Уроки французского

Фанни Ардан как личность давно не вмещается в рамки актерской профессии или одного амплуа. Для актрисы она слишком умна и начитанна, для режиссера слишком хорошо воспитанна. И вообще она слишком красива, чтобы воспринимать ее всерьез. Она из той редкой породы интеллектуалок, которым идет Dolce&Gabbana и для которых лучший способ победить депрессию — разучить незнакомую фугу Баха или отправиться в книжный магазин. Однажды в Париже в магазине Galignani я случайно увидел ее, погруженную в чтение. Она не замечала ничего вокруг, полностью выпав из реальности. Молча читающая Фанни Ардан — это почти как Мария Каллас, поющая для себя арию Тоски Vissi d’arte. Та же степень концентрации, та же мука и восторг проживания книги как музыки. И даже похожие по форме очки — обе дамы, как известно, близоруки.

Немудрено, что выбор Institut Francais на роль патронессы Франко-российского года языка и литературы пал именно на Фанни. Делегация из десяти наших писателей в марте собирается на Парижский книжный салон. Так что знакомство с французской дивой во всех смыслах может оказаться полезным и познавательным. К тому же Фанни искренне любит Россию и много раз в этом публично признавалась. Несколько лет тому назад она даже слетала в феврале в Ханты-Мансийск, где, не испугавшись двадцатиградусного мороза, появилась на красной фестивальной дорожке в декольтированном вечернем платье. Местная публика, упакованная в свои шубы и дубленки, была в неописуемом восторге. «Вот ведь какие бывают француженки!» — потом не переставали удивляться сибиряки. Не бывают! Фанни Ардан одна.

Женщина par excellence. Пылкая, чувственная, непредсказуемая. Как могло случиться, что ей не довелось сыграть Настасью Филипповну или Машу в «Трех сестрах»? Не представлю. Она мечтала. Теперь уже поздно. «Когда мы с Франсуа (Трюффо, классик французского кино, отец ее старшей дочери. — Прим. С. Н.), — вспоминала она, — впервые приехали в США, то на пресс-конференции меня спросили, что я мечтаю сыграть. Тогда я ответила: мечтаю поехать в СССР и сыграть там Чехова во МХАТе. А это был самый разгар холодной войны. “Ну, и дура, — сказал мне потом Франсуа, — ты закрыла для себя Америку”».

Она может внезапно хлопнуть дверью и выбросить ключи. Когда чем-то увлечена, начинает нервно грызть ногти и сразу становится похожа на подростка. Когда хочет курить, а нельзя, складывает первую попавшуюся бумажку в трубочку и время от времени прикладывает ее к губам, изображая, что курит, — верный знак, что пора заканчивать интервью. Все делает быстро: ест, ходит, реагирует на смешное. Не особо любит путешествовать. Не умеет плавать, терпеть не может разные косметические салоны и спа («Пустая трата времени»). В отличие от многих своих товарок по цеху, никогда не снималась в рекламе («Лучше голодная смерть!»). Ни разу не принимала участия в коммерческих проектах («Единственная роскошь, которую я себе всегда позволяла, — это делать только то, что люблю»).

Со смехом рассказывала мне, как от нечего делать составила список всего, чего никогда в жизни не покупала. В нем оказались автомобили, бриллианты, одеяла, авиабилеты в жаркие страны и… глянцевые журналы («Случалось, что я пролистывала их, например, в аэропорту, но если натыкалась на статью о себе, сразу откладывала в сторону, никогда не читаю»).

Кстати, как мне пришлось убедиться, кое-как Фанни все-таки освоила айфон, но вот телевизор у нее дома в Париже на бульваре Сен-Жермен по-прежнему начинает функционировать, только если его посильнее пнуть ногой. Зато во всех ее домах всегда на самом видном месте рояль — главный утешитель и вдохновитель многих лет. Несколько сотен СD c самой разной классической музыкой. И книги, книги, книги…

С писателями на Воронцовом поле

На встречу с писателями в Institut Francais на Воронцовом поле она немного опоздала, что ей несвойственно: всегда приходит минута в минуту, а то и сильно загодя.

Писатели сидели за круглым столом и смиренно ждали ее, как школьники старших классов. Вокруг клубилась франкофильская публика, пришедшая посмотреть на живую Фанни Ардан, а если повезет, то и задать ей вопрос. Она появилась, как и полагается, под стрекот камер и дружный плеск аплодисментов.

За пятнадцать лет, что я ее знаю, она совсем не изменилась. Только после недавнего недолгого «блондинистого» периода волосы стала носить короче и на полтона светлее. Но ей идет. Говорит тем же шепчущим, ласковым контральто, смотрит тем же пронзительным взглядом, улыбается так же лукаво и печально. Для начала предложила всем собравшимся представиться. Начали по кругу с Захара Прилепина, который, набрав в легкие воздуха, выразил в двух словах то, что мог бы произнести каждый из присутствующих вне зависимости от писательского ранга, опыта и знания французского языка: «Я взволнован».

Мужчины-писатели и не пытались скрыть свое волнение, каждый на свой лад объясняя Фанни Ардан, что если они и занялись неблагодарным и нервным писательским ремеслом, то лишь с тайной надеждой, что их скромные опусы когда-нибудь ей попадутся на глаза.

Ее всерьез интересовали вопросы, которые она специально подготовила для писателей: например, можно ли быть счастливым в обыденной жизни, если занимаешься творчество

Женщины — Гузель Яхина и Марина Степнова — были сдержаннее в проявлении чувств. Но кадра русско-французской любви не портили, демонстрируя любезное благодушие хозяек дома, сознательно готовых отойти на второй план. Впрочем, Фанни и не собиралась никого специально затмевать. Как примерная училка, она подготовилась к встрече, устроив что-то вроде открытого писательского семинара. И даже на отдельную бумажку выписала длинную цитату из любимой Маргарет Дюрас, которую, к ужасу переводчицы, зачитала. Что-то про мертвое тело прошедших дней, выброшенное на песок, его можно оживить только фантазией и словом… Что за тело и на какой песок, никто особо вдаваться в детали не стал. Да и зачем? Высокопарность Дюрас плохо поддается переводу на русский, а ее проза у нас почти неизвестна. Как, впрочем, и песни великой французской певицы Барбары. О ней недавно вышла первая книга на русском языке с изящным предисловием самой Фанни Ардан. Понятно, что все эти имена долетали до участников круглого стола смутным эхом, как воздушные поцелуи с другого берега. Но то, что они были озвучены неповторимым голосом Фанни и продолжены бесконечным жестом ее прекрасных рук в серебряных кольцах, делало их, может быть, чуть ближе и понятнее.

Ее всерьез интересовали вопросы, которые она специально подготовила для писателей: можно ли быть счастливым в обыденной жизни, если занимаешься творчеством? Как книги способны менять личность, психику и жизнь автора? Есть ли в современной русской литературе произведения, где человеческие типы и ситуации оказываются важнее чисто национальных особенностей и исторических реалий?

Кто-то из писателей пытался ей возражать. Кто-то приводил примеры из своей жизни, кто-то пытался опровергнуть существующие стереотипы.

— Наверное, русские кажутся французским снобам дикими варварами? — спросит ее Захар Прилепин с влюбленной интонацией Лопахина, обращающегося к Раневской в «Вишневом саде».

— А вот и нет, — с вызовом возразит Фанни, — русские для меня — это люди, исполненные страстей, живущие очень интенсивной жизнью. По нынешним временам это редкость.

— Что или кто вам помогает переживать неизбежные печали и потери, которые случаются в жизни? — прозвучит вопрос из зала.

— Умершие, — ответит она, не дрогнув. — Всегда в трудную минуту я прошу у них прощения, помощи и поддержки. И они мне помогают. А еще, конечно, книги.

Сама она пока за мемуары садиться не собирается. Слишком много дел: недавно она сыграла роль трансвестита, мужчины, ставшего женщиной, и закончила фильм «Диван Сталина». Но если соберется, то назовет свою книгу «Та, которая лгала». Вот так! Писатели простодушно удивились: «Как, и вы, Фанни?»

— Ну я же все-таки актриса! — скажет она, весело блеснув глазами.

Впрочем, не только. На счету Фанни как кинорежиссера уже три полнометражных художественных фильма. Не очень понятно, что ее на это подвигло. Так иногда случается с актерами, когда налицо избыток профессионального опыта и необходимость претворить его в нечто свое собственное. Когда нет больше желания оставаться только исполнителем чужой воли и замысла. И ее последний фильм – наглядное тому доказательство.

Один сеанс в «Пионере»

Про Сталина она думала давно. Ее, выпускницу Института политических исследований в Экс-ан-Провансе, предметно интересует тираны, диктаторы и деспоты. Ей самой хочется разобраться в механизме их власти над толпой и судьбами мира, словно начинающему автолюбителю — в устройстве карбюратора. Притом что по складу ума Фанни совсем не технарь, а современная политика от нее далека, как жизнь на Марсе. Скорее, ее влечет эстетика мифа, грандиозность исторических декораций, устрашающий масштаб личностей. «У бездны мрачной на краю» — это как раз про Фанни. Ее любимая мизансцена в кино, на сцене и в жизни. Ей все время хочется туда заглянуть.

Когда ей попался на глаза роман Жана-Даниэля Бальтаса (опять книга!), она поняла, что страстно хочет его экранизировать. К счастью, быстро нашелся продюсер — Паулу Бранку, ключевая фигура европейского арт-хауса, мотор многих некоммерческих проектов. Впрочем, у Фанни был беспроигрышный козырь — Жерар Депардье, друг, партнер и соратник всей жизни.

В этом фильме много всего сошлось: дворец в мавританском стиле, напоминающий сталинские дачи в Сочи, какой-то вердиевский хор из безмолвной прислуги и охраны, то и дело картинно застывающей на высокой лестнице, — так и кажется, что сейчас они все запоют. Серное озеро, окутанное туманом, и странные люди, одетые в весьма условную чекистскую форму, откликающиеся на фамилии Власик и Поскребышев, произнесенные с французским акцентом. Есть и загадочная женщина Лидия, возлюбленная Сталина, — полногрудая бровастая блондинка, которую изображает актриса Эмманюэль Сенье, почему-то в фильме похожая на Лидию Федосееву-Шукшину эпохи «Калины красной». И хорошенький губастый Пол Хами в роли несчастного художника Данилова, которого терзают страх перед грандиозностью заказа — возвести памятник генералиссимусу на Красной площади — и муки совести перед подругой, томящейся в сталинских застенках. При этом его неудержимо тянет и к Лидии, которая, похоже, совсем не против ответить взаимностью. Ну а в центре этой замысловатой композиции находится диван, покрытый восточным ковром с подушками, точь-в-точь такой, какой стоял в кабинете доктора Зигмунда Фрейда в Вене. На нем и возлежит владыка 1/6 части суши, которого играет Жерар Депардье, похожий на Иосифа Виссарионовича только наклеенными усами и покроем френча, правда, размеров на пять больше.

Периодически он рассказывает Лидии свои сны, а та с видом дипломированного психолога берется их истолковывать. Сны длинные и путанные, но играет Депардье хорошо, изображая одержимость властью. И это его тяжелое, неповоротливое, заплывшее жиром тело, которое все с большим трудом ему подчиняется. И женщина, которая лжет, невозмутимо глядя ему в глаза, и соратники, готовые предать в любую минуту, как только почувствуют его слабину. И свора обслуги, беспрерывно подглядывающая и копошащаяся у него за спиной, — все это приобретает трагический размах, как только Депардье появляется в кадре. Без него это, наверное, была бы еще одна вариация на тему заката тирана. С ним — бенефис великого артиста, наконец получившего себе роль по росту и таланту. Ключевой эпизод фильма, когда Сталин смотрит фильм «Голубой ангел» Джозефа фон Штенберга с Марлен Дитрих и Эмилем Яннингсом.

Я спросил Фанни, почему она выбрала именно этот фильм. Доподлинно известно, что Сталин предпочитал голливудские вестерны и незамысловатые музыкальные ленты с Диной Дурбин. При чем тут Штернберг?

Поэта можно убить, но стихотворение все равно останется. Слово сильнее пистолета и репрессий. И Сталин это знал

— Мне нужен был «Голубой ангел», потому что в обманутом герое Яннингса он узнает себя. Отождествляет себя с ним. Именно тогда он впадает в ярость, когда понимает, что он смешон, нелеп, что его обманывают. Любая власть не в состоянии признать, что смешна и убога. Для меня история со стихотворением Мандельштама про кремлевского горца — наглядная иллюстрация отношений тоталитарной власти и поэта. Поэта можно убить, но стихотворение все равно останется. Слово сильнее пистолета и репрессий. И Сталин это знал.

Конечно, в фильме присутствует некоторая холодноватая иностранная умозрительность, отвлеченная и многословная риторика, на которой, кстати, держится все величественное здание французского театра, веками утверждавшего себя как театр слова. Но лично мне эта театральность совсем не мешала смотреть «Диван Сталина». Фильм Фанни Ардан — это прежде всего миф и одновременно антимиф, утверждение мифа и развенчивание его. На сегодняшний вкус, пожалуй, скучновато, но кто сказал, что кино про тирана обязано непременно быть занимательным?

Сама Фанни, похоже, отлично это понимает и совсем не претендует на что-то глобальное. Ну, вот такой у нее фильм получился, странный, театральный, патетичный. Всем своим видом она давала понять, что осознает его несовершенство и просит не судить слишком строго. Тем не менее и ее взгляд имеет право на существование. Взгляд талантливой актрисы, прочитавшей много серьезных книг, и очень красивой женщины, способной своей улыбкой и присутствием осветить самую беспросветную реальность.

Вы никогда не задумывались, почему иностранцы так упорно стараются объяснить русским их историю? — спросила меня Фанни

По иронии судьбы, после «Дивана Сталина» должен был состояться последний сеанс «Похорон Сталина», скандального итальянского фильма, у которого Минкульт за день до того отобрал прокатное удостоверение. Публика, собравшаяся в «Пионере», почтительно ждала, когда закончится презентация с Фанни Ардан, чтобы ринуться смотреть уже запрещенный фильм.

— Вы никогда не задумывались, почему иностранцы так упорно стараются объяснить русским их историю? — спросила меня Фанни, покидая «Пионер».

— Может быть, они надеются, что так наша история станет понятнее нам и им, — ответил я.

— Не думаю, художники умеют рассказывать только про себя и свои сны.

— …приснившиеся на диване Сталина.

Фанни рассмеялась.

— D’accord! В следующий раз выберу ложе поудобнее.