Дело трех

Значительная часть проблем, с которыми родители обращаются в муниципальную детскую поликлинику на окраине Питера, легко типизируется. Каждый день кто-нибудь приходит с маленьким ребенком: «Он меня совсем не слушается!» Три-четыре раза в неделю обязательно: «Как его уговорить/заставить/мотивировать учиться?» Чуть реже, но много тревожнее и, увы, с каждым годом все чаще: «Ему, кажется, вообще ничего, кроме телефона, не интересно!»

Но, конечно, бывают и совсем необычные ситуации, которые помнятся годами, и думаешь, по случаю вспоминая: интересно все-таки, что же с ними стало? И уж совсем редко удается это узнать.

Младший брат

Чуть странноватый на вид юноша с длинными пальцами, театральными манерами и уложенными гелем волосами.

— Простите, но я должен хоть с кем-нибудь поговорить! Мне двадцать лет, но я — про ребенка.

— Да, разумеется, присаживайтесь. Как вас зовут?

— Марат. А моего младшего брата зовут Артур.

Марату двадцать, брату меньше, наверное, подросток, куролесит по возрасту, родителям все равно или просто некогда, а этот — волнуется. Очень трогательно.

— Артуру десять лет. Наша мама недавно умерла, — глядя в пол и похрустывая костяшками пальцев, сказал Марат. — И я не знаю, что мне делать.

Я, естественно, тут же перестала улыбаться и обращать внимание на его внешность и манеры.

— Отец, другие родственники?

— У нас с Артуром разные отцы. О своем я лет десять ничего не слышал. Отец Артура жив и здоров, но живет в Узбекистане.

— Он узбек?

— Да, Артур полукровка. Там, на родине, у его отца давно семья, дети. Он сюда совсем молодым приезжал, работать. Моложе нашей матери на восемь лет.

— Есть еще какие-то родственники?

— Есть бабушка, мамина мама. Но она больная, ходит с палкой. С мамой они всегда были в очень плохих отношениях. Со мной она маме еще помогала, а вот за отца Артура ее всегда осуждала, и самого Артура, как он родился, не любила никогда. Ей всегда всё плохо и все плохие. Но у нее самой тоже жизнь была тяжелая.

Что случилось с матерью? Алкоголь, наркотики? Что-то с ними ассоциированное? Разницы теперь никакой, но одно я должна спросить:

— ВИЧ, гепатит С? У вас, у Артура?

— Нет, ничего нет, я проверял, — быстро ответил юноша.

Довольно много людей, связанных между собой в неловкий узел. Непутевая умершая дочь, больная, озлобленная бабка. Семейный молодой узбек где-то далеко отсюда. Юноша Марат и его ребенок-брат.

— Я люблю Артура. Я с детства с ним. Но я… вы видите. Мне его вряд ли отдадут.

— Вы учитесь или работаете?

— Работаю. Я парикмахер.

— Хорошая специальность.

— Я… вы видите…

— Что?

— Я гей.

— А-а-а…

— Бабушка не может с Артуром, она не справится. Но она написала в Узбекистан. Оттуда тоже ответила бабушка. Его отец, мы думаем, просто не умеет писать по-русски. Та бабушка пишет: как мы можем знать, что это наш ребенок? А ведь получается, что он — старший сын, для них это важно. Но они (те, узбекские бабушка с дедушкой) готовы: говорят, раз так случилось, присылайте мальчика, пускай он у нас поживет, если приживется, что ж, так тому и быть. Сами они приехать не могут, у них денег нет, да и желания. А как я его туда пошлю?! Это какой-то маленький городок. Чужой язык, чужие обычаи, абсолютно чужие люди, которых он никогда не видел.

— Да, — согласилась я. — Это действительно было бы слишком. Вы хотите оформить опеку?

— Да, я хочу, но тетки-чиновницы говорят, что мне никто не позволит. Они говорят: надо отдать его в детдом, там он будет сыт-ухожен, будет спокойно учиться, а ты будешь его навещать, брать к себе на выходные. И вообще, он же еще не очень большой, жил дома, здоровый и хорошо учится. (Я-то учился на двойки-тройки, а у Артура — одни четверки и пятерки.) Значит, в детдоме он, скорее всего, не останется, его почти сразу усыновят — хорошая полная семья какая-нибудь. Будет с ними жить и взрослеть по-человечески, а с тобой, педерастом, что его ждет?

— А с Артуром вы говорили?

— Конечно. И не раз. Он плачет, не хочет в детдом, говорит, что хочет со мной жить или уж с бабушкой и будет все по дому делать и в магазин ходить. Готовить и прибираться мы оба умеем. Бабушка тоже говорит, что детдом — это уж слишком, она может опеку на себя оформить, если реально все я на себя возьму. Но я…

— Вы не знаете, по силам ли вам такая ответственность?

— Да. И еще…

— Что? (Тут мне показалось, что наличие «еще» в данной ситуации было бы «уж слишком», как выразилась выше бабушка мальчиков.)

— Я же не один живу…

— А с кем? — глуповато спросила я.

— С Рудольфом.

«Господи, еще и Рудольф!» — подумала я.

— И что Рудольф?

— Он в совершенном восторге! Он, хоть и гей, всегда мечтал иметь детей. Он их обожает. Если где-нибудь видит, всегда с ними разговаривает, играет, покупает шарики, мороженое…

О господи.

— Вы тоже думаете, что если гей, так и педофил обязательно?! — требовательно спросил Марат.

— Да ничего я не думаю, — отмахнулась я. — Артур знает о наличии Рудольфа?

— Конечно! Они давно знакомы…

— Сколько вы живете с Рудольфом?

— В мае будет год.

Сказать честно, в душе я тоже начала склоняться к детдому и очень вероятному усыновлению. В конце концов, регулярное общение с братом можно поставить условием.

— Рудольф просил, можно он тоже вам скажет?

— Скажет — мне? А где он?

— Да под дверью сидит.

О господи.

Старший товарищ

Рудольф старше лет на десять, полноватый и очень женственный, кажется, даже глаза подведены.

— Я с детства обожаю детей. Мама говорит, меня уже в три года было не отогнать от колясок с малышами. Я мог часами их качать, ворковать над ними и трясти погремушками. Я серьезно подумывал о профессии воспитателя или учителя начальных классов, но, когда отчетливо определилась моя ориентация, родные мне сказали, что, даже если я выучусь, детей мне никто не доверит. Поэтому я стал архитектором и люблю свою специальность. Но это всегда была боль моей жизни — то, что у меня нет детей. А тут такой случай. Трагический, да, но все же. Может, это перст судьбы? У нас с Маратиком сразу может случиться полная, настоящая семья. Мы и наш чудесный сын. Мы с Артуром в прекрасных отношениях, он любит рисовать, я бы учил его, способствовал его развитию, мы вместе ходили бы на выставки, в театры… Ему обязательно нужно эстетическое развитие, ибо он сам — прекрасная гравюра. Маратик, ты показывал доктору фотографию Артурчика? Ту, которую я сделал?

— Нет, — Марат, который явно чуть-чуть стесняется экзальтированности своего сожителя, лезет в сумку, протягивает мне довольно большую черно-белую фотографию в строгой рамке.

Фотография меня почти потрясает. Она сама по себе произведение искусства, но модель… Отчетливая персидская кровь, высокие скулы, смуглая кожа, лукаво глядящие глаза в пол-лица, поднятые углами к вискам, профессионально сделанная, продуманная под форму лица прическа — темные мягкие кудри, зачесанные за уши и спадающие на плечи вдоль тонкой шеи… От утонченной красоты ребенка просто захватывает дух.

— Вы не вчера родились. Вы понимаете, что с ним будет в детдоме? — вдруг разом растеряв всю свою мягкость и женственность, жестко глядя мне в глаза, спрашивает Рудольф. — Еще до того, как его кто-нибудь усыновит?

— А с вами что с ним будет? — я не отвожу взгляда.

— Я буду его охранять. Как сторожевая собака, — говорит мужчина.

Марат смотрит на Рудольфа с надеждой. Мы пытаемся обсуждать детали. Фотография лежит на моем столе. Страх витает над нами.

Будущий модельер

— Я не гей! Это понятно? Я просто хочу быть модельером!

— Да ради бога! — я ничего не понимаю.

Профориентация обычно довольно спокойное и рассудительное времяпрепровождение. Но не в этом случае.

Мать смотрит и улыбается чуть извиняюще: вот такой он у меня.

— Отец против, — объясняет она. — Он хочет, чтоб старшенький в архитектурный поступал, там у него и знакомства, и поможет на первых порах, ему и в художественной школе советовали, а он — ни в какую. Модельер и все.

— А что ты хочешь моделировать? — спросила я. — Вот этих в перьях и блестках, которые по подиуму бродят?

— Да! Именно! Хочу делать свои коллекции, я уже придумал свой стиль: треугольники. Сейчас покажу, — начинает быстро и сноровисто рисовать силуэты в моем блокноте. — Здесь перевернутый треугольник, а здесь, в мужском костюме, вписанный в него. Все вместе будет смотреться потрясающе. Мне еще кое-что сестры подсказали...

— Сестрам-то как повезло, — опять улыбается женщина. — Он их Барби так одевает, что подружки просто умирают от зависти. У них дома и дорожка есть, по которой эти их куклы ходят, он с ними до сих пор в дефиле играет.

— А папа Рудольф говорит, что это все чепуха, и я должен уже вырасти и…

Имена! У меня что-то щелкает в голове, пазл сходится. Но откуда тогда женщина, сестры?

— Артур, у тебя есть брат по имени Марат?

— Есть, — юноша печально вздыхает. — Но мы уже давно с ним не виделись. Год или два.

— Конечно, ты будешь модельером, если захочешь. И никто не станет тебе мешать, — и обращаюсь к женщине. — Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.

Другая семья

Бабушка оформила опеку, но жил Артур в основном с Рудольфом и Маратом. Занимался ребенком почти исключительно Рудольф. Через полгода Артур попросил разрешения звать его папой. Рудольф разрешил со слезами на глазах. Между тем отношения между мужчинами постепенно ухудшались: юный парикмахер был весьма ветреной особой.

Рудольф и Артур очень привязались друг к другу, и мужчина чем дальше, тем яснее чувствовал, что больше всего на свете ему хочется семейного тепла, уюта, спокойствия — и детей, обязательно несколько. Виделись вечера за круглым столом, задушевные разговоры, настольные игры, кошка-британка, суматошные и веселые выезды с детьми на пикник... Марат иногда по неделе не появлялся дома, а бабушка Артура — его опекун — чувствовала себя все хуже. В конце концов Рудольф решился: познакомился по интернету с женщиной с двумя маленькими дочками. Ничего от нее не скрыл.  Два года назад бабушка умерла. Перед ее смертью опеку над Артуром оформили Рудольф и его жена.

Общий язык в новой семье нашелся быстро. Артур, если ему не мешали рисовать и жить в своих мирах, всегда был легким в быту ребенком. Девочки Рудольфа сначала дичились (после буйного отца они боялись всех мужчин), но спустя какое-то время стали вешаться ему на шею и звать папой. Артура, который готов был играть с ними в куклы и придумывать красивое, сестры полюбили сразу. Спустя пять лет у пары родился мальчик Виктор. Женщина специально и с гордостью уточнила: все — естественным путем, абсолютно без применения репродуктивных технологий.

Воистину: когда есть любовь, все простое сразу становится сложным, зато сложное — простым.