Пятое царство. Фрагмент романа
В первых числах сентября стало известно о смерти в суздальском Покровском монастыре инокини Ольги — в миру Ксении Годуновой, и в тот же день меня вызвали в Кремль.
Кир Филарет был краток: мне предстояло немедленно отправиться в Суздаль, чтобы лично удостовериться в смерти дочери Годунова.
В последние месяцы она чувствовала себя плохо, о чем сообщила в письме царю Михаилу, попросив похоронить ее в Троице, рядом с отцом. Душеприказчиком своим она назначила боярина Никиту Вельяминова-Зернова Обинякова.
— Мы должны знать, как умерла царская дочь, — сказал патриарх. — И поторопись, Матвей: иногда факты гниют, как люди.
Филарет что-то недоговаривал. Возможно, патриарх располагал информацией, которая и заставила его в нарушение всех правил задержать похороны инокини Ольги и отправить меня в Суздаль, но делиться своими подозрениями он не стал.
А подозрения, похоже, были весомыми — недаром же мне было велено скакать без задержки, меняя лошадей на ямских станциях не в обычном порядке, а «по слову и делу Государеву».
— А что грек? — спросил я. — Facithocscire?*
— Scitsednonintelligere**, — с усмешкой ответил кир Филарет. — Пусть пока так и будет.
Речь шла об архиепископе Суздальском и Тарусском Арсении Элассонском, который прибыл из Греции во времена Годунова, чтобы участвовать в избрании первого патриарха всея Руси Иова, остался в Москве, возлагал шапку Мономаха на Лжедмитрия I и корону на Марину Мнишек, претерпел немалые беды во время Смуты, а в мае 1613-го поставил свою подпись на грамоте об избрании на царство Михаила Федоровича. В общем, этот грек был типичным русским интеллигентом нашего времени, который добросовестно заблуждался, раскаялся и стал служить власти верой и правдой.
Если я правильно понял Филарета, у меня не было нужды встречаться с Арсением.
Как и у всякого мужчины, который впервые садится на лошадь в пять лет, мозоли на моих бедрах, от паха до колен, твердостью не уступали булату, но бешеная скачка на протяжении тридцати немецких миль, то есть двухсот русских верст, стала серьезным испытанием для моего организма, который пришел в себя только после кружки перцовки и вареной говядины, поданной кабатчиком на куске хлеба.
Через полчаса я был готов к делу.
Перепуганные монахини и вовсе помертвели, прочитав царскую грамоту, которая давала мне право осмотреть покойную, если потребуется, «в ее телесном естестве».
Выставив у дверей караул, я спустился в погреб, где на плите льда, присыпанной песком, покоилось в открытом гробу тело инокини Ольги, освещенное тусклой свечой.
Повесив фонарь на крюк, вбитый в низкий сводчатый потолок, я склонился над телом.
В простом гробу лежала сморщенная старушка, укрытая до подбородка шитым покрывалом. Она умерла, достигнув почтенного возраста — сорока лет, но выглядела на все сто. В щелке между приоткрытыми губами виднелись волокна пакли, которой ей набили рот, чтобы щеки не казались такими впалыми. Брови, сходившиеся на переносье, поредели и уже не придавали лицу весело-сердитого выражения, которое когда-то сообщало ей такую пикантность. Руки ее были сложены крестом на груди, но, вопреки обычаю, левая лежала поверх правой, сжатой в кулак. Пальцы правой руки были поцарапаны — похоже, монахини пытались разжать кулак, но им это не удалось.
Я помнил ее совсем юной: она была статной, полнотелой, ее пышная красота восхищала русских, но не иностранцев, отмечавших только необыкновенную белизну ее кожи, крошечные ступни и пышные черные волосы, лежавшие крыльями на плечах. Отец дал ей хорошее образование, но все его попытки выдать Ксению замуж потерпели неудачу.
А вскоре после смерти Бориса Годунова царская дочь, неосторожный взгляд на которую когда-то расценивался как государственное преступление, стала одной из множества жертв великой Смуты.
У нее на глазах убили мать и брата, а ее Лжедмитрий сделал своей наложницей.
Многие до сих пор гадают, почему царь-самозванец не расставался с Ксенией почти полгода, ведь обычно его связи с женщинами были очень непродолжительными.
Говорили, например, что Лжедмитрий держал Ксению Годунову при себе, чтобы жениться на ней, если народ не примет в качестве его жены и царицы католичку Марину Мнишек, а попытки подавления бунта провалятся.
Эта политическая версия, безусловно, по-своему убедительна, но мне ближе версии, так сказать, частные, высказанные теми, кто был мне близок.
Скажем, Птичка Божия только фыркнула, когда я рассказал ей о политических планах Самозванца, связанных с Ксенией.
— Страсть, — сказала она, — вот что их связывало — страсть. Девочка умная, с пылким воображением и обильным телом, запертая в золотой клетке, — что она могла знать о своих подлинных желаниях? Самозванец, по приказу которого на ее глазах убили мать и брата, вызывал у нее ужас и страх, но именно он открыл источник темных вод, именно он превратил ее в бесстрашную и алчную самку, и она была с ним счастлива счастьем, которое превыше всякого ума. Но и он не ожидал такого поворота событий. Он стал жертвой своей жертвы. Будь я философом, обязательно сочинила бы книгу о загадках человеческой души, в глубинах которой, как в реторте алхимика, горе и страх непостижимым образом превращаются в любовь...
Другая версия принадлежит Себастьяну Петрициусу, который некоторое время был личным врачом «императора Дмитрия».
Эта версия сводится к особенностям физиологии действующих лиц.
Доктор Петрициус утверждал, что иные детали — леворукость Аристотеля, косолапость Бертрады Лаонской, матери Карла Великого, или низкорослость Тамерлана — хоть кажутся несущественными и остаются на периферии нашего внимания, но имеют важное значение для понимания той или иной личности.
В случае «императора Дмитрия» речь идет о деликатной детали — размерах мужского пениса.
Как известно, ассирийский полководец Олоферн поплатился жизнью за свой непомерный член, доверив его Юдифи, тогда как Одиссей только благодаря своему гигантскому пенису выжил в плену у мужелюбивой Цирцеи. Именно пенис сыграл роковую роль в судьбе царства амазонок. Однако греки считали, что мужское достоинство должно быть гармоничным, среднего размера, слишком же большие члены отвратительны, а потому осыпали насмешками громадные пенисы похабных сатиров и уродливых варваров. Римляне же, напротив, полагали, что величина фаллоса прямо пропорциональна отваге мужчины, хотя и обратно пропорциональна его мудрости. Пенис Юлия Цезаря, как мы знаем, значительно превосходил длину члена Верцингеторикса, и это обстоятельство предопределило судьбу Галлии. Мы знаем, почему жена Роимиталка III, фракийского царя, убила своего мужа, после чего мятежная Фракия окончательно вошла в состав Римской империи и стала процветающей провинцией. История не сохранила имена тех храбрых рыцарей из войска Ричарда Львиное Сердце, которые известным образом пробили брешь в стенах неприступной Акры, а потом, после взятия крепости, отправили султану Саладину пятьдесят пять возов, доверху нагруженных пенисами, отрезанными у сарацин...
Мало кто знает, что длина пениса «императора Дмитрия» составляла двенадцать дюймов, то есть ровно фут (который, по мнению Христофора Клавиуса, математика и иезуита, равен ширине 64-х ячменных зерен).
Непомерный член служил еще одним поводом к тому, чтобы Лжедмитрий считал себя человеком исключительным, не таким, как все.
Возможно, говорил доктор Петрициус, пышная красавица Ксения обладала вагиной, глубина которой превышала известную науке (шесть дюймов),
поэтому доставить ей удовольствие мог только один мужчина на свете — Самозванец.
Если согласиться с этой циничной версией, то встреча Самозванца и Ксении Годуновой была чудом, счастливым случаем, удачей.
А fortuna, как известно, brevis.
Счастье их было недолгим: вскоре Лжедмитрий избавился от нее, как того требовал отец Марины Мнишек, и Ксению насильственно постригли в монахини. Она пережила все ужасы Смуты, скитаясь по монастырям, пока не оказалась в этой обители, на плите льда, присыпанной песком, с паклей во рту и скрещенными на груди руками, одна из которых была сжата в кулак.
При помощи кинжала мне удалось разжать ее пальцы и завладеть монетой, которую Ксения сжимала в кулаке.
Монета была хорошо мне известна.
Слишком хорошо я помнил изображение на ее аверсе, но вот надпись на реверсе видел впервые.
Сдвинув покрывало, я увидел на шее Ксении тонкую бледно-розовую полоску, взял ее голову обеими руками и приподнял, легко отделив от тела. Сомнений не было: инокиня Ольга умерла не своей смертью.
Вернув голову на место и положив правую руку Ксении на левую, я поднялся в комнату, где меня ждали стражники и монахини.
— Кто последним видел ее живой?
— Духовник, — ответила старуха с книгой в руках, которую она держала перед собой, словно защищаясь от дьявола. — Отец Герасим.
— Где он?
Старуха оглянулась на монахинь — они вышли — и уставилась на стрельцов.
Только после того, как я приказал охране удалиться, старуха прошептала:
— Отец Герасим умер...
— Умер?
— В тот день, когда преставилась инокиня Ольга, мы нашли отца Герасима в его келье... — Старуха запнулась. — Он наложил на себя руки...
Я ждал.
— Повесился.
Я по-прежнему молчал.
— Откусил язык, выжег глаза и повесился...
Казалось, еще миг — и она упадет в обморок, но мне некогда было ее жалеть.
— Архиепископ Арсений знает об этом?
— Мне это неведомо... мы испугались...
— Заприте ворота, — приказал я, — и соберите всех в трапезной.
Она вышла, держась рукой за стену.
Допрос монахинь, однако, оказался почти безрезультатным.
Удалось узнать лишь, что никто из них не видел лица духовника, когда он входил и выходил из кельи инокини Ольги, а тело отца Герасима оказалось крыто синяками и ссадинами, что ставило под сомнение версию самоубийства.
Архиепископ Арсений не стал бы скрывать эти факты от патриарха.
Но тогда зачем кир Филарет приказал мне мчаться в Суздаль?
Не ради же простой перепроверки фактов...
Зачем-то ему было нужно, чтобы я увидел место преступления своими глазами.
Или он затеял игру, в которой мне предстояло сыграть какую-то роль?
Какую?
Не оставалось ничего другого, как вскочить на коня и отправиться в Москву.
__________