Пахом с клюкой и комик с бейсбольной битой: 7 лучших фильмов Beat Film Festival
DRIB
Амир Асгарнеджад, норвежский комик, родившийся в Иране, долго шел к славе: приходил на телевидение с гитлеровскими усиками и устраивал вечеринки, где гостям подмешивали в напитки легкие наркотики, но звездой стал благодаря YouTube. В серии вирусных роликов он бродил по улицам Осло с бейсбольной битой и приставил к хмурым бугаям, которые некоторое время терпели назойливого задохлика, а потом отправляли его в глубокий нокаут. В итоге одно рекламное агентство из Лос-Анджелеса решило с его помощью рекламировать энергетические напитки: мазохистское хобби Амира выглядело экстремальнее, чем любой экстремальный спорт. Показывать все это по телевизору никто, конечно, не собирался: была придумана легенда о рекламной кампании, которая оказалась слишком революционной и быстро была закрыта, однако рабочие материалы кто-то якобы слил в интернет. Авторы идеи, правда, не догадывались, что все ролики Асгарнеджада были постановочными — комика никто, разумеется, не бил, а все его обидчики тоже были актерами. Из проекта в итоге ничего не вышло, но Амир, вернувшись домой, рассказал обо всем режиссеру Кристофферу Боргли, который и реконструировал эту историю о коммерции и искусстве, иллюзии и реальности — правда, название энергетика, во избежание судебных исков, заменили на DRIB. Бородатый норвежец, чью фамилию никто не может выговорить — обычно получается что-то вроде «Асгард-джихад», — играет самого себя: со слезами на глазах сносит удары мускулистых бойцов ММА, снимает штаны во время интервью по скайпу и обсуждает Скарлетт Йоханссон с Адамом Пирсоном — человеком с деформированной головой из фильма «Побудь в моей шкуре». Строго говоря, это фильм не столько документальный, сколько игровой, но каким еще может быть кино о фейковой рекламной кампании, вдохновленной постановочными видео?
Слово-закон
Саша Дженкинс, главный исследователь хип-хоп-культуры, уже снявший фильм «На стиле» о широких штанах, кроссовках Adidas и шляпах Kangol, на этот раз решил поговорить о поэзии — в начале действительно было слово. Без разговоров о возникновении хип-хопа, когда все вдруг в одночасье стали рэперами и бибоями, об уличной преступности и социальной несправедливости обойтись, конечно, тоже не удается, но в первую очередь Дженкинса интересуют тексты и то, как они появляются на свет. Кто-то признается, что лучше всего ему пишется под душем, кому-то нужно сесть за руль, чтобы упорядочить свои мысли. Ветераны и молодежь – от Big Daddy Kane до Anderson .Paak – с удовольствием рассуждают о стихосложении, то заново открывая прописные истины, то углубляясь в детали, которые сделали бы честь профессиональному филологу, а Karim даже читает первый написанный им рэп — о Микки Маусе, чей дом разрушило землетрясение. Собеседники Дженкинса рассудительны и серьезны: кажется, им давно хотелось поговорить о чем-то, кроме трудной жизни в гетто и преодолении пагубной тяги к наркотикам. И, конечно, обязательно находится кто-нибудь (на этот раз — Peedi Crakk), кто начинает сетовать, что хип-хоп нынче стал уже не тот: слова раньше были честнее, люди — правильнее, трава — зеленее.
Заткнись и играй на рояле
История человека, который называет себя самым успешным музыкантом всех времен и народов. Джейсон Бек, чей отец возглавляет крупнейшую в Канаде строительную компанию, с трех лет учился играть на фортепиано и мог бы сделать нормальную карьеру, как его брат, который пишет музыку для голливудских фильмов. Однако еще в школе он побрился налысо, организовал панк-группу и в конце концов, познакомившись с рэпершей Peaches, начал играть в коллективе с говорящим названием The Shit. Себя он стал называть Чилли Гонсалесом и некоторое время, кажется, даже не притрагивался к клавишам: читал рэп, устраивал перформансы из пресс-конференций и дружил с Мистером Малоке — кротом в цилиндре из кукольной хип-хоп-группы Puppetmastaz. Однако через пару лет Чилли, утомившись от собственных криков и танцев в трусах, неожиданно заткнулся и снова сел за рояль. Записанный им альбом Solo Piano и публика, и критика приняли очень благосклонно, так что пианист Гонсалес теперь выступает не только с Джарвисом Кокером или Daft Punk, но даже с Венским филармоническим оркестром. Он все равно выходит на сцену в тапочках и халате, прыгает в публику и называет обычных музыкантов онанистами, однако этот волосатый, потный и не очень молодой человек, кажется, уже устал от своей роли агрессивного паяца: объявив конкурс на замещение вакансии Чилли Гонсалеса, он готов передать свой псевдоним преемнику любого пола и снова стать просто Джейсоном Беком, мальчиком из хорошей семьи, который любит играть на рояле и немножко завидует своему брату-конформисту.
Баския: взрыв реальности
В 2010-м Тамра Дэвис сняла о Жане-Мишеле Баския картину «Лучезарное дитя» - биографию нью-йоркского художника, который начинал с того, что исписывал глубокомысленными фразами стены домов, а под конец жизни (умер он в роковые двадцать семь) разгуливал в костюмах от Armani, испачканных краской и обсыпанных кокаином. Режиссер Сара Драйвер, жена Джима Джармуша, не ставит себе целью снова пересказывать всю историю жизни и смерти Баския: ее фильм, посвященный началу его карьеры, превращается в портрет даже не столько художника, сколько странного времени на рубеже 70-х и 80-х годов. Нью-Йорк тех лет кажется зоной гуманитарной катастрофы: выселенные дома, дети, играющие на кучах мусора, наркотики, которые продаются практически в открытую. По этому городу бродит бездомный чернокожий подросток и что-то рисует на стенах, подписываясь псевдонимом SAMO — Same Old Shit. Обаятельный и бессовестный, блаженный и расчетливый — в рассказах выживших современников Жан-Мишель Баския предстает символом эпохи, которая то ли сформировала этого лучезарного ребенка, то ли, наоборот, приобрела свои очертания благодаря его поэзии и странным полудетским рисункам, которыми он покрывал пространство вокруг себя, взрывая чужую реальность.
Тем летом
«Серые сады», которые тоже можно посмотреть на Beat Film Festival, давно уже стали классикой документального кино. Фильм про Маленькую Эдди и Большую Эдди, двоюродную сестру и тетю Жаклин Кеннеди-Онассис, которые, отгородившись от всего мира, живут в старинном особняке, рассыпающемся прямо на глазах, Альберт и Дэвид Майзелс сняли еще в 1975-м. Однако, как выяснилось, братья-режиссеры были не первыми, кто решил увековечить историю этой необычной пары: несколькими годами ранее фотограф Питер Берд и Ли Радзивил, младшая сестра Жаклин, приехали в Ист-Хэмптон с кинокамерой, чтобы поснимать места, где прошла значительная часть детства будущей первой леди и ее семьи. Правда, настоящее оказалось интереснее прошлого, и ностальгический проект незаметно превратился в попытку если не понять, то хотя бы запечатлеть эту странную жизнь, которые ведут в заколдованном замке, где бродят еноты и кошки, две немолодые женщины, никогда не покидающие «Серых садов». Большая Эдди поет, Маленькая Эдди танцует, а все остальное время мать и дочь ведут бесконечные разговоры, уже, кажется, неоднократно отрепетированные, так что обе наизусть знают свои реплики. Дом при этом продолжает рушиться — в особняк рвутся какие-то представители местной санэпидстанции, а прораб по фамилии Сэлинджер пытается укрепить стропила, — но никому, кроме беспокойной Ли Радзвилл, нет до этого никакого дела.
Skate Kitchen
Одиссея девушки Камилы, которой мама запрещала кататься на скейтборде и которая поэтому сбежала из дома, чтобы в компании подруг мчаться по летнему Нью-Йорку, лавируя между машинами и задирая скучных прохожих. Фильм Skate Kitchen, в общем, игровой, но профессиональных актеров там — раз, два и обчелся: разве что маму играет Элизабет Родригес из «Оранжевый — хит сезона» да Джейден Смит изображает скейтера, с которой у героини начинается что-то вроде романа. Вся девичья банда, называющая себя Skate Kitchen и прыгающая на досках по рампам и перилам, — абсолютно настоящая, даром что отдельные скейтерши выглядят как фотомодели, вдумчиво отобранные на кастинге: режиссер Кристал Мозель познакомилась с девушками в нью-йоркской подземке и предложила сыграть самих себя в предложенных обстоятельствах. Обстоятельства простые — дружба и предательство, свобода и ответственность, нежность и отчаяние. В общем, то ли последнее лето детства, то ли первые шаги во взрослой жизни. У Камилы, воспитанной в строгости матерью-одиночкой, все в новом мире вызывает вопросы: мальчики, тампоны, родители, секс, любовь, — так что мы вместе с ней осваиваем эту вселенную упрямых девочек с разбитыми коленками и, кажется, начинаем вспоминать, что такое счастье.
50
Пахом с огромным посохом и числом 50 на груди гуляет вниз и вверх по Тверской улице, отмечая свой день рожденья, совпадающий со Днем народного единства. Он планирует до наступления следующего утра пройти по двадцать пять раз в каждую сторону — одна «ходка», как выражается сам герой, символизирует один прожитый им год, и, бодро начав путешествие, он собирается закончить его уставшим и грустным, как и положено в пятьдесят лет. Спокойной прогулки с размышлениями о прожитых годах, конечно, не получается: после участия в «Битве экстрасенсов» популярность андерграундного артиста не знает границ, и чуть ли не каждый встречный, от милиционеров до пожилых любительниц сверхъестественного, хочет сделать с ним селфи и припасть к этому источнику неиссякаемого абсурда. Пахом фотографируется, раздает автографы, лупит клюкой назойливых поклонников и, конечно, с удовольствием вещает — то предаваясь воспоминаниям о том, как напивался в Большом театре, то изрекая сомнительные афоризмы. Через некоторое время он уже путешествует с целой свитой и, похоже, сам себе напоминает мессию, так что даже причащает свою паству салом и медом с имбирем. Параллельно Пахом показывает клипы на свои песни и интервьюирует мать — та вспоминает Сталина, рассказывает историю про женщину с двумя мужьями и уговаривает сына перестать ругаться матом. Однако еще интереснее оказывается наблюдать за странной жизнью праздничного города, который — то ли из-за магических перемещений Пахома, то ли из-за перекрытой Тверской — выглядит почти неузнаваемо со всеми этими непонятными конструкциями, бессмысленными лозунгами и снегом, который тихо падает на гигантские полотнища, разложенные на асфальте.