Фильм Александра Гордона «Огни притона»

Для меня работа с Гордоном оказалась приятным сюрпризом. У нашей истории был очень бурный старт, и мы снимали фильм уже через три месяца после нашего знакомства. Причем он занимался своим делом, я занималась своей работой, и долгое время мы так и оставались толком не знакомы. Я видела, как он работает на площадке — четко и хорошо, мне это нравилось и в процесс я не вмешивалась. Фактически мы начали с ним знакомиться, уже закончив съемку. Оказалось, что это один из самых внутренне подвижных и саморазвивающихся людей, которых я встречала, и чуткий товарищ. Остальные таланты Александра, мне кажется, всем очевидны.

Сложнее всего было с Богданом Ступкой. Представьте себе, 58-й год, прокурор, еврей, антисемит. Сцену, которая идет около трех минут, Ступка играл минут восемь — с удовольствием, по-царски, песни пел… Потому что он просто приехал отдохнуть на шесть дней в Одессу. После этого я пришел к Оксане в вагончик и вижу, что она рыдает. Я говорю: "Оксана, это непрофессионально". Она отвечает: "Мы не справимся с ним, вы видите, это монстр". Богдан Сильвестрович с его железным профессионализмом влез в фильм, который был наполовину снят, где был уже сформирован актерский ансамбль. И я сказал: справимся. В итоге смена закончилась на 10 часов позже, чем предполагалось: в шесть утра вместо восьми вечера, но в результате, когда Богдан Сильвестрович понял, что мы снимаем по-настоящему, что тут есть дубли, он сдался и стал нормально профессионально работать.

Потрясающий вопрос! Представьте себе: у вас родился ребенок – ну дебил, ну сволочь, но уже родился! И какую черту харктера вы хотели бы в нем изменить? Это бред. На самом деле это даже вопрос не философский, а вопрос истязания жизни. Потому что если ты хоть раз получал от жизни пинки, то тебе не хочется сдать назад ни единой секунды. Все, эта работа сделана.

Кроме того, кино не может быть совершенным, потому что совершенное кино – мертвое. Все живое несовершенно. К тому же это кино сделано на том дыхании, которое было тогда, сейчас его не повторишь, и наконец, я работаю по элементарному принципу: дело сделано, совесть чиста. Есть такие люди, которые готовы переделывать свой единственный фильм всю жизнь и выпускать его под именами «Асса-8», «Асса-19», «Асса-65»... Я хорошо отношусь к Соловьеву, но это не тот случай. Ничего переделывать я бы не хотел.

Меня с Одессой связывает Гарри Борисович, он там родился, там познакомился с моей мамой и там сделал меня. Моя сводная сестра, зная, что я откосил от армии, говорила: «Саша, армия все-таки сделала из тебя человека». Одесса — мой родной город, такой же, как Кимры и Рим, а теперь еще Вена и Манхэттен. Но роднее, потому что я оказался там в 19 лет, и вполне сознательно ходил, ловил и впитывал эту атмосферу — конечно, она оказала на меня свое влияние.

В фильме Одесса — это не столько место действия, сколько время действия. Мы пытались найти 58-й год в современной Одессе, но нам почти не удалось: она вырублена даже больше, чем лужковская Москва. Тогда мне предложили поехать снимать во Львов. Но я сказал: «Нет, ребята, ни во Львове, ни в Кишиневе Одессу снять нельзя, будем искать здесь». И нам удалось, хотя там так бедно, что пришлось даже в сцене первого проезда героини, где она едет на трамвае (которого там, кстати, нет), перенести фокус на нее, пожертвовав огромной панорамой города, потому что восстановить эту панораму времен 58 года уже невозможно. А раз восстановить нельзя, значит, будут декорации, ряженые, массовка…

Посмотрим. Вот буквально через пару недель я буду отчитываться за все. 

Предположу, что этот вопрос задает человек, который никогда не смотрел "Нью-Йорк". Программа с самого начала была исключительно Гордона, в ней снимались обе мои семьи. Соловьев же появился позже — когда я уже вернулся из Нью-Йорка. Я, собственно, и привел его на телевидение, о чем теперь очень сильно жалею. Мне кажется, что Соловьев — это самое большое зло, что есть сегодня на телевидении. Беспринципная, живущая очень короткой памятью, злопамятная, паразитирующая тварь. 

1) Я доволен его судьбой, потому что это самый незаметный фильм в истории российского кинопроката. Он вышел в урезанном виде на НТВ в незапамятные годы. Было выпущено 150 кассет VHS, которые надо было раздавать. Мне один из людей — не продюсеров — шепнул: «Я продал право крутить твой фильм за 3 тысячи »… Абсолютно доволен его судьбою, потому что ее нет.

Вы не поверите: то, что вы видели, и есть режиссерская версия. И в замысел никто не влезал, хотя я жалею, что не прислушивался иногда к советам продюсеров. Потому что один из них мой друг, а другая стала подругой именно на этом фильме.

Я мистик, и поскольку у меня уже второй раз по сценарию Гарри Борисовича герой погибает в грозу, я полез в интернет, где опубликованы все сводки погоды за много лет, и посмотрел, сколько было гроз в 58-м году, в тот месяц, когда мы снимали, — ровно две. Гарри Борисович не мог это помнить. Конечно, дождь — это состояние. Когда вы снимаете кино атмосферное, архаичное, то вам такими силами природы, как дождь, пренебрегать нельзя. Поэтому это маркер, указатель — дождь — что грядут изменения.

Нет, это не я, мы специально искали человека, который совсем бы не умел петь, а я пою гораздо лучше.

Тут нет никакого намека, потому что папа — это Люба, и я — это Люба. Но вы абсолютно точно угадали. Потому что когда мы не могли найти актера на роль Адама (это оказалось практически невозможно, все, кого мы звали, отказывались), мы пошли парадоксальным путем — предложили Янковскому, но Фандера сказала: «Мы никогда вместе сниматься не будем». Я даже совершенно неожиданно предложил — Меньшикову, предположив, что он вполне от ролей мальчиков может перейти к роли городских сумасшедших. Когда мы зашли в тупик, все стали меня уговаривать, чтобы я сыграл эту роль. Но я не могу сниматься в своем кино. И тут моя бывшая жена, заядлый театрал, предложила мне посмотреть Левинского. Я помню, еще в 70-е годы я видел его на Малой сцене Театра Сатиры  в «Затюканном апостоле», и я подумал: сколько же ему должно быть лет, и что он может сейчас? А дальше началась история, обычная для кинематографа: ему предложили почитать сценарий, а он сказал, что в кино не снимается. Тогда позвонил я: «Алексей, я тоже режиссер начинающий. Прочтите сценарий и дайте хотя бы пару советов». Я подлая тварь. Он прочел — и все получилось .

Когда мы сняли первый дубль его  монолога, где он рассказывает, о том,  что будет в 2000 году, вся съемочная группа собралась возле мониторов в камерах, где все это записано. Я спрашиваю: что случилось? — Можно посмотреть? И я понимаю, что они  смотрят дубли и — аплодируют ему.

На следующий день и свет еще не стоит, а группа опять собирается у монитора: «А можно вчерашний диалог показать еще раз?» Вот, как их зацепило… Я очень жалел, что мне пришлось этот монолог порезать в угоду длине фильма. Я думаю, что здесь есть актерский ансамбль — когда все актеры существуют в тех обстоятельствах, которые обозначил автор, когда они все из одного места. Вот он — единственный, кто не из того места, и он должен выступать не диссонансом, а, наоборот, организующим началом. Он существует в театральной органике, и у него это получается абсолютно органично и оригинально.

У нас в плане было 42 дня.

Оператор этого фильма — Шинкаренко, молодой человек. Он с Мотылем снимал последний фильм — делал это три года в свои юношеские годы. Мотыль его измотал, но он стал профессионалом.

И вот у нас шапка после того, как последние кадры сняты. Снимали мы это в здании, которое сами построили. Мы бухаем, и ко мне подходит один из осветителей. Часть осветителей у нас была из Молдовы. Он говорит: «Спасибо вам. Я главный оператор "Молдова-фильм", и я у вас на площадке, потому что у нас работы нет. И я вашего Максима был готов сначала убить — так кино не снимают. А теперь увидел материал — нас так не учили. Берегите пацана, он великий». Приятно? Приятно.

Команда была интернациональная, условия были не очень простые. Но вспоминать об этом одно удовольствие.

Все ровно наоборот. Сценарий написан по повести, а в повести описана совершенно другая женщина — там селянка, которая весит больше, чем Оксана килограмм на 60, и гораздо лучше, чем Оксана, знает жизнь. Мы искали такой типаж, но выяснилось, что таких актрис природа наша уже не делает. Мимо Оксаны мы один раз уже прошли, когда искали 40-летнюю. Естественно, пролетели — и я, и Гарри Борисович: «Ой, эта щепка!» Мы прошли полный круг и остановились. Даже стали думать об иностранных актрисах. И тогда Люба Аркус, главный редактор журнала «Сеанс», сказала: «Поговори с Оксаной».

Мы встретились в ресторане ЦДЛ, и Оксана стала меня убеждать, что это ее роль, и что именно она ее должна играть. Она была настолько убедительна в этой речи, настолько внятно и понятно говорила, чтобы я  «забыл про свои мужские приоритеты», что я сдался. И сейчас я счастлив, потому что другую актрису в этой роли я , действительно, представить не могу. Это лучшая роль Оксаны. Конечно, я мечтаю, чтоб у нее была роль еще лучше, но ее пока нет.

Фильм умрет, а повесть останется. 

Потому что фильмы умирают — кинематографу всего 100 лет, — а Эсхил, Софокл — остаются.

Мало того, что носители фильмов погибнут... Кино — это впечатление. Я делал мимолетное собственное впечатление — о женщине, о мужчине, о смерти, о любви, об Одессе (хоть я и не застал ее тогда), о нежности, о том, что "людей жалко, особенно — всех". Это впечатление от повести. Но останется именно повесть - прочтите ее, она есть в интернете . Кино нельзя смотреть в одиночку, потому что это коллективное бессознательное. Я сделал к тому же открытие: я театральный человек, и знаю, что каждый театральный спектакль отличается от другого, меняется в зависимости от зала. В кино же, казалось бы, все страдания, которые были сняты сначала на аналоговую пленку, а потом переведены в цифру, остаются неизменными. Но это не так.

Кино — это сгусток коллективного бессознательного. Смотреть его в одиночку — это все равно, что думать, что ты можешь подменить собой весь мир. В кино ты пришел, сел в зал с другими людьми и уставился в другую жизнь. Эта жизнь рождается лишь тогда, когда вы все вместе в нее уставились.Если ты  посмотрел фильм один — все равно что не смотрел. Я это проверил на себе. И сейчас, смотря фильмы к «Закрытом показу», я всегда  зову несколько человек, к себе домой, и мне важна их реакция, их дыхание, и это делает финал.

Да. Мальчика на дереве я предложил, когда сценарий был уже написан. Я знаю Гарри Борисовича, в первую очередь, не как прозаика, а как поэта. Я подумал, что неплохо было бы в фильме показать какие-то его стихотворения. Это работает на атмосферу. Мы сняли восемь таких эпизодов, но в итоге осталось два - это то, где мальчик сидит на дереве (это стихотворение Гарри Борисовича называется  «Акация») и где толстая женщина поласкает пеленки, а мальчик отворачивается.

Не забывайте, что я дилетант. Я этот фильм не видел, как и тысячи других. Я считаю, что насмотренность сейчас — путь тупиковый, каждый год выходит множество фильмов, пересмотреть, которые невозможно. Все фильмы посмореть нельзя. Возможно, кто-то в какие-то времена думал, чувствовал схожим со мной образом, но я за это не отвечаю.

Это детский вопрос - я столько раз отвечал на него детям! У меня есть три любимых фильма - это «Дети Райка» Карне, «Восемь с половиной» Феллини и «Не горюй» Данелия.

Я так и не понял, вам мой фильм понравился или нет?

Хотя это кино наивное и снималос оно, конечно, совсем не в расчете на такую насмотренную  аудиторию, как ваша.