Женское счастье

Специально для проекта «Сноб»

Еще с молодости полковник безопасности Павел Иванович Чепрец был уверен в том, что ответной любви всегда можно добиться упорством. Он любил женщин, и, подсознательно, это свойство натуры определило его карьерную стезю. Прекрасно понимая, что работа в органах давала немалую власть над обычными людьми и над женщинами в частности, Павел Чепрец прикладывал огромные усилия для служебного роста. Был угодлив с начальством, не гнушался самых неприятных заданий, а также проявлял рвение в общественной жизни коллектива, взяв на себя руководство художественной самодеятельностью и организацию корпоративных вечеринок. Именно эта социальная нагрузка развила еще и пристрастие к теат­ральной режиссуре, а также к другим видам искусства. Так что если намечался допрос какого-нибудь писателя-дис­си­ден­та или строптивого рок-музыканта, то начальство совершенно обоснованно поручало это деликатное дело Павлу Чепрецу. Вот на одном из таких допросов он и познакомился с художницей Еленой Гойхман.

По официальной версии Елену Гойхман задержали за незаконную организацию выставки своих картин. В вину ей вменялось отсутствие лицензии и еще каких-то необходимых документов. Но на самом деле, согласно разъяснению, спущенному для Чепреца сверху, основная проблема заключалась в содержании самих картин. Несмотря на то что Гойхман относилась к авангардистам и вся ее живопись была малопонятна простым обывателям, поступил сигнал, что данное творчество весьма и весьма политизировано, как бы «с двойным дном», и пагубно влияет на нестойкие молодые умы.

Виртуозно проведя допрос, полковник Чепрец вдруг понял, что влюбился. Влюбился по-настоящему. Отлетели на второй план и визгливые секретарши, и запуганные любовницы, и тихая жена. В этой же гордой молодой женщине ему нравилось все. Нравилось то, как она держалась. Нравился ее театральный голос «с песочком». И уж само собой – внешность. Елена Гойхман была очень красива. Стройная фигура. Волнистые черные волосы, падающие на плечи. И большие малахитового цвета глаза.

– Уважаемая Елена Иосифовна, – произнес Чепрец, завершая беседу. – Вы все-таки неправы в своем неуважительном отношении к нашей организации. Поймите, основная задача у нас не задерживать абы кого и неизвестно за что. Задача, которую мы ставим перед собой, – это помочь таким, как вы. Помочь. Дать таланту по-настоящему раскрыться. Чтобы он не оказался на задворках истории, повторив судьбу многих, а наоборот, засверкал всеми гранями, получил широкую известность и признание большинства. Ну и, конечно, само собой, чтобы была хорошая зарплата. У вас появлялось когда-нибудь заветное желание?

– Да, – кивнула Елена Гойхман. – В детстве у меня было желание научиться рисовать. А сейчас мое заветное желание – плюнуть вам в морду.

После такого ответа Чепрец встал, в задумчивости походил по кабинету, краем глаза взглянул на настенные часы. Стрелки показывали половину первого ночи. С самого начала встречи с Гойхман, которая случилась довольно поздно, он принял решение намеренно затянуть беседу, чтобы затем предложить проводить ее домой. Что и попытался сделать.

Однако Елена Иосифовна с гневом отвергла высказанное предложение. Не села в машину полковника, а воспользовалась первым попавшимся ночным такси. После чего Павел Чепрец выдал своим подчиненным задание – установить наружное наблюдение за ней и за ее домом.

•  •  •

Художницы принадлежат к особой категории женщин. Редко ночуют по месту прописки. Почти никогда не выходят замуж. И большую часть личной жизни проводят в арендованной мастерской, которая, как правило, представляет собой однокомнатную квартиру с размалеванными стенами, перепачканными мольбертами, обшарпанным полом с разбросанной ветошью и огромным количеством полураздавленных тюбиков. Тут же располагается старая тахта для сидения и для спанья. Ванная у художниц обязательно выложена потрескавшейся керамикой с надписями в виде пожеланий. А на кухне – гора неточеных ножей и скопление полуразбитой старинной посуды. Образ жизни и режим художниц неподвластен пониманию ни одного рационального ума. Не раз бывали случаи, когда продюсеры, одетые по последнему слову деловой моды, посетив такое жилище, тут же убегали, испугавшись увиденного бардака, а благопристойные обывательницы, исправно голосующие на выборах, падали в обморок.

В такой же мастерской побывал и Павел Чепрец, когда вычислил основное место обитания Елены Гойхман. Он легко подобрал нужные отмычки и осторожно вошел, так чтобы не быть услышанным соседями из других квартир. Но в обморок не упал, потому как на своей специфической работе ему приходилось видеть всякое. Были и грязные камеры, забрызганные кровью от порезанных вен, и малявы, извлеченные из анальных отверстий, и устойчивый запах мочи как следствие отбитых почек, и прочие факторы, укрепляющие волю и терпение настоящего работника органов. Оглядев как следует мастерскую, пристально изучив новое недоработанное полотно, он сделал вывод, что эта барышня находится на полпути. На полпути от свободной жизни до известных подвалов на Лубянке. После чего принял решение, что нужно во что бы то ни стало ее остановить. Огромные малахитовые глаза и черные волнистые кудри настолько терзали воображение полковника, что он готов был поджечь эту квартиру, дабы не оставить улик, которые в дальнейшем могли быть использованы против Елены Гойхман. Появилось еще одно желание – завтра же броситься ей в ноги, пригласить в цирк, аквапарк, ресторан или еще какое-нибудь правильное заведение, чтобы начать работу по возвращению чаровницы к нормальной человеческой жизни. Но сколько времени уйдет на такое возвращение? И какие новые указания поступят сверху относительно гордой авангардистки?

– Глупенькая моя, – простонал Чепрец. – Желанная моя. Что же мне с тобой делать?

Минутное состояние сентиментальной расслабленности прервал звонок мобильного телефона. Молодой капитан, следивший за перемещениями Гойхман по городу, сообщил, что она возвращается. А это означало, что надо было покидать художественную мастерскую.

•  •  •

Розы – самые прекрасные из цветов, которые мы дарим любимым женщинам. Нежно пахнущие, с плотным бутоном, они всегда выручали влюбленных, опасающихся не угадать вкусы своих подруг. Покупая розы, вы никогда не ошибетесь, если надо идти на свидание, а также на свадьбу или похороны. Розы вручаются лучшей актрисе во время финального выхода под бурные овации, венчающие теат­ральную постановку. Красные розы имеют еще и сигнальное значение во время конспиративных контактов, если надо предупредить об опасности. А для передачи контейнера с микропленкой или взрывчатки лучше всего использовать пышный букет, составленный из белых роз.

Для очередной встречи с Еленой Гойхман полковник Чепрец приобрел фиолетовые розы, обрезав все колючки на тот случай, если художница начнет хлестать его этим самым букетом по лицу. Пригласил он ее, разумеется, к себе в кабинет, но дожидаться стал у входа в здание, сидя на лавочке. День выдался солнечным, что соответствовало прогнозам синоптиков. Прохожих было немного, поскольку встреча намечалась в рабочее время, в будний день.

– Опаздываете, Елена Иосифовна, – ласково произнес полковник после того, как художница вошла во дворик учреждения. – Вы, наверное, удивлены, что встречаю вас здесь, на улице, а не в кабинете?

Гойхман промолчала.

– Впрочем, ничего удивительного в этом не ищите, – продолжал Чепрец. – Во-первых, у меня в кабинете сломался кондиционер, а во-вторых, я всегда был демократичным человеком. Стоит ли разговаривать в духоте, когда можно замечательно пообщаться на свежем воздухе при хорошей погоде? Как вы думаете?

Гойхман опять молчала, только глаза ее сузились после слов «замечательно пообщаться».

– Если не секрет, у вас какие были планы после беседы со мной?

– Пойти домой, если, конечно, отпустите, – наконец произнесла Гойхман.

– Помилуйте, а почему я должен был вас не отпускать! – воскликнул Чепрец. – На каком основании? Если вам хочется отправиться домой, ради бога, пожалуйста! Только при одном маленьком условии… На некоторое расстояние я вас все-таки провожу. Как раз и побеседуем.

Выйдя из дворика, они двинулись по узкой аллейке, украшенной ровными голубыми елочками, растущими по обеим сторонам со строго выдержанным интервалом. Как это ни странным может показаться, но голубая елка стала одним из символов режимного учреждения и была, говорят, любимым деревом еще самого Феликса Эдмундовича Дзержинского. Нередко, устав после изнурительных допросов, «железный Феликс» любил побродить среди стройных пушистых красавиц, напевая песенку про «трусишку зайку серенького» и «сердитого волка», что способствовало поднятию настроения и восстановлению сил. И вот на протяжении многих десятилетий все особисты, как и секретари райкомов, заказывали именно такие голубые елочки, издающие чудесный запах хвои, напрягавший разве только одних подозреваемых, ибо точно так же пахнут огромные кедры и тридцатилетние сосны, которые предстояло валить в Сибири или на Колыме.

Но вот елочки стали заканчиваться, их сменили произвольно растущие березы и липы немного запущенного, но все же приятного парка с кое-где встречающимися фонтанами, а также инсталляциями, потемневшими от времени и голубиного помета.

– Как вы относитесь к творчеству Клода Моне? – наконец прервал длительное молчание полковник Чепрец.

Елена Гойхман от удивления чуть не споткнулась.

– Надо же, слова-то какие знаете…

– Знаю, – улыбнулся Чепрец. – Почему бы мне не знать фамилии известных художников? Вы что же думаете, если я полковник безопасности, то не должен интересоваться ничем, кроме отчетов, которые мне приносят подчиненные? О нет, Елена Иосифовна. Нам, бойцам невидимого фронта, ничто человеческое не чуждо. Ни цирк, ни кегли, ни Моне, ни Кандинский. Я в свободное время, если хотите знать, и Пастернака почитываю, и Гандлевского. Так как же насчет Моне? Что вы, например, скажете о его картине «Руанский собор в полдень»?

– Диссидюга этот ваш Моне, – усмехнулась Елена. – Если б он был жив, вам бы следовало его хорошенько допросить, напугать, а потом запретить заниматься профессиональной деятельностью.

– Запретить? Интересно, за что?

– Невнятное у него творчество, – продолжала ехидничать Елена. – Пишет так, как будто травки обкурился. Просто какое-то издевательство над честными любителями живописи.

– А «Подсолнухи» Ван Гога?

– Этот еще хуже. То ли дело фиолетовые розы, которые у вас в руках. Яркие. Листочек к листочку. Сразу видно, в парниках выращивались. И не надо эти розочки рисовать. А просто-напросто сфотографировать на фотопленку «Кодак».

– Между прочим, это вам, – слегка дрогнувшим голосом произнес Чепрец. И протянул букет очаровательной собеседнице.

Гойхман настолько возмутилась, что аж вся затряслась.

– Это что еще такое?! Вы зачем меня вызывали, спрашивается? Если на допрос, то допрашивайте! И, пожалуйста, без этих ваших штучек.

– Возьмите, умоляю вас. От чистого сердца.

– От чистого сердца? Это у тебя-то чистое сердце, толстомордый? Убери цветы, говорю!

– Мне нравится, что мы перешли на ты…

Оглядевшись по сторонам, полковник резко прижал к себе Елену, пытаясь одновременно все-таки всучить букет. Однако женщине каким-то немыслимым образом удалось вывернуться из его крепчайших объятий. Она отбросила цветы, ударила Чепреца по щеке и побежала. «Меня… при исполнении… – рассердился полковник. – По щеке…» Не стал подбирать цветы, а устремился вслед за бегуньей. Только сейчас он обратил внимание, что Елена была в кроссовках, а поэтому расстояние между ними почти не сокращалось. Несмотря на его хорошую физическую подготовку, лакированные ботинки не позволяли развивать большой скорости. «В следующий раз перед допросами буду надевать спортивный костюм и легкоатлетические кроссовки фирмы Nike». Возможный выход представлялся только один: вынудить ее сойти с асфальтовой дорожки, чтобы дама свернула в высокую некошеную траву, которая обильно разрослась на обочине. А по высокой траве он научился бегать еще на курсах по повышению квалификации. Тут главное – высоко поднимать ноги и опираться на носок, сминая под ногами растительность, а не тупо прорываться, гася скорость. Но вот ему повезло. Желая срезать путь и побыстрее уйти из лесопарка, Елена свернула и побежала как раз по траве, увидев спасительную ограду. В какие-нибудь пятнадцать секунд Чепрец настиг беглянку, ловко ударил ее сзади по пятке, после чего ноги у Елены заплелись, и она рухнула всем телом в сочную майскую зелень.

– Я люблю твое творчество, – шептал Чепрец, навалившись сверху всем телом. – Только мне кажется, что в нашей организации понимаю его я один. Твоя живопись для избранных. Но будь осторожней…

– Помогите-е! – закричала Елена в отчаянии.

И крик ее был услышан. Приподняв голову, Чепрец увидел, как к ним бегом приближались два милиционера.

– А ну, встать! – прокричал один из них.

Чепрец встал.

– Ваши документы! – скомандовал другой.

Чепрец отряхнулся и показал свое удостоверение. С удовольствием, как это было уже не раз, понаблюдал за изменениями в лицах блюстителей порядка. Эти лица вытянулись. Стали бледнее. Затем милиционеры переглянулись. Извинились. Козырнули. Развернулись и ушли. «Вечно вмешиваются, когда их не просят», – проскрипел зубами полковник, провожая глазами Елену, которая уже успела перелезть через ограду и скрыться в оживленной части города.

•  •  •

На очередной разговор по официальному вызову Елена Иосифовна Гойхман явиться так и не соизволила. И целый день, отложив другие дела, Павел Иванович думал, какие меры следует принять, чтобы подступиться к ненормальной авангардистке. Пригласить в цирк или на эстрадный концерт? Скорее всего, не пойдет. Организовать нападение в подъезде силами молодых сотрудников, переодетых в шпану, и самолично спасти ее? Догадается. Но тут как раз один из заместителей, которому было поручено составление досье на Гойхман, принес сообщение, что художница по субботам посещает известный вечерний клуб, где по традиции все приглашенные обязаны присутствовать в масках.

– Что же там происходит, в этом клубе? – поинтересовался Чепрец.

– Да ничего особенного. Иногда выступают поэты. Иногда – музыканты. Иногда празднуются дни рождения активистов данного заведения. По окончании концертов, как правило, все танцуют.

– Ну и какие же маски имеются в распоряжении нашего ведомства?

– Да какие угодно, – пожал плечами заместитель. – Если желаете, можете сами сходить на склад и посмотреть.

Выбрав маску Зорро, определив ее как неброскую и вместе с тем наиболее для себя подходящую, легко раздобыв пригласительный билет на мероприятие, Павел Иванович дождался субботы и заявился в тот самый клуб. Народ стекался медленно, участники выступления опаздывали, так что вполне хватало времени, чтобы как следует осмотреться. По стенам помещений висели картины художников-авангардистов, среди которых было несколько работ Елены Гойхман. Как и было обещано, почти все прибывающие заходили в масках. Причем маски появлялись самые неожи­дан­ные. Это и маски Сталина, Хрущева, Брежнева, а также современных политических воротил. В целом же получался какой-то дьявольский карнавал, который очень хотелось разогнать, тем более что он гармонировал с картинами, висевшими по периметру.

Елену Гойхман, несмотря на ее маску Пьеро, Павел Иванович идентифицировал сразу. Да и как было не узнать такую красавицу, тем более работнику органов, у которого наметан глаз. И не просто работнику органов, а влюбленному по уши. Перед началом концерта он хотел как можно ближе подсесть к Елене Гойхман, но этого сделать ему не удалось. Несколько участников вертепа, по-видимому, из числа ее друзей, еще раньше заняли места вокруг художницы и таким образом ее заблокировали. Впервые Чепрец испытывал настоящее чувство ревности и бессилие, несмотря на удостоверение, лежавшее во внутреннем кармане пиджака. Нет, здесь его не покажешь и никого не напугаешь, как тех двоих молодых милиционеров. Это не его кабинет, где приглашенные сидят на краешке стула, дрожат от страха и раскалываются на раз. А еще больше напрягал сам концерт, где ведущий просил всех гостей то хрюкать, то блеять, создавая таким образом обстановку всеобщего веселья. Были и возмутительные лозунги. Проскакивали матерные слова. И Чепрец уже думал, каким образом накажет своего заместителя, который утверждал, что ничего особенного в этом клубе не происходит. На танцы полковник решил не оставаться. Ему стыдно было за эту молодежь. Он только написал записку для Елены Гойхман: «Дорогая Елена. Я вас узнал. Вы в маске Пьеро. Я вас люблю. Приношу извинения за случай в лесопарке. Полковник Павел Иванович Чепрец. Сижу по левую сторону от вас. Я в маске Зорро. Претендую на пять минут разговора».

Когда Елена прочитала дошедшую до нее записку, она вздрогнула. На минуту о чем-то задумалась, обхватив голову руками. Что-то сказала сидящим рядом парням. Затем выбежала на сцену и, отодвинув ведущего, подошла к микрофону.

– Господа! – произнесла она ясным, хорошо поставленным голосом. – На нашем вечере присутствует полковник безопасности Павел Иванович Чепрец! Вот он, на третьем ряду в маске Зорро. Поприветствуем его!

Тут же раздались бурные аплодисменты и радостные выкрики «Зорро! Зорро!». Полковнику ничего не оставалось делать, как встать и раскланяться. В это время четверо дюжих парней, как раз в масках политических деятелей, подбежали к нему, подхватили и стали подбрасывать вверх. А потом, взяв за руки и за ноги, вынесли из клуба и выбросили на мостовую.

•  •  •

Коварство Гойхман очень сильно разозлило Чепреца. Как и тот факт, что невозможно было вычислить людей в масках, которые выносили его из клуба. Разумеется, на следующий день были высланы ответные силы в одинаковых черных масках, которые перевернули все вверх дном и проверили всю бухгалтерию этого заведения. Клуб закрыли, но это было слабым утешением для полковника. Он ходил сам не свой, перелистывая любимое досье. На вызовы Гойхман опять не реагировала, а серьезного повода для ее задержания так и не нашлось.

Узнавая через помощников жизненную траекторию художницы, Павел Иванович как бы случайно оказывался в тех местах, где в этот момент находилась Елена. Были встречи в театре, в прачечной, в продуктовом магазине, где Чепрец пытался помочь ей донести корзину с продуктами до кассира, на что Елена бросила корзину и вышла на улицу. Была даже встреча в зоопарке возле клетки с енотом, когда Чепрец тихонечко подошел сзади к Елене Иосифовне и заговорил:

– Посмотрите, какие грустные глаза у этого зверя, Елена Иосифовна. А все потому, что он одинок. Если бы служители зоопарка были поумнее, то обязательно подселили бы ему енотиху. Многое бы изменилось. Все как у людей. Что вы думаете по этому поводу?

– Что я думаю? Вас надо в клетку посадить, господин Чепрец, а енота выпустить на волю, – прошипела Гойхман. – И прекратите меня преследовать.

– А я и не преследую. Просто вкусы у нас совпадают, вот и встречаемся часто.

В ответ Гойхман захохотала и быстрым шагом направилась к выходу. А Чепрецу ничего не оставалось, кроме как вернуться на работу.

•  •  •

«Что же ты делаешь со мной, – переживал Чепрец. – Нельзя же быть такой ветреной, когда за тобой ухаживает полковник. Ты думаешь, что жизнь – это сплошные клубные развлечения или фестивали? Ты думаешь, что жизнь уподоблена беззаботной лисичке, которая бегает вдоль железнодорожного полотна, зная, что не останется без еды? Нет. Жизнь – это ответственность за будущее детей. Жизнь – это поклон государству, которое так много делает для нас и не всегда получает отдачу. Ты думаешь, что твоя молодость будет продолжаться вечно и красота твоя никогда не увянет? Увянет. Вот увидишь. Поэтому, пока не поздно, правильно распорядись своей красотой».

– Павел Иванович, у меня идея, – обратился к полковнику провинившийся заместитель. – Я изучал психологию художников и пришел к выводу, что главное для них – это собственная выставка.

– А в чем же идея?

– А в том. Все заведения, где потенциально может выставиться Гойхман, не должны пройти противопожарную аттестацию. А уж дальше вы сами решайте, что делать.

•  •  •

Весна, как известно, пора любви и пора надежд. Но для некоторых это время тяжелых расставаний. Мы слишком многого ждем от весны, особенно от мая, когда распускается светло-зеленая листва. И поэтому так велика депрессия, если не оправдываются ожидания. Так что в майские дни люди подразделяются только на очень здоровых и очень больных. А среднее состояние у тех и других наступает только к середине лета. Однако существует небольшая прослойка людей, которые по долгу профессии не имеют права расстраиваться, а обязаны держать удар. И они не будут подставлять левую щеку, если им залепить по правой. У них другая выучка – увернуться и провести ответный хук.

•  •  •

Вот уже несколько часов полковник Павел Иванович Чепрец сидел в мастерской Елены Иосифовны Гойхман и ждал новостей. Проник с помощью отмычки, как и несколько дней назад, уселся на раскладном стульчике и стал ждать. Время было позднее, но он знал, что для художниц, особенно авангардисток, ни дня, ни ночи не существует и вернуться они могут когда угодно.

Наконец позвонил молодой капитан, следивший за перемещениями Елены по городу.

– Алло, алло, – послышался голос из мобильного телефона. – Все в порядке, Павел Иванович, она возвращается. Поначалу за ней увязался какой-то хипповатый дружок, но нам с милицией удалось его отсечь – у парня не оказалось документов, так что эту ночь он проведет в отделении до выяснения личности. А Елена Иосифовна едет.

– Молодцы.

Уже было около двенадцати ночи, когда послышалось щелканье замка и в мастерскую вошла Она. Увидев полковника, сидящего в ее комнате, Елена Гойхман на некоторое время лишилась дара речи и чуть было не упала в обморок. Но затем, хватаясь за стену, кое-как сумела справиться с собой.

– По какому праву… – сбивчивым шепотом заговорила Елена. – Как вы посмели зайти в мою мастерскую… Что вам тут понадобилось? Уходите.

– Во-первых, эту мастерскую вы снимаете без нужных документов, за черный нал, – спокойно отвечал Чепрец. – Я проверял. А во-вторых, я так и не получил ответа на свои извинения. И теперь ни спать, ни есть, ни жить не могу.

– Хорошо, – кивнула Елена. – Я вас извиняю, но только при одном условии, что вы уберетесь с моих глаз долой раз и навсегда.

– Я-то уберусь, – тяжело вздохнул полковник. – Уйду с глаз долой. Но это означает, что мне надо будет увольняться из учреждения, куда вас опять скоро вызовут. Боюсь, что другие не смогут оценить вашего творчества. Никто вас не спросит ни про Кандинского, ни про Моне.

После такого ответа Елена упала на диван, не снимая кроссовок, и разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку. Ее плечи вздрагивали, а прекрасные черные волосы беспорядочно рассыпались, переливаясь в свете единственного торшера, стоявшего возле мольберта.

– Я буду сидеть тихо и охранять ваш сон, – ласковым шепотом произнес Чепрец, осторожно присев на краешек дивана. – И пусть вам приснится тихое море, весенний луч, такой же удивительный, как ваши малахитовые глаза. Пусть вам приснится окончательный вариант вашей новой картины. Ведь многие же известные художники видели свои картины сначала во сне, а потом уже, наутро, переносили на полотно. Надо только захотеть, а не капризничать, как великая в будущем Елена Гойхман. Вы самый лучший художник из всех, с кем мне приходилось иметь дело. А таких было немало.

– Вам действительно нравится мое творчество? – низким голосом произнесла Елена, не отрывая лица от подушки.

– О да!

– Стоило ли тогда меня мучить? Стоило ли тогда вызывать в ваше учреждение на эти дурацкие разговоры?

– Вызывал не я. Вызывали другие. Я как раз являюсь барьером между вами и теми, кто вызывал. Я вас защищал, поскольку восхищен вашими работами.

– Правда?

– Правда.

– А зачем вы вообще пошли работать в органы, Павел?

– Не знаю. Наверное, для того чтобы встретить такого талантливого человека, как вы, Елена. Пришлось дослужиться аж до полковника, чтобы встретить. Но теперь не жалею о потерянном времени.

– А мне мои коллеги по живописи говорят, что я посредственность.

– Не обращайте внимания. Они или завидуют, или иди­оты. Кстати, как-нибудь назовите мне фамилии тех, кто так говорит.

– У меня нет выставок… Отменились из-за противопожарной безопасности.

– В лепешку расшибусь. Сделаем.

Елена перестала плакать и, кажется, начала засыпать. Она успокоилась, поскольку почувствовала настоящую мужскую силу, исходящую от человека, сидящего рядом. Кажется, она оценила его настойчивость при ухаживаниях и терпение, которого не хватало ни одному из ее прежних друзей. Ей даже стало неудобно, что столько времени отвергала этого офицера.

– Извини, у меня такой бардак в комнате, – в полудреме прошептала Елена.

– Это ничего. И не бардак, а творческий беспорядок, – тихим ласковым голосом ответил Чепрец. – Ты спи, спи. Я приберусь.

– Еноты и люди не должны оставаться в одиночестве…

– Не должны…

Как в тумане, уплывали на дальний план ее коллеги с перепачканными краской руками и курящие кальян. Забывался ухажер-музыкант, который сегодня так нелепо попался. Сейчас рядом с ней был тот, с кем она наконец-то почувствовала себя женщиной.

Видя, что Елена засыпает, Павел Иванович хотел было снять с нее кроссовки, чтоб ей было удобнее, но потом, боясь побеспокоить, передумал. Он просто подсел поближе и стал гладить ее волосы. Она же, в свою очередь, взяла его за ладонь.

– А ты и вправду похож на Зорро…С