В двенадцать часов ночи город начали готовить к выборам. Это означало, что по улицам Москвы от школы к школе пошли специальные собаки в сопровождении кинологов, — вынюхивать террористов. Московских укурков собаки доводили почти до сердечного приступа: подходили, внимательно обнюхивали — и оставляли в покое. Застывшие в немыслимом напряжении укурки от прикосновения чуткого собачьего носа звенели, как хрустальная рюмочка, случайно задетая шафером на свадьбе с неявившимся женихом: Москва переживала поражение от рук заклятого врага молча, зализывая раны по домам. В восемь утра новостные ленты сообщили, что первым, кто приходят на участок, дают цветы, а детям вручают шоколадки. Практика показала, что шоколадку дают только тем детям, которые, не получив шоколадки, начинали яростно кричать наблюдателям на участке:

— Ваши выборы — обман! Ваши выборы — неправда!

Таким детям нервные дамы, одетые, как заведующие комиссионкой (в полной комплектации, включая золотой зуб) и выполняющие в этот день роль управляющего участком, покупали шоколадку в буфете (иногда — за собственные деньги).

Одиннадцать тысяч невыносимо вежливых милиционеров расположились в окрестностях школ, где среди грамот «За добровольное участие в соревновании "Веселые старты!!!"» и сделанных учениками на уроке труда плакатов «Наша школа вам рада сегодня» слонялись подслеповатые пожилые люди с красными повязками «Дружинник». Будучи спрошенными, стоят ли они тут на случай терроризма, такие люди, глядя поверх головы собеседника, как кагэбэшники в плохом (то есть отечественном) фильме, отвечали сквозь зубы:

— Бывают вещи и похуже терроризма.

Зато девушки в мини-платьях и мужчины в неприлично дорогих костюмах с партийными бэджиками отличались дружелюбностью и словоохотливостью. Одна такая девушка, начиная каждую фразу словами: «Как свободный наблюдатель от партии "Единая Россия"...» (и показательным образом путая «свободу» с «независимостью»), говорила интересующимся:

— Наше дело, например, — следить, чтобы голосующие не заходили в кабинки вместе с этими девушками, — в смысле из комиссии — и не делали там чего-нибудь такого — в смысле неприличного.

— Незаконного, — поправлял ее мужчина в дорогом костюме. — Незаконного.

В одном из участков шел тихий скандал: телевизор с видиком, подогнанный для развлечения членов исполнительной комиссии, показывал «Большую перемену». Наблюдатели от соответствующей партии воровато переглядывались и пытались понять, агитация это или не агитация. Наблюдатели от других партий просекли фишку и взвились.

К четырем часам дня пошла речь о явке. На некоторых участках дамы из приемной комиссии с ужасом смотрели в незаполненные списки «прихожан» и, когда их никто не видел, бормотали, молитвенно сложив руки перед собой и закрыв глаза:

— Бабушки, бабушки, бабушки, приходите, приходите, приходите, бабушки, бабушки, бабушки, бабушки, бабушки...

Но большинство бабушек, увы, отголосовались чуть ли не к девяти утра. Их гнала на участки не только старческая утренняя бессонница, но и иное, вполне меркантильное соображение: медпункт, устроенный при каждом избирательном участке. В некоторые медпункты к десяти утра выстраивалась очередь из трех-четырех бабушек, жаловавшихся на внезапный приступ то того, то сего, чтобы лишний раз пообщаться с медсестрой.

— Ну корвалол?... — растерянно спрашивала медсестра.

— Э, — говорила бабушка, — корвалол у меня и дома есть.

Тем не менее к трем часам корвалол, по слухам, во многих медпунктах кончился, а проблема с явкой все не решалась и не решалась. Говорят, что около нескольких избирпунктов изобретательные милиционеры тормозили проезжающих мимо водителей, и, увидев в паспорте подходящее место прописки, ласково говорили:

— Мы документики-то посмотрим, а вы пока зайдите, проголосуйте.

Присмиревший водитель заходил и голосовал.

К семи кинологи с противотеррористическими собаками, отправляясь по пустым участкам в последний предусмотрительный рейд, имели шансы познакомиться с последней волной голосовавших: теми, кто вчера пил от горя, причиненного вражеской Германией, и московскими фриками, гиками и хипстерами, плохо переносящими светлое время дня. Некоторые фрики приходили семьями, — например, на один избирательный участок пришла семья с блестками: у отца была кепка с блестками, у дочери — штаны с блестками, а у матери — расшитая блестками объемистая сумка, в которой, как выяснилось, не лежало ничего, кроме паспортов. Группа «Блестящие» голосовала, по собственному громогласному признанию, за ЛДПР:

— Размах у них есть, — объяснил лидер группы, почему-то настороженно поглядывая на террористическую собаку.

— Да вы не бойтесь собачки, она не по вашу душу, — успокаивающе сказал кинолог. — Она просто людей не любит, вот и скалится.

Директор участка быстро изобразила улыбку, показав золотые зубы.

Один Господь знает, как повернулась бы судьба России, выиграй она накануне выборов футбольный матч у Германии. Может, подъем национального духа повел бы граждан на избирательные участки, а может, ночное гулянье, наоборот, не позволило бы обеспечить даже ту жалкую явку, которой окончился день выборов. Но и нынешний проигрыш, конечно, можно было обратить на пользу России, если бы в последний день перед выборами не была запрещена агитация. Можно было бы, например, быстро подогнать плакаты: «Не пришел на выборы? 0:1 не в твою пользу» или «Голосуй или тебе Клозе!» Но, увы, беда случилась слишком поздно, для позитивных коннотаций времени не было. Как один кинолог правильно сказал своей собаке за две минуты до закрытия участка, куда явилось примерно шесть процентов зарегистрированных избирателей:

— Не смотри на меня так, просто день говно.