Каждый — вселенная, вместе — орнамент масс

Культурные трансформации происходят рывками или все-таки постепенно?

Культура — это сфера самых медленных изменений. Приведу простой пример — ранний период советской власти. Тогда произошли радикальные преобразования: смена политического строя, военный коммунизм, НЭП, индустриализация, коллективизация. На преобразования ушли годы. Культурная революция — одно из направлений ранней советской политики. Ленин посвятил повороту к «культурничеству», как он выражался, свои последние статьи, а впервые заговорил о нем в самом начале 1920-х. О том, что основные задачи культурной революции выполнены, Сталин заявил лишь на последнем предвоенном съезде в 1939 году. То есть по прошествии почти 20 лет. Это самое длительное структурное преобразование, которое совершили большевики.

Вы считаете, решающую роль в культурных изменениях начала века сыграло решение правительства, а не становление промышленности, не появление «массового человека»?

Это был очень многофакторный процесс. Но чтобы обозначить роль правительства, приведу цифры. Основные инвестиции в инфраструктуру государственной культурной политики приходятся на вторую пятилетку. В этот период, с 1933 по 1937 год, примерно 70% республиканских бюджетов было инвестировано в культурную политику. И мы продолжаем жить в контуре этой инфраструктуры. То есть количество библиотек, клубов, государственных театров с тех пор практически не изменилось. Культурная революция понималась широко, туда входила и сфера образования. Школьная программа до настоящего времени имеет те черты, которые приобрела в годы второй пятилетки. Аналогичным образом и система высшего образования, окончательно сложившаяся в СССР, берет свое начало именно в тот исторический период. 

Какие культурные изменения происходят сейчас?

Сравнительно широкую картину подвижных культур дает Всемирное исследование ценностей Инглхарта — проект, отслеживающий культурную динамику с 1981 года. Опираясь на эти данные, а также на общеевропейские и национальные соцопросы, все ведущие культурсоциологи сходятся в том, что суть культурного поворота, происходившего во второй половине XX века с разной скоростью в разных странах, можно назвать субъективацией.

Она проявляется, упрощенно говоря, в том, что молодые поколения перестают ориентироваться на внешние нормы и институты. Основной мотив их поведения — субъективное самоощущение. Не очень важно, где ты живешь, какая у тебя машина. Главное — эмоциональная удовлетворенность, переживание, эмпатичность. Существенно, что такой запрос включает в себя и работу. Самореализация становится для людей значимее внешней карьеры. Поэтому появляются такие тренды, как, например, экономика творцов, creator economy. Это люди, которые непрофессионально занимаются творчеством. Мы видим только вершину айсберга — блогеров-миллионников, на самом деле творчеством как хобби занимается огромное число людей. И эта креативная самодеятельность постепенно вытесняет профессионалов. 

Такая жизненная позиция на самом деле не является чем-то новым. Сдвиг — в массовизации тех практик, которые давно известны. Они связаны с романтизмом, с определенного рода философией жизни. Просто раньше это касалось очень небольших групп: художников, богемы. Любой романтик XVII–XIX веков мыслил себя таким образом. Сегодня мы массово разделяем судьбу этих небольших групп. 

Правда, интерпретировать это явление как поколенческий сдвиг — не более чем методологическая условность, дань удобству статистических схем. Социологические опросы по своей природе требуют подобных упрощений. При ближайшем рассмотрении оказывается, что в группах внутри поколений различий часто намного больше, чем между когортами разных поколений.

Что способствовало этому повороту на субъективацию и какие у него последствия?

Американский социолог и политолог Рональд Инглхарт так сформулировал причины этого перелома: для того чтобы совершился переход к постматериалистическим ценностям, человек должен социализироваться с ощущением экзистенциальной безопасности. Если говорить про нашу страну, последний голод у нас был в 1946 году. И в других развитых странах во второй половине XX века не было голода, войн, больших катастроф; природу мы покорили, теперь ее надо спасать. Это ощущение экзистенциальной безопасности определило ценностный сдвиг.

Когда люди в своих суждениях начинают руководствоваться не внешними нормами, а личными переживаниями, рациональность отходит на второй план. Происходит эмоционализация общества. В таких условиях знание теряет свою прежнюю значимость. Авторитет науки больше не имеет прежнего веса. Еще одна из характерных особенностей современной культуры заключается в том, что «люди больше не взрослеют»*. Мы все время молодимся, в итоге получаем такую немного истеричную моложавость.

А современные технологии, интернет не породили еще одного культурного поворота?

Я бы не стал преувеличивать роль компьютера. Процитирую Умберто Эко, который, выступая в Москве в 1998 году, когда интернет только появился, заметил: большинство во все времена предпочитает познавать мир через визуальные образы. Массе народа было достаточно церковных росписей, чтобы составить представление о мире, многие воспринимают жизнь через телевизор, а теперь его просто заменил другой экран. Всегда были визуально и зрелищно ориентированные массы и те, кто читал толстые книги. Соотношение тех и других сохраняется.

По поводу интернета: сегодня мы видим, что люди устали от всего, что связано с цифровой коммуникацией. Сейчас самый дорогой досуг — когда вы можете быть вне доступа. Люди стремятся к цифровому детоксу.

Со временем люди опять потянутся за досугом богемы? 

Это уже происходит. Посмотрите на туристические тренды в стране: популярным становится экстремальный туризм, молодежь стремится к природе. Другое дело, что это иллюзия, настоящей природы давно уже нет. Мы в любом месте находимся в пределах культуры. Есть такой парадигмальный художник XIX века Карл Шпицвег. Считается, что в его картинах философия Гегеля получает визуальное воплощение. Мне кажется, что образ современности — это герои Карла Шпицвега в ландшафтах Каспара Давида Фридриха. 

Неужели цифровизация не оказывает на общество никаких глубинных влияний?

По мере того как генеративный интеллект проникает во все сферы жизни, наиболее вдумчивые мыслители обеспокоены вопросом, как человек вообще сможет реализовать свободу в мире алгоритмов.

Дело в том, что начиная с эпохи Просвещения человечество верило, что в мире восторжествует разум. «Разум» с большой буквы. Робеспьер даже пытался ввести во Франции праздник Великого разумного существа. Победа разума означала бы, что наша жизнь будет насквозь рациональна. Эти утопические идеи Просвещения пробивали себе дорогу на протяжении XIX и XX веков. Проект социализма / коммунизма — это рациональное планирование. Он не состоялся, как многие считают, по причине недостаточных технических возможностей. Сейчас, благодаря новым технологиям, мы переходим в эпоху алгоритмов, которые абсолютно рациональны. Навигатор решает, как вам двигаться, алгоритмы выбирают, какую музыку, фильм порекомендовать. В итоге мы оказываемся в ситуации, когда под угрозу ставится само понятие человеческого достоинства, с античных времен неразрывно связанного с возможностью реализовывать свободу выбора. 

Нельзя даже сказать, что это кто-то программирует, потому что мы все, участвуя в работе алгоритмов, становимся одновременно и программистами, и программируемыми. Нет крайних, нет теории заговора, когда кто-то всем заправляет. Никто не понимает, как современные технические средства устроены, — они результат работы огромного количества коллективов. Мы оказались в чисто механическом, но очень рациональном мире, в котором нет свободы. Социальные и традиционные институты разрушены, происходит атомизация общества. И есть механизмы, которые все эти атомизированные частицы организуют в определенного рода потоки, в «орнамент масс»**. Он хорошо виден в транспортных приложениях, называется «общий трафик».

Так что проблема здесь старая, но заданная в совершенно новых условиях: как человеку сохранить свое достоинство с точки зрения возможности свободного выбора.

То есть мы самоорганизуемся помимо собственной воли? Происходят ли какие-то уравновешивающие процессы или мы строго движемся по направлению к одному большому муравейнику?

Дело не только в цифровизации, современная цивилизация обладает очень высокой динамикой. Прекрасная история развитого индустриального общества, когда пришел на завод подмастерьем и ушел начальником цеха, теперь почти нереальна. Как говорит Герман Люббе (немецкий философ. — Прим. ред.), происходит сокращение пребывания в настоящем. Оно становится все более коротким. Ведь настоящее — это тот период, когда мы знаем, как жить; период, для проживания которого не нужно учиться, а можно положиться на систему привычек. В наши дни повседневность постоянно меняется. 

Динамичность — не единственная черта цивилизации: она по своей природе глобальна. Гостиницы «три звезды» во всем мире одинаковы, терминалы аэропортов слабо отличимы. Цивилизация — это то, что не привязано к месту происхождения. Канализацию изобрели в Риме, железную дорогу — в Англии, смартфон — в Калифорнии, теперь они везде. В таком мире нет места идентичности. 

Неустойчивость нового времени и проблемы с идентичностью мы компенсируем тем, что сохраняем прошлое. Если посмотреть на статистику, у нас практически не меняется количество театров, клубов, библиотек. Есть даже небольшая отрицательная динамика, зато число музеев и объектов культурного наследия постоянно растет. Был гигантский всплеск этого показателя в 1990-е годы, что вообще парадоксально. Это говорит о том, что наша забота о сохранении прошлого становится все более интенсивной. Все напряжение, связанное с общественными движениями в защиту памятников архитектуры, бум изобретения традиций — всяческих праздников огурца и кислицы — это спонтанная реакция культуры, направленная на сохранение исторической идентичности. 

* Так считает современный немецкий философ Одо Марквард.

** «Орнамент масс» — термин, введенный немецким социологом массовой культуры Зигфридом Кракауэром.

Беседовала Юлия Кузнецова