Кристина Любавская: Оуч

— Почему ты до сих пор не вышла замуж?

— Просто мне всегда нравились женатые мужчины.

Из фильма «Призраки Исмаэля»,

режиссер Арно Деплешен.

Утром я встала с кровати еле живая. И первое, что увидела — его нагое тщедушное тело, отчего-то дрожащее. Возможно, от одиночества. А ведь нас в комнате было двое. За два часа сна алкогольное удовольствие, как ни странно, полностью выветрилось из моей головы, и теперь я чувствовала только одно — трезвость.

Хочу сказать, что я давно не Сесиль из романа «Здравствуй, грусть», которая, сидя на пляже, сравнивает мужчин с песком, что струится у нее между пальцами. И не девочка-студентка с секущимися кончиками волос. Мне почти 32. Но все-таки я собираюсь зафиксировать здесь пару моментов, когда казалось, что жизнь обретает смысл. Вот так. 

Началось с того, что он пригласил меня в кино. Точнее, я заставила его себя пригласить. Мы болтали о чем-то в Телеграме, и тут он, между делом, упомянул, что хочет в кино. Я спросила: на какой фильм? Он ответил названием, проверяя параллельно расписание сеансов. Выяснилось, что на данный фильм уже не попасть. Я предложила другой. Он парировал: то, что я предлагаю — несмотрибельно, помолчал долго. И вдруг я услышала два отрывистых сигнала в нашем чате — очередной месседж от него — ток-ток. «Ок, если ты обещаешь хорошо себя вести и скромно помалкивать, пошли в 23:30 на "Форму воды" в «5 звезд на Новокузнецкой». Я не знала, куда деваться от радости. Счастливая выскочила в дайнер напротив, едва успев накинуть на плечи громоздкую от меха парку. Я заказала самый большой ванильный милк-шейк, прокручивая ленту Телеграма то вверх, то вниз. Бинго. Я словно выиграла только что в лотерею, сорвала джек-пот. Я увижу его сегодня — настоящего, живого. И кто знает, может, это мужчина моей мечты, отец будущего ребенка, принц из сказки? 

Наученная горьким опытом, я дала себе зарок, что к встрече с ним не стану готовиться. Всегда, когда готовишься к важной встрече специально, в результате все идет наперекосяк. Пойду в том, что надела с утра. Свитер, джинсы, ugly sneakers, парка с розовым мехом… Сумка? Сумку-то я могу выбрать специально? Окей — синий рюкзак Chanel. 

Я приехала в кинотеатр загодя. Внутренне сжавшись, вошла в пустой торговый молл. Охранник даже не стал ни о чем меня спрашивать. Видимо, вид у меня был совсем безнадежный. Я поднялась по эскалатору на верхний этаж. Элвис из пластика в навсегда застывшем оскале мерцал у касс наполовину сгоревшим неоном. Мне самой купить два билета? Или это будет ту матч? Без двадцати одиннадцать. Какого черта мой убер так быстро меня привез? Я никогда не ем мороженое и как будто его не люблю, но тут стремглав подскочила к стойке. Кокос, крем-брюле, нет, стоп, спайси ягоды, и — еще кокос. Как я пала так низко? Не могу точно объяснить, с чем это связано, но есть мороженое (а уж не дай бог из рожка) в людных местах мне давно казалось чем-то постыдным и инфантильным — полнейший антихайп. А тут — сразу четыре шарика. Я обернулась вокруг. Кроме меня, мороженщицы и мерцающего Элвиса — кругом никого. Так что: «Детка, ковыряй ложкой шарики и получай от сладкого удовольствие», — даю я себе установку, слизывая капающую из стаканчика жижу. Ну да, я, возможно, не перевариваю мороженое еще и по этой причине — все руки потом липкие, ох и ах.

Я сижу с важным видом за барной стойкой, держу айфон в руках словно компас. Вот-вот начнется сеанс. Где же он? А вдруг он забыл? Дикий розыгрыш? Не принц из сказки, но наглый выдумщик. В конце концов, он самый модный в Москве режиссер, будет так нелепо рисковать своей репутацией пунктуального, ответственного человека. Блюм-блюм — сообщение на экране: «Я опоздаю минут на 10, купи билеты, если не сложно». Иду к кассе. «Два билета на «Форму воды», пожалуйста» (не самое захватывающее у картины название, но какое это имеет значение). 

Спускаюсь вниз, чтобы выкурить сигарету у входа. Вот и он. Проскочил сквозь меня во вращающиеся двери, уставился в телефон. Я бы узнала его из тысячи с закрытыми глазами — несоразмерная голова, болезненный цвет лица. Что до возраста, то ему можно с легкостью дать как девятнадцать, так и сорок. На деле, ему 43.

— Ку-ку! Это я.

— А, привет!

— Не узнал?

— Ой, прости, не заметил. Я думал, ты наверху.

— Была наверху, спустилась. 

Он видит меня, как есть, впервые в жизни. Хотя это не совсем так. Я же год назад попросила его вместе сфотографироваться в баре «Нур». Он тогда был на взводе, в состоянии, приближающемся к нервному срыву. Прятал в селфи свое косоглазие — смотрел в сторону. Я частенько захаживала тогда в это кафе. И всегда выяснялось, что он тоже был здесь, но недавно ушел.

Потом в фейсбуке я видела его репортажи из латвийской клиники офтальмологии. Кажется, его оперировали. Не помогло. Я пытаюсь поймать его взгляд — невозможно. Он практически не смотрит в глаза. Один глаз сильно скошен в сторону носа. Но ему это и в самом деле идет. Знакомый мне недавно сказал в Париже, что, если у человека косят глаза, ты никогда не поймешь, о чем он думает. «У Маргариты Булгакова, кстати, тоже косил левый глаз». 

Мы входим в темный кинозал. Усаживаемся где-то в пятом-шестом ряду. Вдруг он хватает меня за руку и тащит к самому экрану. Первый ряд свободен, мы занимаем два места посередине. Я предлагаю ему бутылочку с колой лайт. Он с мрачным видом отхлебывает. Мне кажется, он специально напустил на себя мрачный вид, чтобы произвести впечатление. Я же вижу, что на самом деле он дико доволен. Доволен, что пригласил меня в кино. Кто знает, возможно, я женщина его мечты, мать будущих детей, принцесса из сказки? 

Фильм меня захватил, но не полностью. Я ерзаю в кресле. Украдкой его разглядываю (он сидит слева). Стараюсь не слишком комментировать происходящее на экране, но иногда все- таки что-то шиплю. Фильм, как говорят французы, bien compose, главная героиня мне нравится. Когда в кадре в первый раз появляется чудовище, он присвистывает от удовольствия, а я шепчу ему на ухо: амфибия?

Ближе к концу фильма мне звонит малахольный любовник, разрушивший недавно мой шаткий брак. Я отклоняю вызов. Я не пойду заниматься с ним сексом сегодня. Кажется, я потихоньку влюбляюсь в Ивана. Да, его зовут Иван, и это имя не до конца с ним совпадает. Но что я могу с этим сделать? Телефон продолжает вибрировать. Я выскакиваю из кинозала в тускло освещенный холл.

— Ну что? Ну что?

— Где ты?

— Я в кинотеатре.

— С кем?

— С новым другом.

— Что за друг?

— Он — режиссер. Все, я пропускаю самое главное. Не вовремя мне звонишь. A tout aller. Наберу тебя позже.

— Но подожди… 

Я отключаюсь и ставлю айфон в режим самолета.

«Что я пропустила?» — спрашиваю я у Ивана. Он прижимается щекой к моему лицу: «Смотри, смотри».

Фильм заканчивается странным хэппи-эндом. То есть я даже не знаю, счастливый это конец или не очень. Главная героиня вроде как умерла. Хотя нет. Вот она кружится в подводном танце с чудовищем. Ну, хорошо, признаюсь, я так разнервничалась под конец, что упустила главное, и не очень просекла, чем на самом деле все кончилось. В общем, мне показалось, что добро вроде как победило зло. Но как говорит моя подружка из Лос-Анджелеса: you never know.

Мы спускаемся вниз по эскалатору. Пропускаем нужный этаж. Идем не туда. Нам вслед кричит охранник: «Молодые люди, вы это куда?» Я хохочу, как умалишенная. Спрашиваю Ивана:

— Ты, кинокритик! О чем этот фильм?

— Я уже давно не критик. О чем? О чем?

— В одном предложении, как мы любим!

— История о том, как тупая немая полюбила рыбу.

— Ну… Она не тупая!

— Окей, окей. Не тупая совсем, ты права.

— Хороший фильм, мне понравился.

— Да, неплохой.

Я думаю: «И что дальше? Конец вечеринки?»

Мы выходим на мороз. Он в тонком пальто, на вид из шерсти, но на ощупь из полиэстера. Такой пижон. Чтобы вызвать убер, мы ищем ближайшее кафе с четким адресом. К самому кинотеатру подъезда нет, это известный факт.

Он говорит, щурясь, стягивая с носа очки: «Я плохо вижу, вообще ничего не вижу, ищи кафе!»

— Вот какое-то. Написано 24/7.

— Ой, нет, только не это.

— Что не так?

— Ну там странные люди у входа.

— Идем дальше. Пошли.

Снег валится острыми крупинками, почти что градинами, бьет по лицу. Я хватаю его за руку, боясь расшибиться. Мне дико холодно на него смотреть. Вокруг — минус 20. Он — в легком пальто. У меня ощущение, что этот морозный ужас никогда не кончится. Мы, как герои «Живаго» — идем в никуда. 

— Зачем ты вернулась в Россию?

— На время. Дела. 

В результате мы находим открытую, приветливо светящуюся «Азбуку вкуса», как надежный остров спасения в океане невзгод. Он берет себе на кассе жвачку, я журнал и Red Bull. Плачу за все.

— Слушай, давай это я… Я заплачу.

— Какая разница? Брось.

— Хорошо, но тогда я вызову «Убер» со своего телефона и завезу сначала тебя. Ты где живешь?

Мы ждем машину. Болтаем у кофейного столика на высокой ножке. Я листаю новый L’Officiel, мысленно празднуя, что мы еще минимум полчаса проведем вместе. Он проводит меня домой, ну надо же. В такси будет играть что-то приторное. О чем? О любви?

— Смотрим! Таксист едет в реку!

— Ого-го. Никак суицид? 

На карте местности в его айфоне белый квадратик авто едет прямо в Москва-реку, вместо того, чтобы ехать к нам. 

В такси он говорит мне, что в последнее время плохо спит без крепкого алкоголя. Я отвечаю, что у меня дома нет ничего крепкого, но полбутылки выдохшегося розе найдется. Он поворачивает в мою сторону лицо: «Да?»

Но самое интересное, конечно, это выражение его лица, когда он входит в мою гостиную и видит на стене картину своей жены. Его жена — художница, нарисовавшая мой портрет года два назад. Я неплохо ей за это заплатила.

— Подожди. Получается, мы полгода жили на твои деньги на Бали?

— Ха.

Он подходит к журнальному столику у дивана. Крутит в руках книжку Рудольфа Штайнера.

— Выходишь в астрал, когда его читаешь?

— Ну-ну.

— Объясни-ка.

— Слушай, я и когда Арагона читаю, тоже в астрал выхожу.

— Да ладно. Ты все врешь.

Дальше я могла бы написать, что мы уселись за обеденный стол в моей кухне и начали разговор. Только никто из нас усидеть на месте не мог. Я вскакивала из-за стола, подходя то к плите, то к оконным жалюзи. Он стряхивал пепел с сигареты в мойку, приседал на корточки, ходил из угла в угол. Словно Левин при общении с Кити, я чувствовала его движения, его взгляды и то место, на котором он в тот момент стоял. Только какой из меня Левин? Какая из него, к черту, Кити? 

Что до разговора, то, что это был за разговор? Сплошные обрывки с вплетениями, с вкраплениями чепухи. Сначала я лепетала без остановки, в попытке удержать его внимание, его самого рядом с собой подольше и хоть как-то развлечь. Потом он начал рассказывать мне всякие небылицы. Это отнюдь не тянуло на интеллектуальную беседу, но было явной прелюдией — вот только не ясно к чему. Бывают писатели, что придумывают всю жизнь эпиграфы к так и не написанным историям. Так же и мы, создавали основу, готовили почву для — не случившегося сюжета. Я не до конца понимала, чего именно добиваюсь своими ухмылками, гыканиями, мышечными и словесными передергиваниями, шуточками, горизонтальным вытягиванием ног на противоположный стул. Он сказал мне, что честно думал, когда мы переписывались в чате, что я абсолютно чокнутая, а оказалось, что не такая уж и чокнутая.

— Вроде даже нормальная.

— Да?

— Ну да.

Он произнес зачем-то длиннющий монолог о том, как жил на 7 евро день в Каннах во время фестиваля — каждый год его отправляли туда в качестве кинокритика отсматривать новые ленты. «Приходилось буквально выживать, закупать килограммы дешевой пасты на неделю вперед. Паста с томатным соусом, знаешь? Ненавижу ее с тех пор. Но зато в самый последний день можно было купить на сэкономленные деньги гору устриц и устроить себе пир и восторг». Слава богу, я не стала в ту ночь перечислять ему свои любимые фильмы, но не удержалась от кичливого упоминания «Витгенштейна» Джармена вскользь.

— Джармен же от СПИДа умер… Знаешь?

— Ну и что?

Естественно, я хотела, чтобы он понял, что я смотрела фильмов не меньше него, если не больше, не впав при этом в возвышенную риторику. Но не могла же я так просто, без апломба, вплести в разговор Эсташа и Шаброля, «Лакомба Люсьена» и, господи, ну пусть даже «Жильца». Сказать ему, что он сейчас похож на персонажа «Блуждающего огонька» Луи Маля, которого играет Морис Роне? Или спросить прямо в лоб: какой первый вопрос задал Трюффо Хичкоку в знаменитом сборнике интервью?

Вместо этого я потребовала еще розе. Розе больше не оказалось. И мы пошли в Beverly за джином с тоником. Джин с тоником — был исключительно моей идеей. Он вроде как хотел виски. Но я настояла на своем.

Мы снова вернулись в квартиру. Оба пьяные. Я никогда не забуду, как он стеснялся в кафе говорить с официантом и ткнул меня локтем в бок: «Сама закажи!»

— Что за свитер у тебя такой?

— All Saints. У меня все от All Saints.

Он стянул с себя джемпер, и там оказалась майка с длинными рукавами, а под ней выглядывал еще один ти-шот.

— Штаны тоже All Saints?

— И штаны, да!

— А пальто?

— И оно. All Saints.

— Лояльность к бренду?

— Да иди ты.

— В общем, ты еще тот модник.

— Мода для неудачников.

— Ну, здрасьте!

— А ты знаешь, что был такой эксперимент? Короче, если нарядить героев «Американского психопата» точно так, как описано Эллисом, получится полный бред.

— То есть?

— То есть он так простебался, и подобрал марки и бренды в романе абсолютно между собой не сочетающиеся.

Сначала я слушала его рассказы так, будто мне по ним придется сдавать экзамен, всасывая малейшие подробности и детали, но потом начала проваливаться в сон. Иван уже безобидно маячил где-то на периферии моего зрения. И он, как чувствительная к таким вещам особь, это сразу просек. Подошел ближе, повернул под углом свой подбородок, подставив его под свет абажура, и спросил, не дерзко, но с напором: «Целоваться будем?» 

И понеслось.

Его юркий язык оказался у меня в глотке. Он целовал меня нежно, но настойчиво. Когда я жадно впивалась пальцами в его волосы, он говорил «оуч». Что бы я не сделала, на любое мое прикосновение он реагировал этим «оуч». Я не могла расслабиться, в моем мозжечке стучал один и тот же вопрос: а что будет утром, если он останется у меня на всю ночь? Приятное молчание в дружеской обстановке? Я хотела просто провести вместе с ним время, бездельничая и дурачась. Секс как будто в мои планы не входил. 

Мы продолжали целоваться, ерзая на кухонных табуретках. Он закинул мою ногу себе в промежность. Мы сидели, как в романе Саган, и время как будто остановилось на злом хмуром рассвете. За окнами начало светать. Ему бы, конечно, не понравилось, что я поместила нас в роман Саган. Он бы предпочел быть героем романа Патриции Хайсмит. Ему было б интересней закапывать вместе со мной труп в ночном саду, или нестись куда-нибудь в обреченном поезде. А тут — слащавые поцелуйчики при тусклом свете. Долой романтизм. 

На диване в гостиной он устроил почти что Содом. В какой-то момент засунул в мой рот мои же трусы. Мокрые от пота спины, перекошенные конечности и постоянный треп про маленький член из «Секса в большом городе». Он сам выбрал Sex and the City как фон. Второй сезон, первая серия. Мне никогда теперь ее не забыть. Хотя, возможно, сезон был третий. 

Когда все закончилось, мы продолжили как ни в чем не бывало смотреть Netflix. Он включил сериал «Мозаика», причитая: «Ну как? Ну как можно жить в мире, где Шэрон Стоун стукнуло 60?»

Я поворачиваюсь спиной к экрану и говорю ему: «А помнишь?»

— Что?

— Как я писала тебе сто лет назад в мессенджере, что ты похож на молодого Жана Кокто? Я тогда чуть не приписала: «Даже смерть вам по колено». Но не стала.

— Я такого не получал.

Долгое время, как сказал бы Марсель Пруст, я размышляла, обхватив под одеялом колени, над тем, по какому диковинному стечению обстоятельств Иван оказался этой ночью вместе со мной в одной постели? У меня не было ответа на этот вопрос. Был только металлический привкус на языке и стойкое горькое ощущение, что «тебя так и не поняли».

Утром я прокралась в кухню, обходя по пути угловатые предметы типа комода и квадратной напольной вазы. Минут через десять появился и он, в чем мать родила, сонный. 

— Слушай, я по-быстрому сделаю себе кофе. Вот машинка! А где капсулы? 

С выражением надежды на лице он ухватился за ручку одного из ящиков и потянул его к себе. Только там оказались не капсулы Nespresso, но горы «Прозака» и «Симбалты». 

— Вуаля, мои антидепрессанты.

— Оуч! Это все твое?

— Нет, сосед с верхнего этажа оставил, знаешь.

Мой зловещий секрет был раскрыт. Да, я принимаю кое-какие медикаменты. Я почувствовала себя преступницей, разоблаченной за жестокое преступление, больной наркоманкой, преследуемой законом. Кто-то прячет скелеты в шкафу. Я прячу психотропные лекарства в выдвижном ящике. Теперь он подумает, что был прав с самого начала, и у меня и впрямь не все дома. 

Утром не возникло ощущения, что после бурной ночи мы сблизились, как горошины в стручке. Хотя я и продолжала липнуть к нему, как репей. Зачем-то заставила его съесть мандарин на завтрак. Он заедал свой кофе дольками, которые все время выскальзывали на тарелку из его мокрых пальцев. В кухне еще висел в воздухе аптечный запах вчерашнего джина. Он попросил чистое полотенце и ушел в душ. А после душа ушел и из квартиры, послав мне на память в дверях легкий воздушный поцелуй. 

Прошел месяц. Возможно, два. Я как будто забыла Ивана, модного режиссера, весело разрушающего своими фильмами мир. Любителя устриц и All Saints, почитателя Патриции Хайсмит, фаната Стивена Кинга, талантливого мистера Рипли. Но тут из ленты новостей вылезла очередная новость: «Форма воды» получила Оскар как лучший фильм года». И… Мне стало не по себе. Не то чтобы горько. Не так, чтобы грустно. Говорю же, просто не по себе. Добро не всегда побеждает зло. Любовь? Она чему-нибудь учит?