В Коломну она поехала посмотреть на дом, где жил писатель Борис Пильняк. Это сейчас от деревни Черкизово или Старки, где тогда гостила Анна Ахматова у друзей, на машине всего полчаса, а тогда, в 1936 году, подобное путешествие было целой историей. Поезд, теснота, духота, неудобные деревянные скамьи… Зачем ей это было нужно? Непонятно. Ведь можно было встретиться с Пильняком в Москве. Но почему-то Ахматова не захотела этого делать. Ей нужны были именно дом, который она никогда не видела, и город, в котором никогда не была.
Может, с этой поездкой была связана какая-то тайна, которую знала только она? Говорили же, что Пильняк хотел жениться на Ахматовой, делал ей предложение, и каждый раз, бывая в Питере проездом, посылал корзину роз. А однажды они даже предприняли что-то вроде путешествия из Петербурга в Москву на его новеньком авто. Невообразимая роскошь по тем временам! В одном из его шуточно-любовных писем промелькнет такая фраза: «…В Москве будешь кататься на автомобиле и на мне. Будет очень весело, будем пить вино и каждый день… именины».
Подробности никому неведомы. И о предложении руки и сердца, которое Пильняк делал семь раз, и о корзинах роз, и об автопробеге мы знаем только со слов самой Ахматовой, а точнее, ее скрупулезного биографа и конфидента Лидии Корнеевны Чуковской. Но то, что в Коломну поэтесса приезжала, известно точно. Остались неоспоримые документальные свидетельства — фотографии Льва Горнунга, сопровождавшего ее в безуспешных поисках дома преданного обожателя и несбывшегося мужа.

Сейчас интересно сравнить ту июльскую, черно-белую, бедную Коломну образца 1936 года, запечатленную камерой Горнунга, и нынешнюю, туристскую, ярко раскрашенную, пропахшую фирменной пастилой и антоновскими яблоками.
На самом деле малые провинциальные города России тем и хороши, что столетиями тут ничего не меняется, не перестраивается. Могут, конечно, что-то снести, как, например, в 1950-е годы зачем-то свергли красивейшую шатровую колокольню церкви Николы Посадского XVI века. Но общий облик города годами остается неизменным. К счастью, сохранилась и эта церковь. Издалека кажется, что она вся выстроена из множества кокошников, расположенных друг над другом. Их тут больше 100, аккуратно уложенных сахарной горкой в пять ярусов. Такие кокошники на Руси называли «огневидными», сравнивая их с языками пламени, подобные храмы на Руси именовались «огненными», а церковь Николы на Посаде прозвали «коломенской жар-птицей».
Наверняка Ахматову, как человека набожного и одновременно склонного у мистицизму, должна были заинтересовать легенда об алтарных ажурных крестах, увенчанных коронами:
Вскоре после окончания постройки в церкви проходила церемония венчания. Когда на молодых возложили венцы, вдруг поднялась страшная буря, ветер сорвал с жениха и невесты короны и водрузил их на церковные кресты. Люди стали искать причину, по которой Господь отказался принять это венчание. И выяснилось, что юноша и девушка — разлученные в детстве брат и сестра. Они не знали об этом, полюбили друг друга, но Бог не дал свершиться греху и вместо молодых обвенчал кресты.
Соборная площадь в Коломне сегодня выглядит точно так же, как в дни, когда здесь гуляла Анна Андреевна. В то время ей вспомнилась Пиза, где они с Гумилевым однажды были проездом. Что-то неуловимо похожее, действительно, есть. Совершенные пропорции, ощущение устремленности ввысь, гармония. Ведь Кремль в Коломне строили итальянские архитекторы, да и к соборам тоже, говорят, приложили руку. Но в главный храм города — Успенский собор, заложенный еще Дмитрием Донским в 1379 году, попасть без специального пропуска Ахматова точно бы не смогла. Храм был закрыт и разграблен еще в 1929-м, богослужения возобновились только 1989 году. Теперь здесь, на Соборной площади, проходят фестивали под открытым небом.

Из всех коломенских достопримечательностей Ахматова больше всего хотела посетить Маринкину башню. Так в народе называют самую высокую сторожевую башню, оставшуюся от величественной крепостной стены, некогда окружавшей город. Она и сейчас высится краснокирпичным маяком, напоминающим одновременно и стены Московского кремля, и Кастелло Сфорцеско в Милане. По легенде, именно здесь окончила свои дни «гордая полячка» Марина Мнишек — коронованная царица русской смуты, супруга и подельница обоих Лжедмитриев, мать несчастного «Воренка», провозглашенного наследником русского трона. Скорее всего, его отцом был атаман Иван Заруцкий, с которым Марина сошлась еще при жизни Лжедмитрия Второго. Но доподлинно ничего неизвестно. Известно только, что всех, кто имел с ней дело, ожидал страшный, мучительный конец. Мужей Марины убили, Заруцкого посадили на кол, а трехлетнего спящего сына повесили прилюдно на стене Московского Кремля. «Ивашка за свои злые дела и Маринкин сын казнен, — докладывали русские послы в Польшу, — а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла». По другим сведениям, ее заточили в Круглой башне Коломенского Кремля, где она умерла в 1614 году. Впрочем, в самой Коломне предпочитают придерживаться мистической версии: «А злая его (Лжедмитрия) жена Маринка-безбожница сорокой обернулась, и из палат вон она вылетела».
Всю жизнь Ахматову влекло к роковым женщинам. Они возбуждали ее фантазию, волновали кровь, заставляли примериваться к их судьбам, как к чужим платьям. При этом была она искренне убеждена, что «роковыми» и «легендарными» они стали только благодаря мужчинам. Да и сама она числила себя как раз по этой категории: «Я гибель накликала милым. И гибли один за другим. О, горе мне! Эти могилы предсказаны словом моим». Но как часто бывает в жизни, трагедия идет об руку с фарсом. Не успела Ахматова пройти один лестничный пролет «Маринкиной башни», как у туфли отлетела подошва. Судя по мемуарам, это с ней часто случалось. Что-то все время у нее рвалось, терялось или спадало в самый неподходящий момент. Так было и в этот раз. А взбираться надо высоко. Ступени неудобные, крутые, скользкие. Не идти же босиком. Решила не рисковать — вернулась обратно.
Сегодня в Маринкину башню и другие помещения Коломенского Кремля пускают только со специальными экскурсиями, и то не каждый день. Поэтому перед поездкой следует узнать все заранее.
Что еще успела увидеть Ахматова в тот июльский день? Выйдя из Кремля через Пятницкие ворота, она очутилась перед домом Луковникова. Милый русский ампир. Четыре колонны на фасаде. Изящный ажурный балкон, сохранившийся только на фотографии Льва Горнунга. Теперь его нет. Но дом на месте, и даже есть мемориальная мраморная доска со стихами местной поэтессы Татьяны Башкировой и фотографией Льва Горнунга.

…А вот то, ради чего Ахматова отправилась в долгое путешествие — дом Пильняка, — она так и не нашла. Несколько раз прошлась вдоль Арбатской улицы, как всегда стараясь доверять не памяти «хищной», а природному инстинкту «слышать место». Знала, что объект ее поисков где-то здесь, рядом. В изнеможении присела на лавочку у дома №14, да так и осталась там сидеть в своем белом платке, глядя куда-то вдаль на фоне пустынной улицы. Еще одна ее «невстреча». («Таинственны невстречи. Пустынны торжества, Несказанные речи, Безмолвные слова».)
Думала ли Ахматова, что ей никогда больше не суждено будет встретить хозяина этого дома? Через год после ее поездки в Коломну Бориса Пильняка арестуют по обвинению в шпионаже в пользу Японии и расстреляют на полигоне в Коммунарке. На его смерть она отзовется трагическими стихами: «И каждому завидую, кто плачет. Кто может плакать в этот страшный час о тех, кто там лежит на дне оврага…»
…Тогда, в июле 36-го, дом Пильняка на самом деле был близко. Всего в двух шагах от той самой лавки, на которой Ахматову сфотографировал Лев Горнунг. Дом и сейчас значится под номером семь. Раньше там была мемориальная доска. Но, говорят, ее убрали по требованию новых владельцев. Зато на калитке соседнего дома имеется лаконичное предупреждение: «Собака злая, цепь китайская».

Сюда все едут ради Кремля. Зарайский Кремль самый древний и… самый маленький из всех сохранившихся древних оборонных древних русских крепостей. Он старше московского Кремля — правда, всего на один год. Впрочем, и этот Кремль строили итальянцы.
Тех, кого влекут красивые мифы и литературные легенды, наверняка взволнует трагическая история жены рязанского князя Евпраксии:
Князь Федор Рязанский поехал к хану Батыю с дарами и просьбой не опустошать рязанские земли. Но кто-то успел шепнуть хану, что князь утаил главное свое сокровище – красавицу жену, византийскую принцессу Евпраксию. Батый потребовал отдать ее, князь отказался, за что был немедленно казнен. А Евпраксия, узнав об этом, выбросилась из окна вместе с малолетним сыном Иоанном. Произошло это как раз здесь, в Зарайске.
Историки, правда, гадают, из какого высокого терема могла выпрыгнуть княгиня, чтобы разбиться насмерть, если построек выше второго этажа тут раньше не было. Но жители Зарайска легенду эту очень любят, а Евпраксию почитают своей главной покровительницей. Именно в стенах городского монастыря было создано выдающееся произведение русской литературы «Повесть о разорении Рязани Батыем». И здесь же, в Иоанно-Предтеченском соборе Зарайского Кремля, хранятся неоднократно потревоженные останки матери Достоевского Марии Федоровны (Лазаревское кладбище в Москве, где она покоилась, ликвидировали еще в середине 1930-х годов). Изначально предполагалось, что это место упокоения будет временным до окончательного восстановления семейного склепа Достоевских. Но дело затормозилось и совсем не факт, что будет доведено до конца, — никак не могут разыскать могилу Михаила Достоевского, отца писателя.
Что касается самого Федора Михайловича, то Зарайск, город его детства, фигурирует в его сочинениях лишь однажды — в романе «Преступление и наказание». Отсюда был родом тот самый красильщик Миколка, который сознался в убийстве старухи-процентщицы, чем, как известно, сбил с толку и следователя Порфирия Петровича, и настоящего убийцу Раскольникова.

От своего права на долю родительского имения Федор Михайлович Достоевский отказался в 1844 году, получив 500 рублей серебром компенсации. Невеликие деньги тем не менее позволили ему бросить газетную поденку и сосредоточиться на писательской работе. Чтобы понять прозу Достоевского, надо хотя бы раз увидеть этот светло-серый край, среднерусский ландшафт своими глазами.
Пейзаж не изменился со времен детства Ф. М. Тот же «Маменькин пруд», поросший ряской, те же столетние липы, закипающие летом от множества пчел в ароматных цветах, та же «Федина роща», где дети любили играть в салочки и прятки. А неподалеку, в деревне Моногарово, старинный, XVIII века храм Сошествия Святого Духа, куда каждое воскресенье отправлялось на службу семейство Достоевских во главе с папенькой Михаилом Федоровичем.
«Это маленькое и незамечательное место оставило во мне самое глубокое и сильное впечатление на всю потом жизнь», — напишет Федор Михайлович, вспоминая Даровое. Семья приезжала сюда только летом. Жили скромно. Старшие дети — в крестьянской мазанке, родители с младшими — в небольшом летнем доме. Мать Мария Федоровна умерла в 1837 году от чахотки. Тогда же Федор, которому не исполнилось и шестнадцати, провел здесь свое последнее лето. А дальше Петербург, Инженерное военное училище, размещавшееся в Михайловском замке, вечный холод и неуют бывших дворцовых залов, рекреаций, бесконечных коридоров. Взрослая, городская, одинокая жизнь. С детством было покончено навсегда, как, впрочем, и с живой природой. У Достоевского в прозе ее не найти. Только однажды в рассказе «Маленький герой», написанном им в одиночной камере Петропавловской крепости, вдруг вспыхнут и оживут давно забытые картины деревенского лета.

Достоевский не знал, что с ним будет, какой приговор его ждет по «делу Петрашевского». Единственное, что могло отвлечь от тягостных раздумий и приступов страха, — это букет цветов, который он мысленно составлял для избранницы своего одиннадцатилетнего героя. Параллельно он писал в тюремном дневнике: «…мне опять позволили гулять в саду, в котором почти семнадцать деревьев. И это для меня целое счастья».
Почти семнадцать деревьев! Это все, что осталось ему от былого зеленого буйства и цветения природы. Жилые дома как тюрьмы, люди как арестанты, замурованные в своих квартирах-казематах. И никуда не вырваться, некуда бежать. И даже островок безмятежной красоты, с которым были связаны лучшие воспоминания детства, оказался тоже безнадежно загублен. Ведь именно здесь в 1839 году разъяренные мужики убили отца. Младший брат писателя Андрей вспоминал: «Отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильной грубостью и вслед за тем, убоявшись последствий, крикнул: „Ребята, карачун ему“. И с этими возгласами крестьяне в числе 15 человек накинулись на отца и в одно мгновение, конечно, покончили с ним».
Все это случилось среди прекрасной природы под сияющим летним небом. И кто знает, может быть, тот беспросветный мрак, который так страшно потом сгустился в великой прозе старшего брата, тоже родом отсюда, из этих мест, из этого одноэтажного флигеля, который хранит много тайн.
Символично, что и сам Достоевский, уже став знаменитым писателем, не спешил в родительское имение возвращаться. Хотя брат звал каждое лето, да и сам он много раз собирался. А все что-то мешало, не складывалось. Один только раз в 1877 году он приехал проведать места своего детства. Ходил по деревне, шутил со знакомыми стариками, помнившими его маленьким Федей, навестил и пруд, и рощу. Обещал на следующее лето обязательно приехать с женой Анной Григорьевной и детьми, которые еще были маленькими. Но больше — ни ногой.
Недавно дом тщательно отремонтировали, покрасили, обставили старинным красным деревом, которое к семейству Достоевских имеет, конечно, имеет мало отношения — просто такая мебель раньше водилась в дворянских домах среднего достатка, из таких фарфоровых чашек было принято пить чай. С другой стороны, можно понять и музейщиков. Не оставлять же голые стены. Нельзя разочаровывать туристов, приехавших специально посмотреть на место, где провел детство Достоевский. Надо что-то показывать, о чем-то рассказывать. Ведь по сути ничего не осталось от того его дома и жизни. А то немногое, что было, давно вывезено в Москву, на Божедомку, где был первый музей Достоевского.
Но воздух тот же, и виды из окон, и общий контур судьбы был намечен именно здесь, под этим небом, среди этих лип и берез. А церковный звон, доносящийся с колокольни храма Святого Духа, напомнит слова великого писателя и пророка: «Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив: только потому. Это все, все! Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту» («Бесы»).