Пол Мюррей: Скиппи умирает. Отрывок из книги

Перевод с английского: Татьяна Азаркович

Хотя звонок, оповещавший об окончании сегодняшних уроков, прозвенел еще пять минут назад, похоже, урок в кабинете географии идет полным ходом. Слегка нагнувшись, Говард заглядывает внутрь сквозь узенькое окошко в двери. Ученики, сидящие в классе, не выказывают ни малейшего нетерпения — напротив, судя по выражениям их лиц, они вообще забыли о ходе времени.

А причина, по которой они забыли о нем, стоит перед классом. Зовут ее мисс Макинтайр, она временная учительница. Говард уже видел ее пару раз в учительской и в коридоре, но еще ни разу с ней не разговаривал. В пещеристой глубине кабинета географии она притягивает к себе взгляд, будто пламя. Ее светлые волосы ниспадают таким каскадом, какой обычно увидишь только в рекламе шампуней, и этот водопад дополняет элегантный костюм-двойка цвета магнолии, сшитый скорее для заседаний совета директоров, чем для школьного класса; ее голос, мягкий и мелодичный, в то же время обладает неким трудноописуемым свойством, неким властным полутоном. Она обнимает рукой глобус и, говоря, рассеянно поглаживает его, будто жирного избалованного кота; кажется, он почти мурлычет, томно вращаясь под кончиками ее пальцев.

— …а под корой Земли, — рассказывает она, — настолько высокая температура, что горная порода там находится в расплавленном состоянии. Может кто-нибудь сказать мне, как она называется, эта расплавленная порода?

— Магма, — отзывается сразу несколько хриплых мальчишеских голосов.

— А как мы называем ее, когда она вырывается из вулкана на поверхность Земли?

— Лава, — отвечают ей дрожащие голоса.

— Отлично! Миллионы лет назад извергалось невероятное множество вулканов, и на всей поверхности Земли непрерывно кипела лава. Пейзаж, который окружает нас сегодня, — тут она проводит лакированным ногтем по выступающему горному хребту, — это преимущественно наследие той самой эпохи, когда вся наша планета переживала колоссальные изменения.

Пожалуй, можно было бы назвать ту эпоху периодом подросткового созревания Земли!

Весь класс дружно краснеет до корней волос и старательно таращится в учебники. А она снова смеется, крутит глобус, подталкивая его кончиками пальцев, будто музыкант, перебирающий струны контрабаса, а потом случайно глядит на свои часы:

— Боже мой! Ах вы бедняжки, да я должна была отпустить вас еще десять минут назад! Почему же никто мне ничего не сказал?

Класс еле слышно бормочет что-то, все еще не отрываясь от учебников.

— Ну хорошо…

Она поворачивается и начинает писать на доске домашнее задание, при этом юбка ее чуть поднимается, обнажая колени сзади. Вскоре дверь распахивается, и ученики неохотно покидают класс. Говард притворяется, будто разглядывает фотографии недавнего похода на гору Джаус, вывешенные на доске объявлений, а сам краешком глаза наблюдает, как иссякает ручеек из серых свитеров. Но она все еще не появляется. Тогда он идет к двери, чтобы посмо…

— Ой!

— О господи, извините, пожалуйста. — Он нагибается и помогает ей собрать листы бумаги, разлетевшиеся по грязному полу коридора. — Извините, я вас не заметил. Я спешил… э-э… на встречу…

— Все в порядке, спасибо, — говорит она, когда он кладет стопку географических карт поверх той кипы, которую она уже собрала. — Спасибо, — повторяет она и глядит ему прямо в глаза.

Она не отрывает взгляда, когда они одновременно поднимаются, и Говард, тоже не силах отвести глаз, вдруг паникует: а что, если они так сцепились, как в тех выдуманных историях про детишек, которые, когда целовались, сцепились брэкетами так, что пришлось спасателей вызывать, чтобы их расцепить?

— Простите, — задумчиво говорит он еще раз.

— Перестаньте извиняться, — смеется она.

Он представляется:

— Меня зовут Говард Фаллон. Я учитель истории. А вы заменяете Финиана О’Далайга?

— Верно, — отвечает она. — Его не будет, наверное, до Рождества, с ним что-то случилось.

— Камни в желчном пузыре, — сообщает Говард.

— Ой, — говорит она.

Говард тут же жалеет о том, что упомянул про желчный пузырь.

— Ну, — с усилием заговаривает он снова, — я сейчас еду домой. Может быть, подбросить вас?

Она наклоняет голову набок:

— А как же ваша встреча?

— Ах да, — спохватывается он. — Ну, на самом деле это не так важно.

— У меня тоже есть машина, но все равно спасибо за предложение, — говорит она. — Впрочем, можете понести мои книги, если хотите.

— Хорошо, — отвечает Говард.

Возможно, это предложение не лишено иронии, но, пока она не взяла свои слова назад, он забирает из ее рук стопку папок и учебников и, не обращая внимания на убийственные взгляды ее учеников, все еще слоняющихся по коридору, шагает вместе с ней к выходу.

— Ну и как вам здесь? — спрашивает он, пытаясь направить разговор в более спокойное русло. — У вас уже есть опыт, или вы в первый раз преподаете?

— О, — она дует на непослушную прядь своих золотых волос, — я по профессии не учитель. Я согласилась здесь поработать ради Грега. То есть ради мистера Костигана. О боже, я и забыла про всю эту канитель с “мистерами”, “мисс”. Смешно звучит: мисс Макинтайр.

— Ну, учителям разрешается называть друг друга просто по имени.

— Э-э… Да нет, мне даже нравится, когда меня называют “мисс Макинтайр”. Ну вот, я как-то раз разговаривала с Грегом, и он сказал, что трудно найти хорошую замену учителю.

А у меня как раз в ту пору были такие мысли — не попробовать ли себя в такой роли? К тому же мой очередной контракт истек, и я подумала — а почему бы нет?

— А чем вы до этого занимались? — Говард открывает перед ней входную дверь, и они выходят на осенний воздух, уже заметно похолодевший.

— Банковскими инвестициями.

Говард принимает такой ответ с напускным безразличием, а потом небрежно замечает:

— Знаете, я и сам раньше работал в этой области. Два года просидел в Сити. В основном занимался фьючерсами.

— А что потом произошло?

Он чуть усмехается:

— Вы не читаете газет? Сделки на перспективу сейчас никого не интересуют — перспективы-то нет.

Она никак не реагирует на это, словно ожидая правильного ответа.

— Ну, возможно, я еще туда вернусь, — грозится он. — Я тут так, временно. Я как-то втянулся. Впрочем, мне кажется, это по-своему неплохо. Как бы отдаешь долги. Делаешь что-то нужное.

Они обходят автомобильную стоянку для учителей шестого класса, где выстроился ряд “лексусов” и “ТТ”, и у Говарда портится настроение, когда он видит собственную машину.

— А что это там, в перьях?

— Да так, пустяки. — Он проводит рукой по верху машины, сметает целую кучу белых перьев.

Они слетают на землю, а оттуда некоторые перышки снова воспаряют вверх и липнут к брюкам Говарда. Мисс Макинтайр слегка пятится.

— Это просто… ну, так мальчишки иногда шутят.

— Они называют вас “Говард-Трус”, — замечает она, совсем как турист, который справляется о значении какой-то загадочной местной идиомы.

— Да. — Говард невесело усмехается, смахивает остатки перьев с ветрового стекла и капота своей машины, но никак не объясняет загадочный оборот. — Понимаете, они неплохие ребята, здешние ученики, но есть среди них несколько… как бы это сказать… Не в меру резвых.

— Буду глядеть в оба, — говорит мисс Макинтайр.

— Ну, я же говорю, это не ко всем относится, только к некоторым. А в целом… Я хочу сказать, в общем, тут прекрасно работается.

— Вы весь в перьях, — замечает она рассудительным тоном.

— Точно, — хмыкает Говард и наскоро отряхивает брюки, поправляет галстук.

Она насмешливо смотрит на него своими лучистыми глазами, ослепительная голубизна которых только подчеркивает ехидство взгляда. Сегодня Говард сполна вкусил унижения; он уже готов откланяться, собрав жалкие остатки достоинства, как вдруг она спрашивает:

— Ну и каково это — преподавать историю?

— Каково это? — повторяет он.

— Мне вот очень нравится заново проходить географию, — сообщает она и мечтательно обводит взглядом льдисто-голубое небо, желтеющие деревья. — Да, все эти титанические битвы между разными силами, сформировавшими тот мир, по которому мы сегодня и ходим… Это так захватывающе… — Она чувственно стискивает руки — совсем как богиня, лепящая миры из сырой материи, — а потом снова устремляет на Говарда свой могущественный взгляд. — А история? Это, наверное, очень забавно!

“Забавно” — отнюдь не то слово, которое в данном случае пришло бы в голову самому Говарду, но он ограничивается слабой улыбкой.

— Что вы сейчас проходите?

— Ну, на последнем уроке мы проходили Первую мировую войну.

— О! — Она хлопает в ладоши. — Обожаю Первую мировую войну. Ребята, наверное, в восторге!

— Должен вас разочаровать, — отвечает Говард.

— А вы почитайте им Роберта Грейвза, — говорит она.

— Кого?

— Он побывал в окопах, — отвечает она, а потом, чуть помолчав, добавляет: — А еще он был одним из лучших поэтов, писавших о любви.

— Непременно ознакомлюсь, — хмурится Говард. — Еще какими-нибудь советами поделитесь? Может быть, вы еще какие-то полезные сведения собрали за пять дней преподавания?

Она смеется:

— Если они у меня появятся, непременно поделюсь. Похоже, советы вам совсем не повредят.

Она забирает у Говарда свои книжки и направляет ключ замка зажигания на огромный бело-золотистый внедорожник, припаркованный рядом с Говардовым ветхим “блубердом”.

— До завтра, — говорит она.

— До завтра, — отвечает Говард.

Но она не двигается с места, он тоже. Она задерживает его на мгновенье одним только светом своих волнующих глаз; она оглядывает его, уперев кончик языка в краешек губ, как будто раздумывает — а что бы такое съесть на ужин? А потом, обнажив в кокетливой улыбке острые белые зубки, произносит:

— И вот еще что: спать я с вами не буду.

Вначале Говард решает, что неправильно расслышал ее слова, а когда понимает, что все-таки расслышал, то по-прежнему так ошарашен, что не в силах ничего ответить. Он просто стоит на месте или, может быть, делает пару неверных шагов, а очнувшись, видит, что она забралась в свой джип и уже уезжает, подняв вихрь из белых перьев вокруг его лодыжек.