Русские карточки из сирийского отпуска

*ИГИЛ («Исламское государство») – террористическая организация, деятельность которой на территории России запрещена по решению Верховного суда РФ.

Трубка говорила мощным голосом Джонни Кэша.

– Если хандра, приезжай к нам в гости в Дамаск.

– Арсентий, нет у меня хандры.

– Ну так все равно приезжай. Будет!

Я немного подумал и написал заявление на короткий отпуск. Поздним «Аэрофлотом» улетел в Бейрут. Через несколько часов катил по ночной дороге-петле в Дамаск. За баранкой мой приятель Арсентий, живущий в «сердце арабского мира», хриплым баритоном перекрывает звук мотора.

– В моей семье тебе всегда рады. Можно съездить в Латакию на море. Жена свежей рыбки пожарит. Да, и главное, наконец можешь фотографировать спокойно старый Дамаск.

– Хорошо, Арсентий, спасибо.

 

Несколько лет назад я купил по случаю японский фотоаппарат. Тяжелый, с кучей металлических рычажков, почти профессиональный. Продавец пояснил: «Купил в Токио, еще до Фукусимы, поверь, стоящая машинка с минимальным “пробегом”».

Однако пользоваться камерой в командировках мне почти не удавалось. Вечная кутерьма с «прямыми включениями», съемками «горячих» репортажей и прочими «дедлайнами».

Дофукусимовский аппарат безропотно лежал в гостиницах разных восточных городов в зеленой сумке National Geographic.

И вот теперь я снова в Сирии, но в отпуске. Никто не будет обрывать телефон из московской редакции и просить «убиться не встать», но успеть подготовить материал к 19-часовому выпуску новостей.

Могу, не глядя на часы, ходить по древним улочкам – там, где безопасно, конечно, – и фотографировать. Как и полагается настоящему отпускнику, получать удовольствие.

Утром жена приятеля, добрейшая Ольга, сварила кофе и подала нам горячие чашечки на балкон.

Отсюда не видно шумной улицы. Квартира моих друзей, сирийских христиан, находится в квартале, где большинство – мусульмане-сунниты. Курение для них «харам», то бишь грех. Чтобы не раздражать соседей наглым видом с сигаретой, Арсентий от греха подальше зашторивает свой балкон. Глухая непроницаемая штора спасает от скандала, да и от жесткого солнца.

Арсентий по профессии врач-анестезиолог. В его больницу нагрянула с проверкой министерская комиссия. Как человек обстоятельный, не терпящий никчемной нервотрепки, он взял неделю отгулов. И очень кстати: может теперь меня везде сопровождать.

– У нас лежит твоя соотечественница, русская. Восемнадцать лет прожила в Пальмире. Когда боевики ИГИЛ  заходили в город, они с мужем бежали, и их машина перевернулась. Спину сильно повредила.

– Ничего себе.

– Эта Наталья была очень богатой. Потеряла недвижимости на несколько миллионов долларов. В Пальмире у нее остались две виллы, частные медицинские клиники, ну и самое необычное – собственная галерея испанских художников.

– Картины испанцев в сирийской пустыне? Это сильная история.

– Да, бедолага эта Наталья.

 

Стоит ли говорить, что после этого разговора мой отпуск резко пошел ко дну. Я упросил Арсентия помочь мне зафрахтовать профессионального телеоператора.

Заросший щетиной по самые глаза Мохаммед обычно подрабатывает на свадьбах, но не прочь поучаствовать в более крупном проекте и снять небольшой документальный фильм.

Он улыбается и показывает большой палец, мол, ему всегда нравились амбициозные планы: «Тамам!» По-арабски значит «хорошо».

Даже на пятый год войны в госпиталях Дамаска спокойно. Строгая охрана и никакой сутолоки. В прошлом году я получил на севере страны под Алеппо осколочное ранение. Пришлось побывать в паре больниц. Было много раненых гражданских, но и там ощущалась хорошая организация. И в помещениях очень чисто. Умеют сирийцы жить на войне.

У дверей палаты нас встретил Муауя, муж беженки из Пальмиры. Учился в Москве в медицинском на терапевта. Познакомился с Натальей. Та готовилась стать акушером-гинекологом. «Свадьба пела и плясала», потом уехали к нему на родину.

Молодожены открыли в пустыне частную медицинскую практику. Работали много и умело. Заработали у населения прекрасную репутацию. Пальмира – город древнейший, архитектура потрясающая, толпы туристов со всего мира. Было на что построить себе оазис.

Муауя тяжело вздыхает.

– Не было никаких проблем, тем более религиозных. Все рухнуло.

– Почему вам пришлось бежать от ИГИЛ? Что за новое «дело врачей»?

– Первое – моя жена русская. Второе – она христианка. У них задача отрезать головы всем, кто с ними не заодно. Мне на мой мобильный они периодически звонят и присылают месседжи из Пальмиры.

– Кто «они»?

– Игиловцы. Требуют, чтобы я вернулся и предстал перед шариатским судом Халифата.

– За что?

– Обвиняют меня в том, что я не заставил жену принять правильную веру.

Мы проходим в небольшую светлую палату, рассчитанную на одну пациентку. У Натальи поврежден позвоночник, но она не паникует. «Попами пуганная, врагами стрелянная…» Похожа на героиню Веры Марецкой из советского фильма «Член правительства». И говорит твердо, правда, иногда морщится от болей в спине.

– Они долго готовились к взятию города. Памятников мирового наследия в Пальмире на миллиарды, а может быть, и на триллионы долларов. Мегаважный объект. Засланные от них казачки ходили по улицам, здоровались, улыбались, пили чай с людьми на базарах. Наверняка ко мне в клинику на прием не раз приходили. Когда уже захватили город, прибежали и стали спрашивать: где тот дорогой ультразвуковой аппарат? Типа «он же вот здесь стоял...» Родственники моего мужа отвечают, что Наталья и Муауя забрали его с собой. А игиловцы кричат: «Неправда, они с пустыми руками уехали!»

– То есть они знали даже детали вашей эвакуации?

– Да-да-да, это были такие «спящие ячейки», которые готовили город к захвату изнутри. Первым делом напали на дома, где проживали семьи военнослужащих. Все было четко распланировано: куда идти, с чего начать и кого убивать. На окраине есть здания, где проживали военные со своими семьями. Мужья на службе, а жены и дети дома. Игиловцы стали с ними расправляться. Отделяли тех, кто были суннитами, и стреляли им в головы, а христианам или алавитам головы отрубали. Мы выезжали из Пальмиры ночью и везли в своей машине трех чудом спасшихся детей, у которых убили мать.

– Почему мусульман-то расстреливали?

– Если у тебя есть малейшая связь с государственными структурами Сирии или любого другого государства мира, значит, ты, по их мнению, не мусульманин, а кафир, то есть неверный. Они признают только одно государство в мире – свое ИГ, Халифат.

– Как вы эвакуировались? Паника была?

– В последние дни городская больница не принимала жителей, только военнослужащих. Поэтому мне в моей частной клинике приходилось оказывать экстренную медицинскую помощь. Сердечные приступы, кровотечения, выкидыши и прочее. За два дня я сделала восемнадцать операций.

– Оперировали и слышали, как идет уличный бой?

– Да, а потом городские дороги были уложены телами солдат, которым... отрезали головы. Местным жителям игиловцы запретили их хоронить. Мобильные из карманов военных звонили, не переставая… В течение четырех дней их тела оставались на улицах, потом бульдозером их сгребли в мусорные ящики и куда-то вывезли.

Муауя показывает мне в телефоне фотографии, полученные из Пальмиры от знакомых. Казнь парня. Им стало известно, что он работал в госучреждении.

Фото женщин в черных абайях с закрытыми лицами. Жесткий, кажется, навсегда установленный в городе дресс-код. Наталья грустно говорит, что знакомые пальмирки никогда так не одевались.

Городское кладбище разрушено. Могилы у них считаются «предметом идолопоклонства, отступлением от веры».

Тут Наталья побледнела. Ей стало хуже. Понимаю, что пора прощаться, но напоследок не могу не спросить:

– А что с вашей картинной галереей?

– Я не только вела медицинскую практику, но и болела за культурный уровень города. Открыла картинную галерею в старом доме. У меня оставалось около семидесяти картин испанской художницы. Они были упакованы и спрятаны. Мы вели переговоры с посольством Испании, чтобы как-то их отправить, но в военное время это очень тяжело. Мне пришло сообщение, что все картины раздали детям и приказали их порвать и сжечь. В моей бывшей клинике теперь штаб ИГИЛ… А виллу мы сами уже давно отдали беженцам из племени шайтат. Вот такие мы – миллионеры…

Как и обещал мудрый приятель, небольшая хандра у меня действительно появилась. Мохаммед сел на заднее сиденье, устроил на коленях телекамеру и мгновенно уснул. Арсентий надел темные очки и улыбнулся.

– Они хорошие, скромные. Понравились?

– Да, а что за племя шайтат?

­– Это кочевники. Их сто тысяч в Сирии и Ираке. Они мусульмане-сунниты и раньше называли себя «Джебхат-ан-Нусра», то бишь «Аль-Каидой» в Сирии, но при этом на войска президента Асада никогда не нападали. Видимо, это не нравилось игиловцам, и однажды они захватили их людей и казнили за день больше тысячи человек. Напрасно они это сделали… Вот уж не знали в Халифате, с кем связались…

– Почему?

– Сейчас ИГИЛ реально боится только боевиков из племени шайтат. Кочевники варят из пленных игиловцев суп и едят.

– Да ладно тебе.

– Нет, есть видео: старшина кочевников шайтат обедает, а на столе рядом с кастрюлей голова игиловца. Видимо, для улучшения аппетита.

– Я думаю, вряд ли бы наша Наталья пустила их на свою виллу, если бы они были каннибалы. Наверное, это была такая своеобразная психологическая обработка ИГИЛ.

– Да уж, «обработка»… Хочешь, поедем завтра в провинцию Хомс? Рядом с ливанской границей у кочевников есть небольшой лагерь. У меня в тех местах знакомые врачи есть.

– Завтра? Поехали. Город я, пожалуй, сегодня уже не пойду фотографировать.

 

Утром Арсентий варил в турке кофе и на разные лады хрипло напевал: «ИГИЛ кошмарит весь мир, а шайтат кошмарит ИГИЛ». Я почувствовал, что отпускное настроение окончательно улетучилось. Дурацкая песня крутилась в голове полоумной белкой.

Заехали за Мохаммедом. Оператор устроился с аппаратурой на заднем сиденье, улыбнулся, натянул зеленую бейсболку на глаза и тут же уснул. От Дамаска до Хомса прекрасная дорога, лишь в нескольких местах поврежденная снарядами. Пейзаж однообразный – пески, колючки.

Моего приятеля на самом деле зовут не Арсентий. У него сложное для русского уха восточное имя. Но он учился на анестезиолога в Саратове и с тех пор предпочитает, чтобы его называли Арсентий. Кроме хриплого голоса американского барда его отличают безусловная отвага и своеобразное чувство юмора.

– Кочевники из шайтат, – говорит Арсентий, внимательно следя за дорогой, – игиловцев не только едят, они раненых пленных привязывают к своим танкам или боевым машинам колючей проволокой, а потом едут в атаку. Раненые орут. Противник взбешен, но морально подавлен. Креативно мыслят парни.

Я промолчал. Осуждать за цинизм Арсентия, пятый год существующего в условиях войны, язык не повернулся. К тому же я знал, что в их христианской семье живет девушка-мусульманка. У нее дом разрушен и родители пропали. Мама Арсентия относится к беженке как к родной дочери.

 

– И все-таки не могу поверить, что они их действительно ели.

– Это было в Дейр-эз-Зор, в восьмидесяти километрах от столицы Исламского государства города Ракка. Очень-очень близкие уличные бои. Из укрытия на крыше дома бедуины показали противнику пленного, чтобы игиловцы опознали своего. И прокричали, мол, время обеда. Разрезали на части. Снова показали. Потом положили в большой котел, сварили и съели. Подготовку к трапезе громко комментировали.

– Слушай, ведь шайтат сейчас воюет на стороне Асада. Как к таким акциям устрашения относятся кадровые офицеры?

– Не думаю, что одобряют. Но дело в том, что когда бедуины племени решили выступить на стороне правительства против ИГИЛ, то сразу же твердо обозначили: «Будем воевать, как умеем, но только на своих специальных участках фронта, и штабные генералы не должны вмешиваться в наши боевые операции».

Мы заехали в Хомс, огромный разрушенный город. Арсентий звонил каким-то знакомым и разговаривал с военными на блокпостах. Мы с Мохаммедом скучали в машине – почти везде на телевизионные съемки требовались специальные разрешения неведомых и далеких начальников в Дамаске.

Мне все-таки удалось сделать несколько стрит-фото, поскольку к фотоаппарату придирались не так сильно, как к телекамере.

Наконец Арсентий сообщил, что знает местонахождение лагеря шайтат.

– Совсем недалеко за Хомсом. Поедем к бедуинам завтра, поскольку нас должны сопровождать офицер из штаба и сотрудник гражданской администрации. Город можно уничтожить, а бюрократию – нет… Что это ты снимаешь пустую улицу? Давай я тебя самого сфотографирую. Будет хотя бы одна карточка нормальная из сирийского отпуска.

В Хомсе есть хорошо охраняемый отель, где обычно живут ооновцы. Мы сами часто там останавливаемся, когда в командировках. Номера стоят от ста пятидесяти долларов в сутки. На троих – четыреста пятьдесят. Дороговато для отпускника. Да и страховки у меня сейчас все равно нет.

Остановились в обычной старой гостинице со сносными ценами и без всякой охраны. Номера хоть и древние, совковые, но чистые и с теплой водой. Счастье. Говорю же, сирийцы умеют жить цивилизованно даже во время кошмарной длительной междоусобицы.

 

Утром до лагеря кочевников нас сопровождала машина от властей Хомса. Веселый пехотный капитан, знающий по-русски два слова: «водка» и «братишка». С ним грустная чиновница в платке, джинсах и на каблуках. У нее три сына служили в армии, воевали, один погиб, но тело его никак не могут вывезти из занятого исламистами городка.

Сначала мы нашли среди песчаных холмов большую палатку. В ней были кучи мусора и на самодельных качелях раскачивались дети из племени шайтат. Пока пехотный офицер с улыбкой уточнял у кого-то по телефону координаты основного лагеря, на блестящей дороге неожиданно выросла целая группировка ребятишек. Смеясь, они выделывали на асфальте такие акробатические номера, что вполне могли бы зарабатывать уличными танцами на площадях Ганновера или Копенгагена. Возможно, там они скоро и окажутся.

Оказалось, в паре километров был загородный поселок. Бедуины заняли чью-то брошенную виллу. В доме были только женщины и дети. На мою удачу, присматривать за ними остался член совета старшин племени по имени Хайдар.

Еще в машине Арсентий меня проинструктировал.

– Они простые, очень прямые люди, поэтому формулируй вопросы проще. В прошлом веке во время французской оккупации они захватывали в боях трофеи – пушки и снаряды. Не знали, что с ними делать, поэтому использовали в качестве предметов домашней мебели.

Член совета племени шайтат – седой мужчина средних лет в бедуинском платке. Не щурится под прямыми лучами жесткого полуденного солнца.

– Вы мусульмане, но стали воевать против Исламского государства. Почему?

– ИГИЛ, захватывая ваш район, ставит людей перед выбором: либо воюешь на их стороне, либо тебя убьют. Нет другого выхода. Мы хотели сидеть дома, возделывать свою землю, зарабатывать. Нам война не нужна. Они по­явились два года назад, а нашему племени тысяча лет. Они пришли учить нас исламу. Мы понимаем ислам с детства. Строго постимся, молимся, Коран знаем. Объясните, чему они могут нас научить?

– Извините, а это правда, что ваши бойцы ели пленных?

– Один эмир (командир) ИГИЛ приводил своего сына, давал ему нож, чтобы он резал ребенка из шайтат. Учит с детства убивать. Поэтому мы их стали резать, варить, потрошить, много чего с ними делали. А почему нет? Они нападают на твой дом. Без предупреждения, без переговоров. Что тебе остается делать? Да, мы даже чуть хуже, чуть хуже их стали. Однако ИГИЛ уйдет, а племя шайтат останется.

В Дамаск ехали молча. Оператор, по своему обыкновению, спал на заднем сиденье.

Только на подъездах к столице Арсентий вдруг заговорил:

– ИГИЛ сейчас занимает треть территории Сирии и Ирака, но мало кто понимает, что в основном это пустыня. Городов там почти нет. Ты думаешь, им нравится сидеть среди колючек, змей и шакалов? Нет, им хочется в Азию, в ядерный Пакистан и к вам в Европу.

Несколько следующих дней мы ездили по условным и довольно опасным границам с Халифатом. Познакомились с командиром сирийской вооруженной оппозиции, прекрасно говорящим по-русски.

Его повстанческий отряд находится в процессе «национального примирения», объявленного президентом Башаром Асадом.

И воюет с ИГИЛ. Впрочем, это немного другая история, в которой еще надо тщательно разбираться.

Мое «отпускное хоум-видео» было снято, и я, тепло попрощавшись с Арсентием и Мохаммедом, вернулся через ночной Бейрут в Москву.

 

Через несколько дней я получил сообщение от Муауя, мужа русской беженки Натальи.

«Добрый вечер, мы в Латакии на море. Наталья плавает, потихоньку ходит – восстанавливается. Ждем активной победы в Пальмире».