Татьяна Щербина

В Москве трудно подступиться к Зевсу с просьбами — далеко. Но я вспомнила, как мы встречались на Крите в его пещере, где он принимал облик сталактитов и сталагмитов, на Олимпе, где он орудовал, как столовыми приборами, своими молниями в маленьком облачке, посреди повсеместной синевы, и как я уже несколько раз просила и получала. Прошу у него, разумеется, только греческих даров, сейчас стала просить одолжить мне на время Платона.

За воротами губ — частокол. С механизмом, перемалывающим что-то небольшое и не очень твердое. А на вид — оборка скелета, который только одним этим украшением себя и показывает, выглядывает наружу, зубцами-бойницами крепостной стены, ожерельем из костяного фарфора. 32 зуба. Самая уязвимая часть конструкции, постепенно их становится все меньше, они болят, сводят с ума, их вырывают, заменяют декорацией.

Из своего окна, а тем более с обзорной площадки балкона я вижу всё, то есть Москву в бесконечной смене ее декораций, от церкви, где венчался Пушкин и у которой недавно выросла колокольня, до «книжек» Нового Арбата, проложенного в моем раннем детстве. Москва ведь — это театр архитектуры, где каждый год старые декорации убираются, новые ставятся.

Холодными зимами дуло из окон и балконных дверей. Я сидела за письменным столом в шубе, меховых тапках, под тепловентилятором, а спать ложилась в шерстяной шапке. Вызывала столяра — чинить бесполезно, советские деревянные рамы изогнулись, и их не выпрямить. Чего проще — поставить новые, и уже появились стеклопакеты, но нет — терплю, приспосабливаюсь, потому что это же целая революция: чтоб выкорчевать старые, надо куда-то отодвинуть мебель, заклеить скотчем шкафы, иначе цементная пыль навсегда въестся в одежду и книги. Сидеть с этим всем заклеенным и сдвинутым как в мебельном магазине и ждать мастеров. Ждать их, по рассказам, приходится не один день, еще и, опять же по рассказам, бывает, что «костюмчик не сидит», и надо все переделывать. Плюс ко всему — дорого. Не дороже здоровья, приходящего в негодность на все время стужи, и счетов за электричество, но не всегда же зима, в общем — не сегодня, потом.

Приезжаю в Париж, первый визит – к Оскару Рабину, чья мастерская прямо рядом с Центром Помпиду, куда съехался русский художественный мир со всего света – на вернисаж выставки «Коллекция!». Вернисаж – завтра, а организаторы проекта (дар двухсот пятидесяти работ шестидесяти пяти наших художников Франции, главный даритель и организатор – Благотворительный фонд Потанина) мечутся по отелю, не зная, как быть: хотели, чтобы от имени художников выступил Рабин, а он отказывается.

Татьяна Щербина ― известный поэт. Пишет по-русски и по-французски. Окончила французскую спецшколу в Москве и филфак МГУ. Лауреат разных литературных премий. Переведена на 12 языков. Публиковалась в самиздате. Работала со СМИ: радио «Свобода», «Московские новости», Suddeutsche Zeitung, Le Figaro, «Коммерсантъ» и др. У нее 20 книг, сын-раввин, 11 внуков (в Израиле). В 90-е жила в Мюнхене и Париже. Вернулась в Москву. Муж ― фотограф Александр Тягны-Рядно.

Чтения под игристое вино и тапас прошли в ресторане Юлии Высоцкой Food Embassy, который расположился по соседству с Аптекарским огородом, но прежде гости отправились на прогулку в глубину знаменитого ботанического сада, где увидели лиственницу, которую сажал еще Петр I и которая выжила после удара молнии, рассмотрели невероятные сорта ирисов, погладили кору бархата амурского и услышали пару дюжин поговорок про каждую лекарственную травку.

На ежегодном Московском международном фестивале садов и цветов профессиональные архитекторы, ландшафтные дизайнеры и флористы из России и Европы соревнуются в искусстве создания самых красивых садов. В этом году участники фестиваля вдохновляются двумя темами. «Во-первых, это специальные сады для детей с особенностями развития, созданные и существующие при поддержке благотворительных фондов, — рассказала Карина Лазарева, организатор Moscow Flower Show. — Они обладают поразительным психотерапевтическим эффектом, способствуя развитию детей и обретению ими необходимых навыков». Например, англичанин Каспиан Робертсон представит на фестивале сад для детей с аутизмом «Секретный сад. Удивительный разум».

Я, как и человечество, возникла в райском саду. Только, в отличие от Евы, у меня была мама, а ее вроде бы вырастили из стволовых клеток ребра Адама. Но не исключено, что Адам и Ева – два румяных биоробота, которых удалось-таки сконструировать по образу и подобию. Теперь мы и сами умеем в этом роде, хотя остаемся созданиями с той же программой, что была написана в Эдеме. В детстве я ощущала себя по другую сторону творения: всё и все принадлежали мне, были моим производным. Мама была потому, что была я. И бабушка, и дед, благодаря которым и возник сад.

В какой-то момент у меня во рту появился новый вкус, язык распознал его как «военный». Купила пшеничную крупу, сварила один пакетик, оказалось – невкусно, но я упорно ела серую кашку, пока не прикончила всю коробку, вместо того чтобы задвинуть ее в дальний угол «до лучших времен». Или «на черный день» – русский язык считает, что это синонимы. Я ела кашку, говоря себе: в войну люди радовались бы, если б у них была такая кашка. Всякую другую еду я стала тоже воспринимать под этим углом, а гастрономические вожделения вообще меня покинули.

«Декабрь — это лучшее время для того, чтобы подводить итоги, закрывать, как говорится, свои “хвосты” и делать хорошие дела» — с таких слов Ксении Собчак, которой предстояло пускать с молотка драгоценности, начался благотворительный вечер проекта «Сноб». Перед главной частью программы — аукционом ювелирных изделий — прошла презентация пятого книжного проекта журнала «Сноб», сборника «Все о моем доме».

Начинается все всегда хорошо. Вот и дом, построенный в семидесятые для двухсот прекрасных людей, стремившихся жить вместе, обещал стать Домом. Все были когда-то многообещающими. В эту башню из слонового кирпича въехали люди творческие – артисты, режиссеры, балетмейстеры, критики, музыканты, певица – и люди, полезные в жизни. Директор профильной поликлиники – ей по-соседски звонили в дверь, держа в руках тортик, и уже не надо было никакой записи и очереди. Человек, который «решал вопросы», – кто он был такой, осталось загадкой, но он помогал в размене квартир и хлопотал, чтоб знакомых писателей хоронили по лучшему разряду, чем уготовил им Союз писателей. Артистам было проще: разряд определялся званием, и во всех случаях заступником выступал театр.

Эрмитажное

Лиля родилась в Омутищах. Омут и чаща ухают и квакают по вечерам совсем близко, днем на пустырях тарахтят моторы и перекрикиваются соседи, улицы похожи на просеки, самопрокладывающиеся тропинки идут по гипотенузе, а кое-как припечатанные асфальтом катеты обрастают мусором. У так называемых «фабричных», силикатного кирпича, пятиэтажек — палисаднички с примулой и бархотками, а Лиля живет на самой длинной улице — разноцветные избушки с резными наличниками, срубы, похожие на крепких боровичков, ну и полусгнившие, брошенные, сгоревшие. Лиля немного завидовала жившим в фабричных домах — настоящим «городским», у них самих был линяло-синий дощатый дом с садом, огородом, кроликами, небольшим курятником — отцу его учительской зарплаты хватало только на еду и баню, а за ремонт и обновки расплачивались живностью, настойками на малине и черноплодке, самогонный аппарат держать в доме боялись.

— Не родись красивой, а родись счастливой, — сказала молодая мать, значившаяся в роддоме старородящей, свертку, в котором человеческого было — одни синие глаза, смотрящие в новый для них мир, но не видящие его.  

Мы познакомились на вступительных экзаменах, сразу выделили друг друга в толпе абитуриентов, а найдя свои фамилии в списках, пошли отмечать в кафе-мороженое «Космос» на Тверской. Я заказала «Марс», Таня – «Солнышко», отличались они всего лишь вареньем, которым был облит шарик: мой – клюквенным, ее – абрикосовым, но это теперь глаз дотошен, как сканер, а тогда был настроен на картину «в целом».