Поль Дю Нойер: Беседы с Полом Маккартни

Перевод с английского: Светлана Силакова

«В хороших шмотках жизнь легка»

Напротив мэрии Ливерпуля (это с ее балкона «Битлз» в 1964 году приветствовали растущую на глазах толпу) угнездился, почти незаметный с улицы, очаровательный викторианский пассаж. Как-то раз, исследуя его магазинчики, я набрел на старомодное ателье («Можем похвастаться качеством Сэвил-Роу по ливерпульским ценам»). Решил зайти просто так, а в результате заказал костюм. К моему восторгу, мерку с меня снял портной самого Брайана Эпстайна – Уолтер Смит. Именно он шил битлам их первые концертные костюмы.

Уолтер рассказывает, что молодой бизнесмен и франт Брайан Эпстайн облюбовал ателье, где он тогда работал, в 1961 году. На примерки приходил по средам во второй половине дня, когда его магазин NEMS не работал. Однажды Брайан объявил, что стал менеджером рок-группы – портные остолбенели: в то время это казалось совершенно нелепым занятием. Да и название у группы было вульгарное (Уолтер вначале думал, что оно пишется Beetles – «Жуки»)...

Как бы то ни было, намечалось первое выступление на телевидении, и Эпстайн решил, что музыкантам нужны костюмы. В ателье он немножко поторговался – сбил цену с двадцати восьми гиней за штуку до двадцати пяти. (Циник скажет: «Вот последняя сделка, которую Эпстайн заключил не в ущерб своим подопечным».) Чем Уолтеру запомнились примерки? Музыканты шокировали все ателье своим лексиконом; пришлось отозвать Брайана в сторонку и попросить: «Напомните молодым людям, что они в приличном заведении». Музыканты вняли упреку. Но стряслось еще кое-что: примеряя узкие брюки, они сняли сапоги, в которых, должно быть, недавно сыграли долгий пламенный концерт в клубе Cavern. Амбре было такое, что ателье пришлось проветривать.

Позднее укоренилось мнение, будто Брайан «кастрировал» группу, заставив битлов избавиться от кожаной рок-н-ролльной амуниции. Но, как часто повторяет Пол Маккартни, Эпстайн был не столько менеджером, сколько театральным режиссером. Он убедил подопечных отказаться от стиля гризеров¹, ушедшего в прошлое вместе с пятидесятыми, и подтолкнул их к опрятному стилю нового десятилетия. После Уолтера Смита «Битлз» шили одежду у нескольких других портных, от Дуги Миллингза до Томми Наттера. Как подтверждает беглый взгляд на конверт альбома Abbey Road, они питали слабость к изящным костюмам даже в те времена, когда Эпстайн уже не мог читать им нотации.

В 2002 году в импровизированной гримерке на студии в Западном Лондоне Пол роется в груде одежды – выбирает, в чем сегодня сниматься для клипа. Он поясняет, что теперь часто пополняет свой гардероб таким образом: стилист выбирает вещи, а ему остается только их одобрить или вернуть назад. Способ отличный, грех жаловаться, говорит он мне. Но тут же признается, что еще не забыл, какое это удовольствие – искать свой стиль самостоятельно. «А знаешь, какая у меня самая любимая цитата-переврушка? – смеется Пол. – Менеджер Элвиса Костелло, Джейк Ривьера, как-то сказал мне, что долго был уверен: в Strawberry Fields поется Living is easy with nice clothes [вместо Living is easy with eyes closed]². Отлично! И верно, в хороших шмотках жизнь легка».

Редко кто говорит о том, что битлы обычно одевались очень хорошо. Для большинства рок-критиков одежда – дело десятое (и это по ним заметно), но я лично интересуюсь стилем одежды никак не меньше, чем музыкой. А в «Великолепной четверке» (особенно после того, как они перестали выходить на сцену в одинаковых нарядах) меня всегда восхищал стиль Маккартни. Если бы меня заставили каждый день, до гробовой доски, носить одно и то же, я бы, наверное, скопировал темный костюм и светлую рубашку, в которых Пол запечатлен на крыше здания «Эппл» на Get Back.

Мы нечасто разговаривали о моде, но когда Пол урывками вспоминал прошлое, одежда часто служила ему чем-то вроде маяка. Вот, например, что он рассказал о совместном концерте нескольких бит-групп в сентябре 1963 года: «Теплое солнечное утро, мы собрались у лестницы на задах Альберт-холла: Мик, Кит, битлы в полном составе, The Yardbirds, Gerry & The Pacemakers – исторический момент. Мы все были на пике своих нерастраченных сил. Считали себя неимоверно крутыми. Концерт прошел нормально, хотя акустика в Альберт-холле была ужасная – вот почему через несколько лет они установили на потолке панели из стекловолокна. Но этот момент перед концертом я вспоминаю с удовольствием. Было чувство, что тут все свои, и все мы шикарно одеты, стоим сравниваем свои прикиды: “Где брал?” – “У Сесила Джи”. – “А-а, ясно. На Кингз-роуд?” И всё дружелюбно, без соперничества. Одним словом, здорово».

Пока музыкальная пресса не впала в звериную серьезность, говорил мне Маккартни, поп-музыку освещали в более бесхитростной манере. Но приятнее всего было то, что газеты иногда снабжали музыкантов классными шмотками для фотосессий:

«У нас была съемка в редакции Fab 208³, на Флит-стрит. Это было нечто: представляешь, каково впервые сниматься на цветную пленку? До этого – только школьные фотографии или кадры, отщелканные самостоятельно. В профессиональные фотоателье никогда не ходишь – зачем? И вдруг этот здоровенный цветной задник. Примеряешь одежду...

Для Daily Express мы снимались на какой-то крыше. Были готовы практически на всё, лишь бы попасть в газеты. Если это был разворот для раздела моды, нам говорили: “Мы получили лучшее, что есть в нынешнем году. Фирма Cecil Gee”. Моднейшие рубашки с воротниками на пуговицах? Конечно, я согласен! Мы были ужасно молодые, ужасно нахальные, мы верили в свою удачу. А почему нет? Мы были ребята хоть куда».

А когда у вас появились пиджаки без воротников?

«Пиджак без воротника – это Пьер Карден. Последний писк был тогда, не помню, что за год. Короче, мы его свистнули. Скопировали, потому что нам понравилось, как он смотрится. Просто пошли в ателье и заказали себе такие же пиджаки. Для нас это было грандиозное дело. Покупать готовую одежду было не принято, концертные костюмы всегда заказывались в ателье.

Шли в Сохо, к портным, которые обслуживали шоу-бизнес. “Дуги Миллингз: портной звезд”. Он шил пиджаки со шлицами, брюки в облипочку. Дуги был большой хохмач, снялся в “Вечере трудного дня”. Он сам себе отправлял подложные телеграммы и вывешивал где-нибудь на виду: “Дуги, вы сделали виртуозную работу для фильма. Сесил Б. де Милль”. “Спасибо за костюмы, голубчик”. А еще он был поэт, после смерти Джона сочинил красивые стихи и прислал мне: не то чтобы великая поэзия, но от сердца. Хороший был человек.

А потом возвращаешься в Ливерпуль, и все тебя спрашивают: “Где был, что делал?” Да так, сходил в ресторан с одной актрисой, был у Дуги Миллингза. “О, смотрите, какой пиджак, и брюки отличные!” Все немеют от восхищения, потому что у тебя есть что рассказать – миллион историй. На самом деле это было самое приятное – возвращаться домой и рассказывать о своих подвигах».

Когда я спросил Пола про их концерт на стадионе «Ши» в 1965-м, он первым делом вспомнил про костюмы:

«Мы переоделись в бежевые пиджаки с эполетами – и вдруг сделались эдаким четырехголовым чудовищем. Этот момент меня всегда окрылял, потому что каждый из нас переставал быть отдельным человеком. Мы становились группой. Ты – часть команды, где все выглядят одинаково, ходят в униформе. Вот это мне в “Битлз” и нравилось.

А началось все, когда мне было одиннадцать, в “Лагере отдыха Батлинз”⁴ в Пулхели. Там я увидел вокальный ансамбль, который победил в еженедельном конкурсе талантов. Они вышли на сцену в плоских клетчатых кепках (мы называли их “менингитками”), в серых пуловерах с вырезами лодочкой, в коротких клетчатых штанах, а под мышкой у каждого – свернутое полотенце. Им достаточно было просто выйти… Вот почему я лично всегда настаивал, что “Битлз” нужна своя униформа. Я был железно уверен: “Еще как нужна!” Мы выглядели не как четверо обыкновенных ребят – нет, мы были единое целое».

В пору первого успеха «Битлз» Маккартни все еще называли «ангелоподобным», но его лицо уже теряло детскую пухлость. Прическа, которая стала отличительным признаком этой молодой группы, шла Маккартни идеально, и впоследствии он по возможности оставался ей верен. Пол, в отличие от Джона и Джорджа, не вполне перенял хипповский стиль. Почти до конца семидесятых он пользовался услугами гламурного лондонского стилиста Лесли Кавендиша и редко останавливал выбор на чем-то эксцентричном.

Полу повезло, что он не облысел: трудно вообразить себе Макку без его шевелюры. Правда, всем известно, что он уже много лет красит волосы. Но вот что я вам скажу в его оправдание: с 1989 года он регулярно играет на огромных стадионах. Все еще стройная фигура, прекрасная физическая форма, бас-гитара в форме скрипки: Маккартни может дать публике то, чего она жаждет, – а жаждет она лицезреть живого «битла Пола». Таков шоу-бизнес, а Маккартни никогда не отрицал, что работает в шоу-бизнесе.

Он всегда придавал значение моде и одежде. В пятидесятых пытался заделаться тедди-боем, причем ушивал свои брюки постепенно, чтобы обмануть бдительность строгого отца. И все же Полу свойственен определенный консерватизм, который уберег его от худших проявлений психоделики или глэм-рока. Его стиль предвосхитил установку британского дизайнера Пола Смита на «классику с вывертом»: Маккартни носил удобные костюмы ортодоксальной темно-синей расцветки, но мятежно комбинировал их с оранжевыми носками (а позднее – с веганскими кроссовками, изготовленными без использования натуральной кожи).

Его большие твидовые пиджаки и маленькие пуловеры с узором Фэр-Айл оригинальны и своеобразны, хотя и будят ностальгию по лавкам старьевщиков. И все же в стиле Маккартни всегда присутствует вдумчивый самоконтроль.

Старение редко к кому бывает милосердно. Пожалуй, еще тяжелее приходится, если весь мир наводнен твоими портретами двадцати-тридцатилетней давности, в расцвете красоты. «Битлз» отличались какой-то особенной, сверхчеловеческой фотогеничностью: в каких бы обстоятельствах их ни снимали, ни один из четырех языков не высовывался непроизвольно, ни один из восьми глаз не был прижмурен.

«Недавно один фэшн-фотограф расспрашивал меня про этот снимок, – рассказывает Пол о портрете на конверте With the Beatles, где лица битлов парят во тьме, словно четыре белых полумесяца. – Он думал, это фотомонтаж. Нет! Причем отснято все в гостинице за час, мы просто не могли уделить фотографу [Роберту Фримену] больше времени. Он нашел место в конце коридора, какое-то окошко, в которое струился солнечный свет, и усадил нас перед объективом: “Садись вон туда, в первый ряд...” Теперь снимок стал легендарным, и все считают: “Нет, это, конечно же, монтаж, разве можно снять все четыре лица так красиво?”»

Во время фотосессий, на которых я присутствовал, Пол со знанием дела судил о самых выгодных для себя ракурсах и освещении. Но по меркам его профессионального цеха он не особенно тщеславен.

«Молодость – это напор, – говорил он мне, – но это еще и невежество. Мы часто твердили: “Эх, было бы мне снова восемнадцать...” Потом хорошенько подумаешь и добавляешь: “Но не умственно. Только физически”. Не хотел бы я возвращаться к мыслям, которые были у меня в восем­надцать лет. Ни за какие коврижки. А уж неуверенность в восемнадцать лет... Нет, спасибо. Я хотел бы выглядеть молодо и красиво, но не такой ценой».

«Так что я – нервничаю, что не танцую, как Майкл Джексон?»

Когда Маккартни высказывается о других музыкантах публично, он обычно избегает критических выпадов. А немногочисленные свары, в которых он был замечен (с Джоном и Йоко, с Филом Спектором и, в некотором роде, с Майклом Джексоном), претили его характеру. Но, хотя Маккартни избегает конфронтации, ему определенно свойственен азарт соперничества.

Если судить по объемам продаж, то даже в конце семидесятых панк-рок не смог по большому счету свалить Маккартни и ему подобных с пьедестала. Но сомневаюсь, что Пол хоть секунду почивал на лаврах. Ведь панк-рок бросал вызов (по крайней мере, в Великобритании) той самой поп-аристократии, которую символизировал Маккартни. Собственно, мне вообще пока не встречались звезды его поколения, которые в той или иной мере не ощущали бы угрозу своему существованию в те времена гребнеголовых иконоборцев.

Известно, что Ramones назвали свою группу в честь мимолетного псевдонима Маккартни (Пол Рамоун – Paul Ramone). И все же Маккартни отождествляли со «старой гвардией» рок-н-ролла – отождествляли в большей степени, чем Джона Леннона (чье реноме бунтаря все еще имело силу), и уж куда больше, чем Дэвида Боуи или Брюса Спрингстина. Эпоха панка – первый период в истории поп-культуры, когда музыканты ополчились на внешние атрибуты славы и богатства – мол, совсем не в этом суть и предназначение музыки. А ведь даже в глазах артистов-хиппи эти атрибуты казались неотъемлемой частью успеха.

В 1989 году я спросил у Пола: «Когда в 1976-м появился панк, не думал ли ты, что “Музыка раскололась, и я остался с неправильной стороны баррикады”?»

Пол ответил:

«“Унылые старперы” – вот в чем была вся штука. Так они нас называли: “Унылые старперы”. Конечно, разница в возрасте играла свою роль. Они проделывали то же самое, что мы за десять-двенадцать лет до них. У них был напор, который когда-то отличал нас. Молодость есть молодость. “О Господи, они сметут нас с лица земли” – вот мое первое ощущение. Но потом видишь ударников типа Рэта Скэбиса⁵ и думаешь: а-а, это всего лишь Кит Мун, один в один, мы так играли давным-давно. Просто они играют чуть быстрее. Они дают двадцатиминутные сеты? Ну и что, “Битлз” тоже их играли. Но раскол тогда был, это верно. По странному стечению обстоятельств тогда я выпустил всего один диск – Mull of Kintyre. Поэтому вопрос о конкуренции на их уровне даже не ставился. Сознаюсь, я спрашивал себя: “Что мы дурака валяем? Выпускаем шотландский вальс в противовес всему этому ураганному бахвальству и харканью?” Кстати, Хизер, моя старшая дочь, подсела на панк-рок. На мой вкус, среди ее знакомых было многовато панков. Она встречалась с Билли Айдолом. Только этого ее несчастному отцу и не хватало!

Но в панк-роке она разбиралась отлично. Я проверял на Хизер свою музыку. Она рассказала, что один панк, ее при­ятель, включал Mull of Kintyre на музыкальном автомате.

На деле Mull of Kintyre обошел по популярности все диски панков. Ну и потом начнешь думать: “Господи ты боже мой, мы же играли Helter Skelter. Мы играли I’m Down, все эти вещи Литла Ричарда с маниакальными воплями. И She’s so Heavy, кучу вещей Джона”. В общем, наверное, меня никогда не посещало ощущение, будто панки делают то, чего нам никогда не суметь. Я знаю, что люди типа Кита Муна не то чтобы считали панков угрозой для себя, а скорее злились: человек передирает твой стиль игры на ударных и тебя же обзывает “унылым старпером”. Все, что было у панков, – это их молодость, этакий простодушный взгляд на все.

От этого была и польза: пришла метла и вымела то, что следовало вымести. В то время многое было вроде лос-анджелесского периода Рода Стюарта – попахивало гнилью. Но, как это часто бывает, панк-рок зашел слишком далеко. Одно время нам нравились Damned, я обожал Pretty Vacant [третий сингл Sex Pistols]. Но скоро мне поднадоело: вся эта брань, плевки и грохот. Сгодится, если хочешь развеяться, поугорать на ночном концерте, поплясать до полного сноса крыши. Но я-то к тому времени успел жениться и потерял интерес к ночным гулянкам.

Да, сначала казалось, что панк опасен. Но и Элис Купер попервости казался опасным. В 1972 году он был просто страшен – возникало ощущение, что Темная Сторона Силы потихоньку наступает. Естественно, когда знакомишься с Купером в жизни, видишь, что он милейший человек, а это все – просто сценический имидж. Он исполнял песни типа No More Mr. Nice Guy, в которых я чувствовал огромную угрозу. Потому что какое-то время воспринимал их на полном серьезе: “Господи, неужели мир действительно сползает к мраку и насилию...” Но время все расставляет на свои места. Спрашиваешь себя: “А когда я в последний раз кого-то боялся? Ах, да, Dave Clark Five”. И где они сейчас? Начинаешь видеть все в верных пропорциях, все встает на свои места. “А в предпоследний раз? Ах, да, Gerry & The Pacemakers. Наш второй опаснейший соперник”. И тогда понимаешь: “Спокойно, мы пережили и их. Значит, надежда еще есть”. И действительно, мы оказались долговечнее, чем панк. А большинство панков с годами смягчилось. Либо ты сжигаешь себя, либо пытаешься остепениться.

И слава Богу. Если бы я до сих пор угорал на ночных концертах, мне самому бы это опротивело. Я страшно от всего этого устал. Но я рад, что в моей жизни это когда-то было, – теперь есть о чем рассказать».

Отмечу по ходу, что вообще-то в тот период Пол выпустил не только Mull of Kintyre. Был еще полуанонимный лонгплей Thrillington, который еще меньше походил на панк-рок. Мифический «Перси Триллингтон» выпустил чисто инструментальную версию альбома Пола Маккартни Ram: что-то среднее между танцевальными мелодиями оркестров тридцатых годов и «легкой музыкой», которую в шестидесятых издавали, что называется, для «пап и мам». Собственно, Пол записал Thrillington еще в 1971-м, сразу после Ram. Решение отложить его издание до 1977 года – одно из самых непостижимых за всю долгую и нестандартную карьеру Пола.

Проект Thrillington был окружен покровом тайны. Журналистов задорно мистифицировали: загадочная реклама в разделах объявлений, кокетливые публичные опровержения... С помощью Thrillington Пол камуфлировал свои несколько эксцентричные порывы, выдавая себя за совершенно другого человека. Аранжировки сделал Ричард Ньюсон, который также работал над некоторыми вещами для Let it Be, а в 1973-м – для My Love. В записи участвовали самые разные приглашенные музыканты – от Херби Флауэрса до The Mike Sammes Singers. К 1995 году, когда альбом был переиздан на компакт-диске, а подлинное имя автора перестало быть секретом, Thrillington стал культовым у поколения, которое благосклонно относится к изыскам ретро­лаунджа. Сегодня он занял свое место в каталоге произведений Маккартни, в гипотетическом разделе «прелестные штучки, которые не поддаются классификации».

Пол говорит, что в 1990-м, после успеха его мирового турне, у него словно камень с души упал. Он откровенно признает, что его искусство создается на продажу. «Знаешь, что мне всегда доставляло настоящее удовольствие? – спрашивает Пол. – Чарты в журнале Billboard. Я их просматриваю уже много лет. Если ты не играешь вживую, тебя в них вообще нет. Но если ты туда попал, это информация, с которой можно работать. Это часть нашего ремесла. Здорово, когда видишь в чартах собственную статистику: играешь на стадионе на шестьдесят тысяч мест, продано сто процентов билетов. А рядом – статистика других звезд первой величины, на которых ты взирал с благоговейным страхом, пока не начал гастролировать...

Вообрази, как я, в моем положении немолодого рокера, смотрел на Майкла Джексона. Вот Майкл, последний крик моды, да вдобавок только что вернулся из тура.

Ты должен докопаться, в чем секрет Майкла Джексона, и тогда этот секрет перестает быть чистой мистикой. Говоришь себе: “Ну хорошо, я не умею ходить лунной походкой, но играть-то я определенно умею, и петь тоже. Более того, я умею играть гитарные соло, а он – нет”. Набираешься смелости, чтобы поставить себя на одну доску с супер­звездами.

Допустим, спортсмен восемь лет не участвовал в Олимпиадах. И вот он смотрит на пловцов и думает: “Я десять раз выигрывал золото. Спорим, я обгоню этих молодых хотя бы один раз”. А ведь мог бы просто сидеть дома и думать: “Нет, я уже никуда не гожусь, я постарел...” Взглянуть на других одним глазком – уже смелость. Выяснить, сможешь ли сделать то, что мог раньше.

И вдруг целая куча таких, как я, возобновила гастроли. The Rolling Stones рискнули стряхнуть с себя нафталин. The Who отправились в тур. А Grateful Dead, собственно, это они вдохновили меня пуститься в путь, когда я увидел, что Джерри Гарсия снова на сцене: если уж он может выйти из комы и поехать в тур... [в 1986 году певец перенес диабетическую кому].

Или смотришь по телевизору The Chart Show⁶: “Господи! Все так здорово танцуют! Просто бесподобно. И у каждого есть свой хит, который побывал на верхней строчке”. Но потом расставляешь все по местам: “Ну, хит у них всего один, волноваться нечего. Они тебе не опасны. Знаю-знаю, Майкл Джексон меня перетанцует, но я-то не танцую вообще. Так что ж это я – нервничаю, что не танцую, как Майкл Джексон? У меня другой профиль”.

Группа постепенно сыгрывалась, уровень рос, и все пошло на лад. Если возникала какая-то сложность, я повторял музыкантам: “Джентльмены, ребята, помните: теперь мы с вами крутые. Мы гастролируем. Теперь это мы, а не они достигли вершины”».

Пол добавляет, что точно так же чувствовал себя с группой Wings, главная проблема которой состояла в том, что она была сформирована вскоре после распада «Битлз». «По-своему это шло на пользу, – говорит Пол. – Требования к нам предъявлялись высокие, и, значит, нам было к чему стремиться. И когда в 76-м мы отправились в тур... в том же году мы возглавили хит-парады. С тех пор это повторялось вновь и вновь. В последнем туре, в девяностых, я нервничал уже из-за Мадонны. Но нервничать – это нормально, если тебе хоть немного свойственен азарт соперничества. Просматриваешь чарты, видишь статистику продаж. “Ничего, мы попробуем продать еще больше”. Дело житейское».Ɔ.

Примечания