Светлана Проскурина: Большинство думает, что «Анна Каренина» заканчивается прыжком под поезд
На постере к фильму «До свидания мама» — ноги актрисы Александры Ребенок в туфлях разного цвета, одинаковых по фасону: одна светлая, другая темная. Героиню Ребенок зовут Анна, ее муж — Алексей, светловолосый человек с ноутбуком. Ее любовник — Алексей, темноволосый любитель лошадей. Анна не знает, на ком остановиться. Она мучает обоих, за семейными разборками терпеливо наблюдает беленький мальчик Сережа, который слышит отцовскую фразу: «Все — зло».
После того как Светлана Проскурина и продюсер Сабина Еремеева сделали фильм «Перемирие», у них завязался долгий разговор о Толстом и «Анне Карениной» — о том, как прекрасно было бы экранизировать роман и как невозможно уже снять это после стольких экранизаций, сделавших его общим местом. Параллельно с раздумьями Проскуриной и Еремеевой над невозможным фильмом Василий Сигарев пишет пьесу «Каренин» для МХАТа. Когда трое, встретившись, объединились для совместной работы, Сигарев переработал пьесу для киносценария, и от «Анны Карениной» в сюжете остались только имена героев и ситуации.
Фильм, который вышел в итоге — тихий, напряженный, словно тревожные утренние сновидения, — и который, по мнению создателей, получился не про эпоху Толстого, а про сегодня, у многих зрителей выбил почву из-под ног. Потому что и история, и характеры не имеют ни следа «сегодня», разве только Алексей-муж все время проводит за лаптопом или за рулем лендровера, остальные признаки современности размылись, растворились. Даже пейзажи и декорации, в которых разворачивается жизненная драма, выглядят так, словно действие происходит в параллельном мире.
Светлана Проскурина сказала, что съемки проходили в Таллине: «Даже если я рассматриваю эту историю как историю большого сюжета и большого стиля, я не могу работать и снимать в Москве. Я из Питера, и мне было важно добиться в фильме того, что свойственно этому городу: сна, серого тумана — когда воздуха много, когда всюду присутствует серое северное море, но дышать нечем, словно с этим воздухом что-то не то, и ничто тебя не поддерживает. Мы не делали съемок в старом городе и тщательно скрывали бытовые подробности прибалтийской жизни, потому что наша история должна была быть не эстонской, а русской. Я хотела во всем тотального аскетизма — культуры, но аскетизма. Картина, в которой двое сидят за столом и разговаривают без музыкального фона, говоря при этом мало, — это самый честный, самый бесстыдный, но и самый художественный разговор. Мне важно не отвлекать зрителя от того, что происходит у героев внутри. Они очень скупо существуют, они прозрачные, зыбкие».