В.П.: Ты религиозный человек?

Е.В.: В меру религиозный. Мне кажется, у нас в России так принято, что если у тебя спрашивают, религиозный ли ты человек, то прежде всего это ассоциируется не с православием, а с каким-нибудь исламом.

В.П.: Да, если про православие, то говорят: «Ты верующий или нет?»

Е.В.: Да. А «религиозный» у меня ассоциируется с чем-то на грани с…

В.П.: С фанатизмом.

Е.В.: Я могу сказать, что я внутренне верю в Бога. Что такое Бог – это для каждого свое, но у меня есть внутреннее ощущение, что высшие силы существуют.

В.П.: Но при этом нет какого-то конкретного интерфейса?

Е.В.: Естественно, православие.

В.П.: В свете православной и вообще христианской парадигмы у тебя не было ощущения, что тебя за что-то наказали, когда 6 лет назад произошла авария? Потому что первая реакция на такие вещи - «Какое дико несправедливое наказание!». А дальше начинается богоборчество.

Е.В.: У меня до сих пор такие мысли возникают, но я стараюсь их от себя отгонять. Я общалась и со священниками, и со всякими колдунами, - потому что первое время все знакомые и друзья приводили ко мне сотни каких-то целителей и абсолютно сумасшедших людей, которые говорили: «Я сейчас тебя вылечу, ты главное мне поверь». А на самом деле должно быть внутреннее понимание, что случившееся с тобой случилось не «за что-то», а «для чего-то». Вот это очень помогает. Я думаю, со временем мне станет понятно, для чего это было нужно. А кроме того, меняется отношение к жизни вообще.

В.П.: Я работала в подростковом возрасте моделью и хорошо могу себе представить, каков уровень осознания действительности у девочек за кулисами показов. Тебе, когда все это произошло, не стали казаться смешными их тревоги, опасения, разговоры?

Е.В.: Знаешь, я сейчас с бывшими подругами-моделями не общаюсь вообще. Во-первых, из-за того, что уехала из родного города. А во-вторых, даже если мы пересекаемся, я понимаю, насколько мы далеки друг от друга. Их жизненные ценности и идеалы ничего не имеют общего с моими. А если бы я тогда не оторвалась от них из-за аварии, я сейчас бы была такой же, как они. Тебя определяет то, с кем ты общаешься. А я бы не вышла за этот круг людей, если бы что-нибудь экстремальное не произошло. И мне бы в голову даже не пришло, что можно в жизни чего-то другого хотеть.

В.П.: Это была другая шкала восприятия? Какая? Ну, скажем, тогда «очень плохо» начиналось с «мальчик не перезвонил», а теперь ты же знаешь, что такое «очень плохо». Как теперь воспринимаются события, которые в других глазах выглядят горем?

Е.В.: Знаешь, я не списываю изменения в восприятии на то, что со мной произошло. Мы все взрослеем, и то, как ты воспринимал жизнь в 20 лет, отличается от того, как ты будешь воспринимать ее в 30 лет, что бы с тобой ни случилось. При этом люди довольно часто жалуются мне на жизнь. Если это чужие, я это списываю всё на то, что они просто не понимают, о чем говорят. А если близкие начинают ныть, что «жизнь однообразная» или «надоело ходить на работу», я привожу в пример одну историю. Я лежала дома после аварии, никуда не выходила. Звонит мне с работы подруга и говорит: «Привет, как дела, чего делаешь?» Я говорю: «Да вот, только проснулась». А время было в районе 12. «Ой, как тебе везет! А я вот к 8 утра на работу и еще до 6 сидеть». Я говорю: «Ань, хочешь, давай поменяемся?» - «Нет, ну ты не поняла, я не это хотела сказать...» И таких случаев очень много. Когда такого человека жестко прерываешь и говоришь: «Алле, посмотри на меня и подумай!» - у него сразу же переключается что-то в мозгу. Но я и сама такая была. Если бы мне в мои 20 лет сказали, что в 21 год я буду ездить на инвалидной коляске, я бы их послала.

В.П.: Вообще постсоветское общество и еще не изжившее себя советское любит бояться людей разных групп. У меня есть несколько очень близких ВИЧ-позитивных друзей, которые занимаются ВИЧ-сервисом в Украине. Они, в частности, пресс-секретари одной большой инициативы, призванной помогать людям с ВИЧ: таблетки, ретровирусная  терапия, все такое. И одна моя подруга, красивая девушка, каждый раз выходит к журналистам и говорит: «Я бы вас очень попросила: когда вы будете разговаривать с гостями, избегайте, пожалуйста, вот этой чудовищной жалостливой интонации, которую вы все так любите. Я сама узнала о своем диагнозе в 24 года и не считаю себя ущемленным человеком. И мне бы очень хотелось от вас равного и адекватного отношения». Так вот, однажды она после этой речи спускается по лестнице, а там курят два человека лет сорока и говорят: «Как жалко, какая девочка молодая!» Она нам сказала потом: «Я поняла, что полтора часа разговаривала впустую. Потому что последнее, что нам надо, - это «как жалко!» Скажи, Жень, а ты как борешься вот с этим «жалко»?

Е.В.: Иногда бывает, что хочется убить. Причем среди знакомых никто меня не воспринимает, как «бедную девочку», а потом в общественных местах замечаешь на себе такие взгляды... Кстати, очень интересно, насколько по-разному реагируют дети и взрослые. Дети — заинтересовано: у них горят глаза, им хочется подойти, спросить, покатать, попробовать. А родители их одергивают, говорят: «Не ходи!», «Не смотри!» Хочется сказать: «Да не надо так воспитывать своего ребенка!»

В.П.: Более того, это двоякая ситуация: они вроде как защищают тебя от оскорбительного внимания. А на самом деле, конечно, проецируют собственные страхи.

Е.В.: Помните польскую модель без руки в рекламе лифчиков? «Смотри мне в глаза»? Тут то же самое. Первое впечатление у тебя шоковое, а потом ты начинаешь искать в ней какую-то другую красоту. Люди, прошедшие травму, - у них есть особый внутренний стержень, и это проявляется в их лице, во взгляде. Надо учиться смотреть на них глубже.

В.П.: Я вообще поражаюсь мере смирения некоторых из этих людей. Они спокойны даже там, где меня, наблюдателя, начинает душить гнев. Вот, например, Ник Вучич. У него нет конечностей вообще, а только фрагмент ноги, которым он пользуется для перемещения. Он серфингист, очень симпатичный чувак, читает лекции и все прочее. Вот он женился и повесил в Facebook фото жены, молодой приятной девицы. И началось обсуждение: «Достанет же ее когда-нибудь быть ему нянькой!» Как справляются такие люди с гневом, возникающим (наверное) в подобных ситуациях?

Е.В.: Со временем не то чтобы привыкаешь, но как-то адаптируешься. Просто отстраняешься от тех, кто способен так думать. Гораздо больше людей, которые думают совсем по-другому. Это выбор. Я смотрю на своих друзей, тоже которые на колясках или еще с какой-то инвалидностью. Среди них есть те, кто сидят дома, обижены на весь мир, всех вокруг ненавидят, достают свою семью, своих родителей, жен, мужей, - просто потому, что они считают, что им все должны, раз они инвалиды. Они вот ущербные, у них все плохо в жизни, а те, у кого хорошо, обязаны им помогать. Но при этом сами они пальцем о палец не ударят. Кто тут виноват? Веселись — и ты будешь окружен веселыми людьми, сиди мрачный — останешься один.

В.П.: То есть первая граница, которую надо преодолеть, - это ты сам?

Е.В.: Да. Вот сначала после аварии я думала, что это все пройдет, как страшный сон. Хотя головой понимала, что медицина говорит об обратном. Все мои мечты о будущем не были связаны с коляской первое время. Я представляла себе, как опять буду ходить на высоких каблуках, надевать короткие юбки... А сейчас  я понимаю, что можно жить без рук, без ног, - главное, у тебя есть голова. И даже люди с умственной отсталостью могут быть счастливы и делать счастливыми близких. Главное – найти себя.

В.П.: Вот ты модель, но спортом заниматься не можешь. Как ты поддерживаешь себя в форме?

Е.В.: Работаю. Я сейчас вспоминаю, что после операции и долгого лежания очень сильно поправилась. Потому что не было никакой цели в жизни, не было стимула. А потом собралась. Я появляюсь на людях, мне нужно нормально выглядеть. А я молодая девушка — да, я сижу на коляске, ну и что?

В. Ты в ладах с телом?

Е.В.: Как бы я ни выглядела, все равно я эгоистка, я себя буду любить. Ну, по крайней мере, хочется верить в это.

В.П.: Бывают моменты, когда смотришь на себя и думаешь: «Хороша, чертовка!»?

Е.В.: Последнее время все реже и реже почему-то. Может, потому, что времени нету в зеркало посмотреть.

В.П.: Я помню, в подростковом возрасте у меня с телом были адские войны. Мне не нравилась ничего.

Е.В.: У меня были ноги буквой Х, коленки стукались.

В.П.: А у меня чудовищная кожа в прыщах. Я у мамы родилась очень поздно, в ее 40, и всю жизнь она работала, чтобы меня обеспечить. Она не то что не ходила сама в салоны красоты — даже мыслей не было таких. А потом выяснилось, что мои прыщи можно было вылечить за два сеанса у косметолога. Я пришла к маме и сказала: «Как ты могла этого не знать?» Она ответила: «Ну, что теперь делать. Видишь, тебя это многому научило. Теперь не ходишь покрытая прыщами!» Это правда: когда я просыпаюсь с более или менее чистым лицом, это уже повод для ликования. Ладно, давай о важном. Жень, тебе никогда эмигрировать не хотелось?

Е.В.: Ты знаешь, наверное, я слишком люблю свою родину, чтобы всерьез об этом задумываться. У меня есть ощущение, что все происшедшее со мной было неслучайно. Что я должна что-то изменить здесь. Я пару лет назад вдруг начала задумываться о том, что для кого-то являюсь примером. Мне пишет куча народу, оказавшегося в ситуации, похожей на мою: «А что, так можно? Так можно жить? Можно самостоятельно ездить на машине, работать? Как у тебя такое получается?» Ну, невозможно сказать, как такое получается. У нас люди какие-то зацикленные: если ты инвалид, то должен сидеть дома. И они тоже сами о себе начинают думать.

В.П.: Человек, который нарушает негласные законы какого-то гетто, иногда для своих становится чужаком. Ты не сталкивалась с ситуацией, когда тебе говорят: «Слушай, дорогая, ты как-то слишком много внимания привлекаешь к нам, инвалидам»?

Е.В.: Зависть есть не только среди инвалидов. Но я как инвалид могу иногда своим напрямую сказать то, чего здоровый не скажет. Например: «Какого хрена ты сидишь дома на шее у родителей? Иди и работай». За это некоторые, наверное, мной недовольны. Особенно те, кто не хочет ничего добиваться в жизни: «В меня все будут тыкать пальцем!», «Тебе хорошо говорить, у тебя куча знакомых!..» У меня куча знакомых потому, что я их приобретала все это время. Я учусь не обращать внимания на такие вещи.

В.П.: Как у тебя отношения с родителями?

Е.В.: Отлично у меня отношения с родителями. Я часто вижу, что когда люди в сложных ситуациях, то у них и отношения с родителями ужасные. Потому что они от близких, наверное, все время чего-то требуют. А я понимаю, что в первое время тоже, может быть, чего-то требовала, но сейчас я, наверное, гораздо больше даю. С мамой у меня отношения прямо дружеские. Мы очень сблизились. Я думаю, что если бы не моя травма, мы вряд ли бы мы жили вместе и общались вот так, душа в душу.

В.П.: А вот если мамы нет рядом, как, например, из машины в подъезд забраться?

Е.В.: С одной стороны — кругом очень много добрых людей, с другой — они иногда не понимают чего я от них хочу. Обычно я подъезжаю на машине, открываю стекло, говорю: «Молодой человек, мне нужна ваша помощь» - «Д-а-а?» - «Нужно достать коляску из багажника» - «Что?..» Потому что пока человек не видит, что я на коляске, он и не подумает, что у меня там какая-то форма инвалидности.

В.П.: А на твое парковочное место часто встают?

Е.В.: Встают периодически. Но и с этим тоже можно бороться. Скажем, ставить табличку: «Семь лет плохой кармы». У меня была такая. И стикеры были: перечеркнутый человек на инвалидной коляске. Я, пока они не закончились, клеила их на машины. Формально парковочных мест в Москве много, но водители не обращают на них внимания. Какие такие инвалиды? И откуда у них машины? Потому что у нас инвалиды ассоциируются с теми, кто в метро побирается или в пробках ходит, денег просит. А в Москве около 230 тысяч человек — инвалидов, способных водить машину.

В.П.: А как с рынком труда обстоят дела?

Е.В.: Очень сложно. Мы с проектом «Без границ» все бьемся над этой темой, но нет нормального законодательства. Вернее, оно есть, но, естественно, не выполняется. У нас каждое предприятие должно оборудовать 10 процентов мест для людей с ограниченными возможностями и брать их на работу. Предприятие может запросить официально у государства разрешение, государство должно дать 850,000 рублей на оборудование каждого рабочего места. Плюс пандусы и прочее. Один раз сделал — и бери на работу инвалидов, сколько угодно.

В.П.: Боже мой, мне кажется, это такая офигенная мотивация.

Е.В.: Нет. Это же опять из категории «Не смотри, не смотри!». Боятся видеть рядом с собой инвалида.

В.П.: У нас же вообще страна, очень любящая ограничения, меньшинства, ненависть к чужим. О чем мы говорим, если у нас до сих пор такая гомофобия страшная, - вплоть до убийств на этой почве.

Е.В.: Ну, это со временем пройдет. Мне кажется, это меняется. И на Западе все не в один день произошло.

В.П.: Да. И, кстати, даже люди старшего поколения меняют свое отношение к другим потихонечку. Раньше рассказываешь про кого-нибудь: «Общественный деятель, борец за права, то-се, и лесбиянка», - и слово «лесбиянка» перекрывало все достоинства человека, люди крестились и убегали. Я иногда не могла поверить, что это происходит в том же мире, где люди книжки читают и в театр ходят. А сейчас ситуация меняется. И с восприятием инвалидов тоже.

Е.В.: Я думаю, вот то, что мы сейчас делаем, - это тоже попытка включания светлых пятен в общую картину мира.

В.П.: Ужасно полезная история, мне кажется.