанре. Я видела несколько его определений, в том числе «экзистенциальная драма». Вы сами «драму» придумали?

Нет. Я так не называл. Вообще идея фильма как-то возникла… из воздуха. Однажды мне мой директор Женя Степанов сказал: «Может, вы снимете полудокументальный фильм?» Я спросил: «Какой?» — «Ну, вот про почтальона». Как-то так все потом и поехало.

СМеня в вашем фильме удивил один момент. Я читала несколько ваших статей и интервью, где вы говорите про Россию, ее историю и современность. Мне показалось, что вы говорите с большим раздражением, настроены чрезвычайно критически. А в этом фильме, напротив, есть ощущение смирения, спокойствия, принятия. Кажется, что вы этим бедным, детским, полуязыческим российским миром даже любуетесь.

Это неправильное слово, если я и любуюсь, то любуюсь не миром, а людьми, которые мне дороги. Я попытался увидеть естественную часть жизни моих героев. Не искусственную. В естественной жизни возникает гармония. Вообще люди, которые живут не в городе, существуют в гораздо большей гармонии, чем урбанизированная часть населения, в любой стране. Что касается моих статей, то, наверное, в них действительно есть и раздражение, но больше там все же разочарования. Вообще в желании радикальных перемен меня настораживает категоричность, а иногда даже истеричность. Но мое разочарование не связано с отсутствием радикальных, революционных перемен. У меня нет истерического желания немедленно изменить все в России, потому что я знаю как.

СА было такое желание?

Такие желания подчас посещают, но я далеко не уверен, что я знаю рецепт. Нет. Я признаю, что не знаю как. Притом что большинство социально и политически ориентированных, мыслящих людей обуреваемы иллюзией, что они знают как.

СВы себя к классу интеллигенции относите?

Скорее нет. Интеллигенция — это сугубо российское явление. Ее вообще в мире не существует, кроме России, ибо идеология родилась в среде разночинцев, чувствующих дикую несправедливость крепостничества — тех, кто всегда в оппозиции любому правительству. Среди них бывают очень отважные люди. Люди сумасшедшей отваги, но они всегда в оппозиции к правительству. Всегда!

СТо есть, по-вашему, главная черта интеллигента — его оппозиционность?

Да. Но в европейской России, которая возникла после Петра, появились еще интеллектуалы, класс просвещенных людей. Существует большая разница в жизненной концепции между интеллигенцией, которая всегда партийна и нетерпима — «если ты не с нами, то против нас», — и образованным классом.  Интеллигентами в классическом смысле, наверное, были Радищев, Белинский,  Чернышевский.

СТо есть люди, которые должны всегда за что-нибудь бороться?

Не за, а против чего-то. Всегда. Это интеллигенты. Помимо них в мире существуют интеллектуалы. Это образованный класс, который рассматривает свою позицию независимо от партийности. Иногда он может принять, а иногда не принять действия государства. Выдающийся русский философ Струве считал: «Интеллигенция всегда истерична, а образованный класс вдохновлен». Первым интеллигентом он называл Радищева, а первым вдохновленным человеком — Пушкина. Очевидно, что у этих людей есть большая разница в жизненных концепциях. В этом смысле я считаю себя просто думающим человеком. Меня не столько волнует, как должно быть, сколько почему так.

СВы нашли ответ?

Это было бы очень самонадеянно утверждать. Среди наших социологов и историков немало выдающихся умов: Пивоваров, Булдаков, Яковенко, Ахиезер, Хархордин, которые пытаются разобраться в причинно-следственных связях и социокультурных причинах того, почему Россия до сих пор находится в XVI веке или даже в XV. Когда я это говорю,  люди, которые любят Россию, обычно оскорбляются. А я не считаю, что это оскорбление. Нельзя второклассника начальной школы оскорбить тем, что он Гегеля не знает. Это глупо. Читать дальше >>

Читать дальше

Перейти ко второй странице