Зачем коллекцию советского соц-арта подарили Франции
Приезжаю в Париж, первый визит – к Оскару Рабину, чья мастерская прямо рядом с Центром Помпиду, куда съехался русский художественный мир со всего света – на вернисаж выставки «Коллекция!». Вернисаж – завтра, а организаторы проекта (дар двухсот пятидесяти работ шестидесяти пяти наших художников Франции, главный даритель и организатор – Благотворительный фонд Потанина) мечутся по отелю, не зная, как быть: хотели, чтобы от имени художников выступил Рабин, а он отказывается.
– Попросите другого художника, какая проблема, – не понимаю я.
– Другого нельзя. Рабин – старейшина, восемьдесят восемь лет, а если будет выступать кто-то другой, начнутся обиды: почему тот, а не этот. Он еще и приходить не хочет, говорит, не получил приглашения, а ему уже несколько раз отправляли по имейлу. Может, из-за этого и речь произносить отказался?
Ха, думаю, редко кто в таком возрасте способен разобраться, что там пришло по имейлу.
Приходим к Оскару Яковлевичу вместе с фотографом Александром Тягны-Рядно, он должен его снимать, и я сразу к делу – про приглашение. Думала, сейчас выужу из почты его приглашение, и дело с концом. Оказалось, с почтой патриарх русского неофициального искусства управляется легко, да только Центр Помпиду переусердствовал. Прислал не приглашение, а уведомление, где надо было нажать кнопочку «приду» или «не приду», после чего высылалось само приглашение с уникальным для каждого экземпляра штрихкодом. И художник упорно нажимал «не приду». Потому что уж либо приглашаете, либо нет – какие еще уведомления? Уверила, что его встретят и проводят внутрь со всей торжественностью. Вообще, попасть на вернисаж можно было только по личным приглашениям, никаких «проводок».
Выступать Рабин все равно отказался. Во-первых, объясняет, я вынужден был бы посетовать, что в «Коллекции!», обозначенной как искусство 1950–2000-х, нет главных художников как раз 1950–1960-х: Дмитрия Краснопевцева, Владимира Вейсберга, Дмитрия Плавинского, Леонида Шварцмана, Олега Целкова, – а это испортило бы праздник. Во-вторых, говорит, с советских времен ненавижу официальные речи. В результате проблему легко решила куратор выставки Ольга Свиблова, пригласив на сцену всех художников. Кто хотел, сказал по паре слов, остальные приветствовали публику улыбками.
Народу набилось, как в метро в час пик: художники, кураторы, коллекционеры, арт-критики, официальные лица и ансамбль «Терем-квартет» – как же без музыки. В толпе сталкивались старые друзья, не видевшиеся десятилетиями, поскольку одни теперь живут в Германии, как Вадим Захаров, другие – в США, как Гриша Брускин, во Франции осели Владимир Янкилевский и Эрик Булатов.
На вернисаже произошел обратный отсчет времени: все вспомнили, как дружили, ходили из дома в дом, делали общие проекты, был кайф, драйв, жили в прогорклом СССР, но как апатриды – отделив себя от государства, которому принадлежало, казалось бы, всё. Но не мы, так называемая неофициальная культура. Сегодня «мы» не существует, каждый сам по себе, все очень заняты; тогда жили как птички небесные, без денег, а теперь их надо зарабатывать, так что дружеские посиделки удаются редко. И в Бобуре вдруг все это прорвалось: объятия на фоне работ из того времени, а скольких уже нет на свете! Миши Рошаля, Пригова, Немухина, зато вот они, некогда группа SZ, Виктор Скерсис и Вадим Захаров, живущие теперь в разных странах, братья-близнецы Владимир и Сергей Мироненко, с которыми целовались русские парижские девушки (уже скорее бабушки), а потом сокрушались: «Ой, я не того поцеловала!» «И я, и я», – не могли различить, хотя бывшие «мухоморы», а ныне совершенно разные люди, Володя и Сережа, и внешне стали разными.
Помимо искренних объятий художников были и приобнимания официальных лиц. Пришли послы – РФ в RF и наоборот (Российская Федерация и Republique Française имеют не только схожий флаг – один перпендикулярный другому, но и одинаковую аббревиатуру), представители обоих министерств культуры, директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, разумеется, Серж Лавинь, президент Бобура, и Бернар Блистен, его директор. Собственно, дружба Ольги Свибловой и Бернара Блистена и положила начало проекту, о чем директор Центра Помпиду сказал за время моего пребывания в Париже раз десять, на всех происходивших вокруг выставки мероприятиях.
В Бобуре – крупнейшее собрание русского авангарда начала ХХ века, потому логично было дополнить его второй половиной века – теперь это самая большая коллекция русского искусства в Европе. А значит, она будет сохранена, останется в вечности, и ее увидит мир: за сорок лет Центр Помпиду принял сто миллионов посетителей. Фактор юбилея (празднование его состоится 4 февраля 2017 года – выставка еще будет висеть, закрытие – 27 марта!) тоже сыграл роль: подарок на день рождения. Еще одна причина, почему все это состоялось именно сейчас, – политическая.
На мировом рынке, сцене, арене России нет, в информационном поле – мерцает, но с маркером «угроза». Единственная возможность присутствия со знаком плюс – искусство. Так повелось с самого 1917 года: художники, балет, наконец, взрыв «горбимании» с модой на все русское, мода постепенно сошла, хотя Россия все же оставалась одним из восьми ведущих государств мира, а недавний возврат в холодную войну стер всякое ее присутствие даже во Франции. Но в концепции «СССР в окружении врагов», реанимированной два года назад, Франция квалифицировалась как кандидат в друзья.
На конференции, которая проходила в Центре Помпиду после вернисажа, выступал Жан-Юбер Мартен, который был одним из организаторов выставки «Париж–Москва» в 1979 году и работал тогда как раз в Бобуре, рассказывал, как он и его коллеги постоянно летали в Москву, поскольку советская сторона требовала, чтобы все мероприятия вокруг выставки проходили строго на паритетных началах: сколько в Париже, столько и в Москве. На выставку был допущен только авангард начала века, никаких современников, но французы сами ходили по мастерским художников и открыли для себя то, что сегодня оказалось в Бобуре. Господин Мартен говорил, что неофициальные художники, лишенные возможности не только ездить, но и знать, что происходит в мировом художественном контексте, варились в собственном соку, и французы выступали как просветители, каждый раз привозя им книги по искусству и альбомы. Так что тут сыграл роль еще и фактор «причастности»: многие художники, оказавшиеся сегодня в Бобуре, его давние знакомые.
Самой сложной задачей организации дара было уговорить коллекционеров и художников, выступавших дарителями, отдать лучшие работы. Удавалось не всегда. Коллекционеры Ивета и Тамаз Манашеровы подарили одну из лучших картин Оскара Рабина (да еще и Штейнберга, понятно, что расстаться с такими работами было нелегко), а в единственной оказавшейся на выставке картине ушедшего от нас в этом году Владимира Немухина художник совершенно неузнаваем. Прекрасно представлен Владимир Янкилевский – целый зал и лучшие работы (его дарил Фонд Потанина). Правда, выделенное пространство маловато – картины у Володи большие, посреди зала еще столы с его рисованными дневниками и видео, получилось немного скученно. А у Дмитрия Александровича Пригова – три зала, и, кажется, вместить в них можно было больше. Работа «Гласность» – тысячи газет, расползающихся по стенам и полу из угловой черной дыры, газет, закрашенных черным, из черноты проступает одно слово – Glasnost. Еще из газетной серии – «куда мы все, если посмотреть глубже, идем?» – каждое слово на зачерненном пятне отдельного газетного листа. А в газетах читаются заголовки: «Жестокой ценой», «Зона», «“Родилась” семья», «Гласность», «В сложной ситуации», «Пришельцы из будущего».
Вообще, вербальность – важная черта и поп-арта, и концептуального искусства. Эрик Булатов довел ее до совершенства. Его знаменитую «Слава КПСС» во весь холст, огненные буквы, затмевающие едва проглядывающее сквозь них голубое небо, оторвали от сердца коллекционеры Владимир и Екатерина Семенихины (фонд «Екатерина»). А в пригласительном билете обыграли холст Юрия Альберта 1983 года «Приходите в гости! Я буду рад показать вам свои работы».
Наташа Тюрина, давняя парижанка и недавняя издательница (она задалась целью внедрить во французского читателя знание о современной российской жизни и литературе, которыми он перестал интересоваться), ходила на вернисаже с пачкой книг, только что пришедших из типографии. Это книга о Петре Павленском. Наташа хотела всем ее подарить и удивлялась, что франкоговорящие художники «Коллекции!» не заинтересовались. «Единственный серьезный критерий в искусстве – это время. Оно не ошибается», – сказал Эрик Булатов, и действительно, нельзя было бы представить работы его самого в 1979 году на выставке «Париж–Москва», а сегодняшнее музейное пространство не готово принять акционизм. Бобур – не храм с колоннами и античными статуями, а стеклянный куб с разноцветными трубами, музей именно современного искусства, но акционизм – по определению улица, музей же работает только с «материальными ценностями» («Коллекция!» оценивается в 5,8 миллиона евро, а Фонду Потанина проект обошелся в полтора миллиона). Известный акционист Олег Кулик, тем не менее, на выставке представлен фотографией акции – ну так акция прошла двадцать лет назад, временнáя дистанция соблюдена. Выставлена и документация группы «Коллективные действия», основанной в 1976 году и продолжавшей свои акции до недавнего времени. В этих исследовательско-артистических «походах за город» участвовали Андрей Монастырский, Игорь Макаревич, Елена Елагина, Георгий Кизевальтер (их работы попали в «Коллекцию!») и многие другие. Эти художники были и остались аполитичны, их занимало скорее соотношение культуры и психологии, а акционисты следующего поколения, как Павел Пепперштейн и Сергей Ануфриев (арт-группа «Инспекция “Медицинская герменевтика”»), заняли позицию инспекторов окружающего, пространства и самих себя. Политическим акционизм стал только в ХХI веке.
Центральное место в экспозиции занимает мавзолей из домино «бумажного архитектора» Юрия Аввакумова – так же как мавзолей Ленина (один – на костяшках, другой – на костях), он стоит магическим советским символом. По бокам от этого монументального «карточного домика» (да, тронь одну костяшку – рассыплется, но никто ж не трогает!) – музыка и еда. Музыка – работа Дмитрия Гутова, где на большом металлическом каркасе (нотном стане) натянуты проволоки, а на них нанизаны ноты. Как бы записанная мелодия Шостаковича, висящая в воздухе. Ноты – это пули. Вдоль противоположной стены – длинный стол, накрытый красной скатертью и белыми тарелками, по бокам которых в качестве столовых приборов – серпы и молоты. Это инсталляция Андрея Филиппова, одного из «младоконцептуалистов».
Оскару Рабину, который передвигается по выставке в плотном кольце поклонников, все это, наверное, чуждо. Его эпоха – живопись, краски, мазки, насущные тогда водка и селедка на газете «Правда», бараки, потом блочные дома, потом несколько работ Visa – виза во Францию, потом паспорт (ему вернули в 2006-м отобранное гражданство). Теперь он живет с одной своей картиной, той, что повернута лицом, – кладбище (для художника – вокзал) Пер-Лашез, могила его жены, художницы Валентины Кропивницкой (дочери основателя Лианозовской школы Евгения Кропивницкого), скончавшейся восемь лет назад, их сына, погибшего больше двадцати лет назад, и место для него самого. Он смотрит туда, вперед, что совпадает с «назад», – в свою жизнь, в историю, от которой остался только он сам. С удовольствием взбирается по лестнице попозировать фотографу на том же месте, где Тягны-Рядно запечатлел их вместе с женой в далеком 1994 году. Vita brevis, ars longa – эта латинская поговорка неизменно верна, искусство вбирает в себя жизнь художника, искусство создает и то, что мы называем реальностью, придумывает ее, архивирует и двигает дальше. Или уже не двигает?
«В будущее возьмут не всех», тезис Ильи Кабакова, – и спорящий с ним тезис художника следующего поколения Вадима Захарова: «В настоящее возьмут не всех». Настоящее, которое взяли в будущее, в «Коллекцию!» Центра Помпиду, как всегда, неполно. А лишнее если и затесалось, то совсем чуть-чуть. Жаль, что питерцы представлены не так полно и не так хорошо, как москвичи, но Бобур согласился постепенно дополнять коллекцию, и заниматься этим будут те же дарители-коллекционеры. Главное, что состоявшийся в Париже вернисаж – только начало, выставка будет ездить по Франции и миру, художники будут выступать на коллоквиумах, с этим прицелом понятен и принцип отбора работ: внятность для постороннего.
Россия в восприятии извне – это прежде всего ее неизменно драматическая история, ее выходы в мир как в космос и задраивание люка с закручиванием загадочных внутренних гаек, ее заморозки и оттепели, ее бюсты в несметном количестве орденов (скульптура Бориса Орлова «Генерал», она была на афише), ее borshtsh (картина Михаила Рошаля «Борщ»), ее «Сволочи, до чего страну довели!» (работа Сергея Мироненко). А вторая сторона – метафизика. Из классиков – это сложносочиненные картины, пентаптихи Владимира Янкилевского, геометрические фигуры и сферы Франциско Инфанте и работы двух художников самого конца ХХ – начала ХХI века: группы «АЕС + Ф» и Владислава Мамышева-Монро.
«АЕС + Ф» – Татьяна Арзамасова, Лев Евзович, Евгений Святский и фотограф Владимир Фридкес – подарили свой проект, состоящий из серии фотопортретов пятнадцатилетних девушек: половина – убийцы, половина – ученицы художественной школы. «Угадай-ка». Ни один человек не угадал, кто есть кто. Частично угадывают, частично нет. Потому что не так все просто. А прекрасный Владик Мамышев-Монро представлен на выставке одним из своих воплощений, воплотил же он сотни своих современников и исторических личностей, первой из которых была Мэрилин Монро, ставшая частью его фамилии. Влада не стало три года назад, а мечтал он перевоплотиться во всех живущих и живших на Земле.
Практически вся российская пресса написала о «беспрецедентном» (почти везде есть это слово) событии – даре крупнейшему хранилищу современного искусства, Центру Помпиду, работ наших художников трех последних поколений. Французская пресса была сдержаннее, но еще не вечер! Крупнейший коллекционер русского искусства, живущий в Лондоне, Игорь Цуканов договорился на пресс-конференции с директором Бобура, что выставка будет дополняться и не уйдет в запасники, он надеется показать ее и в британских музеях – несмотря на сильно ухудшившиеся официальные отношения с Россией, искусство продолжает диалог культур. Дар самого Цуканова (Tsukanov Family Foundation) «Коллекции!» – целых семь работ (Комар и Меламид, Соков, Орлов).
На прием после вернисажа, двумя этажами выше, пригласили не всех, но толпа ничуть не поредела. Двое застыли на весь вечер в одной позе, в нише, где можно было наконец посидеть, что-то жарко обсуждая: Виталий Комар в больших красных очках и Михаил Шемякин (которого в бобурскую «вечность» не взяли) в своей всегдашней черной форме с приросшей к голове каскеткой. За едой не охотились, как остальные: ее периодически приносили в зал на маленьких тарелочках, и голод заставлял толпу двигаться по залу, будто в танце.
Марат Гельман (ничего не дарил, продолжает быть самым активным галеристом, теперь в Черногории) и Владимир Познер (просто «почетный гость») стояли в центре зала – верная позиция, чтобы официантки с птифурами не прошли мимо. Разговор тоже был о «центральном» вопросе: слишком много художников взяли сегодня в вечность или слишком мало, справедливо ли, что те, а не эти. Тему затеял художник Валерий Кошляков (его взяли): что, вот, Михаил Рогинский, живший в Париже, тут есть, а его учителя, якобы не хуже Рогинского, но жившего в Ростове, нет. Про учителя пока ничего не знаем, а Рогинский (1931–2004) – как раз пример художника, который долго был в тени и прогремел «вдруг», буквально за год до смерти: сегодня добыть его работу «в подарок» оказалось непросто.
Рогинского покупала коллекционер и владелец международного издательства, выпускающего The Art Newspaper, Инна Баженова, и расставаться с шедевром (дарить – так лучшее) ей было жаль, но все же кураторы выманили у нее картину 1963 года «Розовый забор. Рельсы». Деревянные столбы (подпорки фонарей, проводов и еще не помню чего, на трех ногах), виднеющаяся за забором крыша домика, рельсы, все в пустом и сумеречном пространстве. Только забор розовый. И тон этого розового такой, каким его помнит всякий живший в СССР. Однажды у меня в квартире был ремонт, прихожу домой, а малярша красит оконные рамы таким вот точно цветом. Я закричала: «Нет, никогда, что вы делаете?» А она мне, спокойно продолжая макать кисть в ведро: «Так другой краски нет». И вот я снова вижу этот поросячий, мутный, грязноватый советский колер.
Ближе к ночи многие перетекли на просторную террасу бобурского ресторана, я подсела за столик, где были художники Александр Косолапов, Гоша Острецов, коллекционер Пакита Миро, и сразу спросила Гошу: «Почему ты представлен какой-то “документацией”, а не картинами?» «Где ж взять, одна у тебя висит, а больше нет». Вот же, помнит, что подарил почти тридцать лет назад маленькую смешную гуашь «Перестройка»! Шутит, разумеется, у Пакиты его работы есть, но подарила она другое.
Мы смотрим на светящийся внизу Париж, Пакита вспоминает про время и обреченно вздыхает: вставать в семь утра, спать осталось совсем чуть-чуть.
– Зачем в семь?
– А потому что у меня завтра выставка двух русских парижских художниц, Иры Вальдрон и Кати Каменевой, а я всегда на вернисаж готовлю сама и много, чтоб все были сыты.
И вправду, на следующий день русские художники перетекли в дом Пакиты, где столы ломились от яств, и не птифуров каких, а таза с винегретом, больших пирогов и корыт с горячим – всего было не разглядеть среди наплыва гостей. Пакита Миро, полуиспанка-полуфранцуженка, подсев однажды на современное русское искусство, уже не мыслит своей жизни без «загадочной русской души», живущей в искусстве, литературе и людях, которые отчаянно, всегда отчаянно к чему-то стремятся.
Когда-то на радио «Свобода» была программа о культуре «Поверх барьеров». Мы возвращаемся к похожей ситуации: поверх всех несносных барьеров – искусство без границ, превращающее набухающую точку в истории в запятую.
Ольга Свиблова: Больше пикселя
Про меня все знают: если вижу грязную посуду, то сразу встаю ее мыть. Это рефлекс, который всегда срабатывает. Если что-то не так, надо исправить. Если грязно, надо убрать. Если дыра, надо заполнить. На протяжении как минимум двадцати лет я думала: обидно, что замечательное современное русское искусство второй половины ХХ века системно не представлено ни в одном из крупнейших музеев мира. Между тем русский авангард: Казимир Малевич, Василий Кандинский, Марк Шагал, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Александр Родченко – есть практически везде, поэтому у отечественных музеев в мировые музеи просят прежде всего русский авангард. Кстати, во многом благодаря мировому признанию мы и сами стали по-настоящему его ценить. Из второй половины ХХ века известны всего несколько имен: Илья Кабаков, Эрик Булатов, Виталий Комар и Александр Меламид, Борис Михайлов, Олег Кулик, Павел Пепперштейн… Все «бренды» можно пересчитать по пальцам. Кто-то из международных кураторов однажды съязвил: «современного русского искусства меньше пикселя». У нас его много, и оно замечательное. Вопрос: как его увидеть? Например, на крупнейших арт-ярмарках, куда съезжаются директора музеев, кураторы, коллекционеры, последние годы русских художников два-три, то есть опять меньше пикселя. А время неумолимо. Существует большая опасность, что огромный художественный материк, наше искусство 1950-2000-х, просто исчезнет, как Атлантида.
Год назад от Благотворительного фонда Владимира Потанина поступило предложение сделать что-то полезное и красивое в Париже, к юбилею русско-французских дипломатических отношений в 2017 году.
Я знала, что крупнейшие парижские музеи, а их немного, сдают планы на ближайшие два года в июне, поэтому в августе 2015-го моя миссия была сравнима с миссией Агента 007. 31 августа я встретила давнего друга и коллегу, директора Центра Помпиду Бернара Блистена, который шесть лет назад подарил МАММ к открытию нового здания блистательную выставку Fluxus. 2017 год для Бобура – юбилейный, им сорок лет, а МАММ – двадцать! К юбилеям принято обмениваться подарками. У Бобура, как у нас и как у всех мировых музеев, катастрофически не хватает денег на развитие музейных коллекций, поэтому фонды пополняются прежде всего благодаря дарам. Бернар Блистен, понимая, что юбилей – это не только выставки-хиты, но и расширение собрания, объявил 2016-й годом дарителей и меценатов («A L’Honeur des donateurs!»). Тут-то и всплыла моя давняя идея. Я предложила Центру Помпиду собрать масштабную, хронологически и логически выстроенную коллекцию нашего современного искусства. Тем более что именно в Центре Помпиду находится лучшее в мире собрание русского авангарда. Кстати, во многом благодаря дарам самих художников, их наследников и меценатов. Бернар Блистен, человек с колоссальной эрудицией, тонкий и всерьез влюбленный в русскую культуру, идею поддержал.
Парадокс в том, что денег на закупки у музеев практически нет, а принимают они только те дары, которые хотят. Именно поэтому музейные коллекции определяют историю искусства и художественные тренды. Попадание работ художника в собрание крупнейшего музея повышает статус и престиж художника, уровень цен на его произведения, поэтому предложений море, а кураторский совет музея и закупочная комиссия, включающая внешних экспертов, отбирают капли. Надо было найти работы, добиться того, чтобы мой сокуратор от Центра Помпиду Николя Луччи-Гутников и Бернар Блистен согласились с выбором художников и их работ, убедить комиссии в том, что их надо принять в дар. У нас получилось!
Главное спасибо Фонду Владимира Потанина. Он закупал работы, закупал прежде всего у художников. Но «Коллекция!» не получилась бы без поддержки и щедрых даров коллекционеров. Именно у них часто были важнейшие работы, без которых пазл «Современное искусство в СССР и России 1950-2000» не сложился бы. Людям искусства трудно объединяться, коллекционерам – тем более. Каждая коллекция – выражение индивидуальности, личности собирателя, часть его жизни. Коллекционирование – это азарт, страсть, в конце концов, инвестиция. То, что в проекте объединились более сорока дарителей, – чудо. Владимир и Екатерина Семенихины, Tsukanov Family Foundation, Тамаз и Ивета Манашеровы, Инна Баженова и Дмитрий Саморуков, Ник Ильин, Дмитрий Волков и другие (хочется поблагодарить всех, но точно не дадут…) позволили своими дарами проекту в Центре Помпиду обрести масштаб.
Бессонные ночи, бесконечные и часто очень эмоциональные дискуссии, в которых мы с французскими партнерами учились понимать друг друга и находить компромисс между моим взглядом «изнутри» и их взглядом «снаружи», остались позади. Выставка «Коллекция! Современное искусство в СССР и России 1950–2000» с грандиозным успехом открылась в Париже и будет работать до 27 марта 2017 года. Работы шестидесяти пяти наших художников, всего 357 произведений и уникальных документов, дают возможность достаточно полно представить развитие русского современного искусства. Благодаря Благотворительному фонду Владимира Потанина полгода в Центре Помпиду будет проходить образовательная программа, которая расширит это представление. Теперь никто не скажет, что русского современного искусства в мировом художественном пространстве меньше пикселя.
Все участники парижского проекта счастливы – художники, коллекционеры, Фонд Владимира Потанина, Центр Помпиду. Главное – впереди. Уверена, что и коллекция Бобура, и коллекции других крупнейших мировых музеев, и коллекции отечественных музеев будут пополняться новыми дарами. Дарить подарки приятно. Хороший пример заразителен.Ɔ.