Валерий Панюшкин: Объект предательства

Книга, лежавшая на самой кассе в магазине «Москва», была привлекательной. На ней было написано: Василий Аксенов. Я-то думал, что никогда уже больше не прочту никакой его новой книги. Но вот она — прощальная.

Заголовок был вполне аксеновский — «Таинственная страсть». А вот подзаголовок разочаровывал — «роман о шестидесятниках». Я не люблю о шестидесятниках. Я не видел их молодыми, я видел их сомнительными мэтрами, мне не нравятся их стихи, кроме разве что Окуджавы, которому за чистоту интонации я склонен прощать то, что Моцарт у него играет на скрипке, не убирая ладоней со лба. Одним словом, я не люблю про шестидесятников.

Однако же книжку с прилавка взял, пробежал глазами аксеновское предисловие и сразу понял, что куплю. В предисловии Аксенов рассуждает о том, как трудно писать книгу про реальных людей. Реальные люди прочтут и непременно начнут придираться к тому, что тут переврал, здесь перепутал... Я это знаю: меня беспокоит зазор между тем, как я запомнил события, и тем, как зафиксировали их объективы беспристрастных (беспристрастных ли?) телекамер. Со мной неоднократно бывало, что я описывал демонстрацию, например, и вьющиеся над демонстрантами черные знамена, а в ответ мне немедленно десять человек выкладывали в блогах фотографии описанного мною события, указывали на тот неоспоримый факт, что флаги над демонстрантами не черные, а красные, и делали на этом основании неоспоримый вывод, что Панюшкин все врет, и поспорить было невозможно. Но я же помню, что флаги были черные, я закрываю глаза, и картинка с черными флагами встает по ту сторону век. Аберрации памяти, аберрации реальности? Не знаю. Знаю только теперь, что и Аксенов имел с этими аберрациями дело и что свои воспоминания о событиях считал достовернее фотографий и исторических документов. Хотя бы только за это последнюю книгу Аксенова следовало купить и прочесть, что я и сделал.

В отличие от большинства аксеновских книг, эта не имеет сюжета. Так или иначе, в том эпизоде или в этом, в сцене ли кремлевского разноса, который устроил молодым писателям в 63-м году Хрущев (автор присутствовал), в любовной ли сцене Вознесенского и Богуславской в дубнинском отеле (автор отсутствовал) — так или иначе, речь идет о таинственной страсти к поэзии, каковая поэзия в ту удивительную эпоху (пишет Аксенов) «ценилась выше, чем хоккей».

Книжка рассказывает даже не о людях, служивших поэзии как святыне. Книжка рассказывает собственно о поэтическом творчестве, которое было святыней. И если прочесть книжку, то непременно подумаешь, что вот уже сколько лет, почти полвека не было у нас никакой такой святыни, которой можно и нужно служить.

Аксенов вспоминает, что в те странные времена достаточно было служить поэзии, чтобы нравиться девушкам. Достаточно было служить поэзии, чтобы быть государственным деятелем, ревнителем или врагом системы. Достаточно было служить поэзии, чтобы путешествовать по миру, чтобы содержать семью, чтобы находить друзей, чтобы наживать врагов. Одним словом, для жизни в те странные времена не надо было делать ничего — только служить поэзии. Аксенов описывает жизнь так, что поэт выглядит чем-то вроде священника — достаточно служить Богу, а обо всем остальном позаботится для тебя церковь. Языческая какая-то вера с языческими ее гимнами. Вера, совершенно признаваемая всеми людьми, включая безграмотных. И если прочесть книжку, то обязательно подумаешь, что не было у нас с тех пор никакой такой веры.

Были некоторые модные вещи, которые на определенных этапах нашей новейшей истории на роль святыни слегка претендовали, но никогда святынею не становились. В конце 80-х была, например, рок-музыка, служение которой помогало жрецу нравиться девушкам, но не превращало жреца в государственного деятеля. В начале 90-х была демократия, служение которой превращало жреца в государственного человека, но на девушек впечатление производило слабое. Теперь есть это придурковатое вставание России с колен, которому служить и вовсе невозможно, или это мне так кажется, и просто не выпестовался еще в недрах движения «Наши» человек, способный запомнить и описать молодежные сборища на Селигере с тем же священным трепетом, с каким Аксенов описывает поэтические сборища в Коктебеле.

Возможно, это только мне по прочтении аксеновской книжки кажется, будто вот уже полвека у нас не было никакой святыни, чтобы служить ей. Возможно, это я просто брюзжу.

Но в книге «Таинственная страсть» Аксенов указывает еще на одно свойство поэзии 60-х, еще на одно свойство святыни вообще. Святыню нельзя предавать. Но святыня всерьез способна быть объектом предательства. Предатель обречен мучиться предательством. Или повеситься на осине. Или жить со своим предательством, запрятав его в нервные тики и кошмарные сны. Или стать по причине предательства парией. Святыня — это нечто такое, по отношению к чему предательство запрещено, но возможно.

И вот я думаю: сколько лет не было у нас ничего такого, что запрещено предавать?