Собчак & Соколова с Глебом Пьяных: Звездюлевое время

Cоколова: Господин Пьяных, мы позвали вас, так как искренне опечалены закрытием вашей программы «Максимум». Мы склонны видеть в этом тенденцию.

Собчак: Учитывая логику нашего государства, где актуален принцип «голосуйте за меня, а то будет еще хуже», я боюсь, что, когда с телевидения уйдете вы, нам будет еще хуже.

Пьяных: Я не думаю, что НТВ двинется в неожиданную сторону. Полагаю, народ хочет чего-то более умного, достойного, и он хочет этого уже по меньшей мере год. Произошел тектонический сдвиг в мозгах.

Соколова: Вы хотите сказать, что народ хочет чего-либо еще более достойного, чем вы?

Пьяных: Поймали на слове. Молодец.

Соколова: Спасибо, что вы меня похвалили.

Пьяных: Я хотел сказать, что все же есть у нас достойные журналистские работы. Правда, они никогда не бывают очень востребованными.

Соколова: Вы так считаете? Назовите, пожалуйста, эти «достойные журналистские работы».

Пьяных: Ну, качественная журналистика, девчонки. Ну что, я должен перечислять, что ли?

Собчак: Похвалите коллег, им всегда приятно.

Пьяных: Ах, коллег? Я-то думал, вы меня заставляете хвалить себя и свою работу за семь лет. А надо коллег хвалить.

Соколова: Если считаете, что вы делали достойные работы, похвалите себя. Мы не возражаем.

Пьяных: Простейший пример – года три назад выставили на аукцион девятьсот гектаров леса на Рублевке. Половина этого леса досталась Абрамовичу. И я на этом аукционе задал тому, кто его проводил, вопрос: «У вас уже есть яхта во Франции?» Его аж передернуло. «Нету», – говорит. Я говорю: «После такого аукциона будет». Его потом трясло, он жаловался в головном офисе: «Что это за беспредел? Почему мне задают такие вопросы?» А как можно, разыграв девятьсот гектаров леса на Рублевке, не получить яхту во Франции, виллу в Италии и все, что хочешь, плюс детям, внукам и еще пять мешков. Вы можете в это поверить?

Соколова: Почему нет?

Пьяных: Нет! Ни один здравый человек в это не поверит. Так вот, предмет моей гордости – то, что я снял этот сюжет сам, склеил в единый «лайф» продолжительностью две минуты девять секунд без единого закадрового текста. По нашим меркам так не бывает, это почти Сокуров. Потому что Сокуров – он фанат, чтоб было без склеек. Честно сказать, этого не может быть в журналистике, это не может быть «живым», будет обязательно постановочное. А я снял «лайф» на две минуты девять секунд, и он держит, девчонки!

Соколова: Мы вас поздравляем.

Пьяных: Две минуты девять секунд – вот, я считаю, суперкачественная журналистика.

Собчак: Мы поняли.

Соколова: Но вы говорите о технической стороне вопроса. Хотелось бы послушать о содержании.

Пьяных: Мы добывали эксклюзивную информацию! Журналистика – это сбор информации, которую не хотят давать. Все остальное, девочки, это публицистика, белый пиар, серый пиар, работа пресс-служб, реклама, лирика, литература…

Соколова: То есть правильно ли я понимаю, что вы считаете себя журналистом и полагаете, что занимаетесь журналистикой?

Собчак: Скажите, означает ли это, что, например, эксклюзивные кадры появления на свет суррогатной дочери Киркорова – это первоклассная журналистика?

Пьяных: Конечно!

Соколова: Увы, это прискорбное заблуждение озвучиваете не только вы. Нечто подобное нам уже приходилось слышать от Арама Габрелянова. Кстати, оказался в жизни милейшим человеком.

Пьяных: А я с ним согласен! Он добывает эксклюзив. Его люди появляются на месте происшествия раньше всех. Я испытываю огромное уважение к его работе. В девяностые годы всех опережал «Коммерсантъ», где я работал. У меня в отделе преступности был чувак, бывший работник скорой помощи. Приезжая на место происшествия, на убийство, он надевал белый халат, потом висюльку и шел, расталкивая ментов, пузом вперед, потому что был крупный, с виду типичный врач. Он солидно стоял рядом с ментами и слушал.

Соколова: То есть до того, как прийти на НТВ, вы работали начальником отдела происшествий в «Коммерсанте»?

Пьяных: Вы не знали этого? Я почти десять лет работал в «Коммерсанте». Я поступил туда корреспондентом отдела преступности, потом стал начальником этого отдела, потом ко мне присоединили отдел оперативной информации, потом я был начальником отдела бизнеса в журнале «Власть» с Андреем Васильевым. Бизнес и расследования – забавная смесь. Потом я на полгода уходил, мы делали с Яковлевым журнал «Столица». Затем я вернулся в «Коммерсантъ».

Соколова: А что же в «Столице» не остались?

Пьяных: Я хотел делать журналистику, а Яковлев – публицистику. Тогда это ему влетело в кругленькую сумму, потому что не пошло по бизнесу, и он это закрыл через год.

Соколова: Господин Яковлев любит смелые эксперименты.

Пьяных: Тогда не пошло. Хотя начиналось все прикольно. У меня тогда была профессиональная команда из троих ребят. Яковлев хотел создать журнал, видимо, не до конца понимая какой. Он вытащил меня из отдела преступности, я взял троих ребят начальниками отделов, потом мы набрали корреспондентов, начали делать ему городской журнал. И понеслось, в этом городе столько всего прикольного! Например, деревья-мутанты…

Собчак: Простите?

Пьяных: О, я знал, что вам это понравится! Знаю я вашу реакцию. Весной вдоль МКАД с дубов падали листья ясеня…

(Молчание).

Соколова: Это ложь.

Пьяных: А я говорю, падали! Реально, это на фотографиях есть. Но это только недели две можно было видеть, и сейчас можно. Вы не представляете, какая вдоль МКАД жуть! Сначала дубы-мутанты, потом деревья просто вымирают. А если вы присмотритесь по весне, что там расцветает!

Собчак: Что?!

Пьяных: Какие-то черненькие метелочки чудовищного вида, это очень прикольно.

Собчак: То, о чем вы рассказываете, по-моему, берет свое начало в программе Парфенова «Намедни». У него это называлось «стол аццкого трэша». Это была как бы острая приправа к действительно качественной журналистике, которую тогда делал Леонид. Но, к сожалению, за последние десять лет этот трэш полностью заменил реальность. Тем более что изготавливать его не в пример легче, чем нечто качественное. За последние годы этот трэш на ТВ полностью сожрал журналистику…

Пьяных: Никто никого не сжирал!

Соколова: Я думаю, мы с коллегой хотим спросить вас об одном и том же. Как получилось, что именно вы, высокопрофессиональный газетчик, классный, опытнейший репортер, создали на телевидении программу, которая на многие годы стала символом омерзительного, аццкого, ниже плинтуса качества трэша?

Пьяных: Я не согласен с вами. Я вам приводил в пример сюжет об аукционе леса. Это был умный сюжет. Я старался по одному умному сюжету вставлять в каждую программу, а в последнюю вставил два. Это когда моя команда начала уже разбегаться. Вы спрашиваете, почему я? А я чувствовал себя бойцом в осажденном Берлине, у которого осталось три ящика патронов. Мне очень хотелось израсходовать их с пользой, чтоб можно было гордиться собой. Двадцать лет я занимаюсь одним и тем же, ни на секунду не отступая ни от принципов, ни от профессионализма. В программе «Максимум» эксклюзива, достойных сюжетов, того, что необходимо любой итоговой программе на любом канале, Парфенову, кому угодно, больше, чем где-либо было, есть и будет! Примеры я могу приводить бесконечно, уверен, что вам это не нужно.

Соколова: Признаюсь, меня искренне поражает то, что вы говорите. И еще более то, что вы говорите это искренне. Но давайте попробуем на несколько минут согласиться с вашей логикой. В таком случае вопрос: почему вы делали один умный сюжет на десять глупых? Почему такое странное соотношение?

Пьяных: Потому что оно давало рейтинг фантастический.

Соколова: И поэтому вы плюнули на профессию и стали делать трэш?

Пьяных: Моя программа – не трэш!

Собчак: Большинство людей считает именно так.

Пьяных: Мы просто первыми вступили в новый темп.

Соколова: Что это такое?

Пьяных: Новый темп речи монтажа. А все вместе – конструкция, где внутри вставлена бомба. Это я придумал туда, и бомбу вставил я, и кроме меня это хрен кто сделает, потому что кроме профессионализма нужен еще фанатизм.

Собчак: С профессиональной гордостью ясно. Но зачем было при этом делать столько говна?!

Пьяных: Вы чего, правда не знаете, что ли, я не пойму? Телевидение – это бизнес.

Соколова: А почему вы не могли сделать этот рейтинг не на говне, а на действительной журналистике? Это вполне возможно – существует пример Парфенова.

Пьяных: Я бы тут не сидел и не брали бы вы у меня интервью, если бы я исследовал, как один олигарх у другого миллиард украл. Никому это не интересно, кроме как ста тысячам человек в «Коммерсанте» и «Ведомостях». А с вашей стороны непрофессионально, некорректно и неэтично все время повторять, что я делал говно и трэш. Пенять мне какими-то старушками. Есть факт, и этот факт интересен людям.

Соколова: Каким людям?

Пьяных: А людям! Те, кто телевизор смотрит, это тоже люди, не только те, кто читает «Сноб». А вы их держите за мусор.

Соколова: Нет, за мусор их держите вы. Я же им с голубого экрана голую задницу не показываю. И интимные секреты Николая Баскова страшным голосом не выдаю. Этим семь лет занимались вы, чем способствовали оскотиниванию и так довольно слабого на голову народонаселения. И делали это, зарабатывая деньги своему каналу и себе. Чтобы добиться успеха в вашем нелегком деле, очевидно, нужно быть профессионалом – по крайней мере технически. Вы таким и являетесь. А чтобы успокоить профессиональную совесть – я предполагаю, она у вас была, – вы придумали сложную конструкцию самооправданий. Но поскольку наше с Собчак второе имя «двенадцативедерная клизма правды», мы честно говорим, что относим вас к распространенному в наше время типу «скурвившийся профессионал».

Пьяных: Ксения, я вот вам ни разу еще не сказал, что вы – не профессионал. У нас идет профессиональный разговор, ваша задача – меня вывести на что-то, моя задача – не выводиться. А дальше жизнь покажет, кто есть кто за этой шахматной доской.

Соколова: Я бы даже сказала, «весна покажет, кто где срал».

Пьяных: Это вы откуда такие выражения знаете?

Соколова: Мне опер один сказал.

Пьяных: Я вот хоть и десять лет в криминальной журналистике работал, а с ментами никогда не дружил. Они чувствовали, что я им чужой.

Соколова: Странно, а мне с ними всегда общий язык легко находить удавалось.

Пьяных: Судя по шутке, которую вы сейчас пошутили, так и есть.

Собчак: Вы с темы-то не соскакивайте. Вы говорили о вашем высоком профессионализме.

Пьяных: Я, например, в последней программе сделал большой сюжет про реформы Сердюкова. Я говорил, что сейчас вся страна о Сердюкове или плохо, или никак, и только в программе «Максимум» о Сердюкове честно. Он действительно офигенный реформатор, сделал офигенные реформы. Сейчас Шойгу на этих реформах станет фигурой номер один.

Собчак: Вот я слушаю вас и понимаю, что, если бы я ни разу не видела программы «Максимум», у меня сложилось бы ощущение, что я беседую с автором крутой аналитической программы.

Пьяных: Так и есть!

Соколова: Допустим. Тогда почему же вашу передачу закрыли?

Пьяных: Почему закрыли мою передачу? Передачу, где был эксклюзив на эксклюзиве и рейтинг ломовой. Потому что народ захотел умного. И вы представляете, насколько он этого захотел?!

Соколова: То есть то, что вы делали, было глупо? А как же высочайший профессионализм?

Пьяных: Опять на слове ловите.

Соколова: Глеб, извините, но, по-моему, все, что вы говорите, – сложная система каких-то кривых самооправданий.

Собчак: Именно сложная. Я такое часто от депутатов, например, «Единой России» слышу. «Ну да, я в этой партии. Зато я детскому дому помогаю или хороший законопроект протащил в Думу». Дальше этот чиновник начинает долго рассказывать о какой-то мелкой хорошей фигне, которую он якобы сделал во искупление своего позора. Вот так же и вы: мы вам о говнорепортажах, а вы нам – о реформаторе Сердюкове. «Я ж протащил!» Меня еще заинтересовало, что помимо самооправданий у вас существует столь же сложная система каких-то крайне странных принципов. Например, вы говорите в одном из репортажей с гордостью: «В моей программе за семь лет я ни разу не показал целующихся мужчин, вот этой гадости у меня не было». Все было: расчлененка, бабушки с тремя головами, а целующихся мужиков не было! Хотелось бы узнать, откуда эти принципы берутся? Вы гомофоб?

Пьяных: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Кто сказал это?

Соколова: Ленин.

Пьяных: Точно. В школе не раздолбайством занималась, а книжки читала, молодец, Ксения.

Собчак: Давайте к теме все-таки, не паясничайте.

Пьяных: Вы меня переврали, все было не так. Я сказал, что больше не будет в моей программе целующихся мальчиков. Это значит, что они были. А вообще я не хотел бы ассоциироваться с целующимся мальчиком.

Соколова: Геев не любите?

Пьяных: Нет, ну что вы! Работать на НТВ и не любить геев? Как можно?! Мне, кстати, очень понравилось на гей-параде в Амстердаме. Такое замечательное место! Девочки, съездите.

Соколова: А вот и заголовок интервью: «Глеб Пьяных: «Мне понравилось на гей-параде в Амстердаме».

Пьяных: Вот вы и доказали, какие вы журналисты.

Соколова: Мы быстро учимся. У вас.

Собчак: Но вы нам все-таки на основной вопрос философии ответьте. Как вы думаете, почему получилось так, что именно ваша программа стала символом трэша, пошлятины и сознательной попытки доведения граждан до состояния полного нравственного оскотинивания?

Пьяных: Это ваша оценка.

Собчак: Почему же наша? Давайте опросим людей. Вот, например, публику в этом ресторане.

Пьяных: А, в этом вся ваша подлая стратегия! Вы это заранее придумали! Подороже «Бонтемпи» не могли ресторан найти, чтобы опрашивать людей?!

Собчак с диктофоном обходит столики и беседует с людьми.

Собчак: Здравствуйте, разрешите задать вам вопрос. У вас программа «Максимум» на НТВ с чем ассоциируется?

Мужчина 1: Для меня чуть-чуть балаган. Чернуха, но это, наверное, громко сказано.

Мужчина 2: Это просто непрофессионально.

Мужчина 3: Я не смотрел программу «Максимум» ни разу.

Переходит за другой столик.

Собчак: Приятного аппетита. Вы знаете такую программу «Максимум»? Какие она вызывает ассоциации у вас?

Девушка 1: Не смотрела, никаких ассоциаций.

Девушка 2: Это скорее чернуха.

Девушка 3: То, о чем там говорится, в основном ложь.

Собчак: Спасибо большое.

Возвращается на место.

Собчак: Итак, Глеб, мы опросили шесть человек. Это немного, но на статистическую выборку тянет. И это только в ресторане! А ведь можно выйти и на улицу.

Пьяных: Девчонки, я не работаю для клиентов таких ресторанов! Я работаю в стране. Например, со взбунтовавшейся Кондопогой, с бунтом в колонии, с пожарами, бедствиями.

Собчак: Ага, бедствиями в сливном бачке Димы Билана.

Пьяных: Я вижу, Ксения, вам очень хочется обратно в телевизор. А вообще-то, вы только представьте себе этот мороз, когда пишешь стендап, когда весь до костей промерзаешь! Это вам не в дорогих ресторанах клиентов опрашивать…

Собчак: Это не дорогой ресторан, это ресторан «Бонтемпи». Ресторан креативного класса, такого среднего…

Пьяных: Ага, это вы называете недорогим рестораном! Жаль, вас пенсионеры города Урюпинска не слышат! Я вот меню зачту: «Рыба на углях» – тысяча четыреста рублей, «Утка» – тысяча триста рублей, «Ножка кролика» – тысяча двести рублей. Вот чем питается ваш креативный класс! Впишете в интервью или побоитесь?! Я понимаю, что аудиторию журнала «Сноб» этим не удивишь.

Соколова: Конечно, мы икру прямо на батон колбасы намазываем. А вы, стало быть, бескорыстный просветитель народа?

Пьяных: Конечно! И с чернухой моя программа ассоциируется только у меньшинства. Людей, недовольных программой «Максимум», можно найти лишь в дорогом ресторане. А народ мою программу любит.

Соколова: Увы, любил. Он не оценил ваши старания и теперь хочет умного. Какие творческие планы после закрытия?

Пьяных: НТВ хочет прорывной проект. Мы его сейчас рожаем.

Соколова: Расскажите, как происходило закрытие. Например, вызвал вас Кулистиков и говорит: «Народ хочет более умного, чем ты, Пьяных». Так?

Пьяных: Просто решили в рабочем порядке. Скажу только, это была не моя инициатива.

Соколова: Кулистикова?

Пьяных: Э-э-э…

Собчак: Вы как будто даже этого боитесь, Глеб? Где же боевая журналистская смелость? Да, зашугали вас на этом вашем НТВ. А ведь Кулистиков – это даже не Путин.

Пьяных: (возмущенно) После такого я вам вообще больше ничего не скажу.

Соколова: Почему?

Пьяных: Из принципа. На тему того, как закрывалась программа, я ничего не скажу.

Собчак: Расскажите тогда про Кулистикова.

Пьяных: Что про Кулистикова?

Собчак: Говорят, он неординарный человек. Любит интересные сочетания при программировании сетки. Чтобы сначала, например, «Анатомия протеста», а потом сразу «Центральное телевидение». Мне кажется, остроумно.

Пьяных: (с тоской) Девчонки, я правда не анализировал сетку НТВ! Ну честно, увольте меня от этого. У меня до хрена своей работы, я не капризничаю, я никого не боюсь, я просто не анализировал сетку НТВ.

Собчак: А как вам разрешили в последней программе «Максимум» меня показать, у вас же черные списки на шесть или семь человек?

Пьяных: Никак не разрешили. Я взял это сам и сделал, рискуя. Я и когда пятьдесят две минуты бунт зеков показывал, ни у кого не спрашивал разрешения. Хотя мы на НТВ за последние семь лет убедились, что тюрьмы не собирают рейтинг.

Соколова: Дорогая, Глеб определенно проявил гражданское мужество и профессиональную честность, показав в своей программе твою наглую физиономию. Предлагаю перестать портить ему отношения с начальством и перейти к философским вопросам. Глеб, вы сказали, что «народ захотел умного». Как вы думаете, с чем это связано? Почему уровень вашей программы перестал устраивать зрителей именно сейчас?

Пьяных: Произошел тектонический сдвиг в мозгах населения.

Соколова: А как вы объясняете этот сдвиг?

Пьяных: Вообще не могу понять. А, вот, придумал! Гайдар с Чубайсом со мной, наверное, согласятся. До 2007 года шел непрерывный рост благосостояния трудящихся, в 2007 году наступила эйфория, 2008-й еще держался на высоком уровне, и ощущение эйфории продолжалось. Помню, один знакомый мне летом 2008 года говорил: «Старик, нефть будет двести пятьдесят!» А она была сто сорок в этот момент. Через три недели все накрылось. Так вот, самое «звездюлевое» время программы «Максимум» – это 2007 год. Это самые сумасшедшие бабки, смутившие неокрепшие умы и сердца.

Соколова: И как же ментальность ваших зрителей изменилась в 2008 году? Ваша популярность начинает падать?

Пьяных: Наоборот, расти! 2008-й – это пик «звездюлевости». Инерция, еще никто не понял, какая наступила жопа. Потом рейтинг десять у нас был еще три года, наверное. Это беспредельно много!

Собчак: До какого года это все продолжалось? До 2011-го?

Пьяных: Нет. Рейтинги стали медленно снижаться вместе со всеми долями канала. Этот процесс напоминает прилив и отлив. Во время прилива лодки медленно поднимаются. А в отлив опускаются лодки. Просто наша лодка оказалась самая темпераментная, быстрее всех гребли, и нас вынесло раньше всех. Мы опустились вместе с приливом.

Соколова: То есть кризис 2008-го не сильно снизил ваши рейтинги и не заставил народ «хотеть умного»?

Пьяных: Он их снизил, но не критично.

Собчак: Так почему же резкое снижение рейтинга произошло сейчас, когда финансового кризиса нет?

Пьяных: Проследите за процессом. До 2009 года была еще инерция – люди смотрели то же самое, что и в эпоху растущего благосостояния. Потом, после 2009-го, бабок реально не стало. И вот к концу 2009 года у них начинают просыпаться мозги.

Соколова: То есть отсутствие денег расположило их в сторону духовности?

Пьяных: Желание задуматься возникло.

Соколова: О чем задуматься?

Пьяных: О том, как устроен мир.

Соколова: И вы готовы им об истинном устройстве мира рассказать всю правду?

Пьяных: Конечно, готов. Я же профессионал.С