Самый главный вопрос. Как рассказать ребенку о своей скорой смерти

По стуку в дверь многое можно сказать о человеке. Ко мне в кабинет разные люди стучат каждый день двадцать пять лет — я могу судить.

Здесь стук был спокойный, интеллигентный, без ничем не оправданной робости («Это ничего, что я тут стою?»), но и без нагловатой напористости («Смотрите, это же я к вам пришел, открывайте скорее!»).

— Здравствуйте! Я бы хотела сначала без дочери с вами поговорить, это возможно?

— Да, конечно, возможно, проходите.

Невысокая симпатичная женщина, мелкие правильные черты лица, косметики в меру, возраст определить трудно. Несмотря на макияж, вид усталый. Ее дочь я в коридоре толком не разглядела, но кажется — младший подросток. Начало подростковых фортелей, а мать не знает, как реагировать? Скорее всего.

— Ваша семья — это вы, ваша дочь…?

— Все. Еще старая кошка, ровесница дочери. Я подобрала ее котенком-подростком на улице, когда была беременна. У нее была в двух местах сломана лапка, она всю жизнь слегка хромает, но характер у нее хороший — бодрый и веселый.

После рассказа о хромом котенке моя изначальная симпатия к женщине еще увеличилась. Хотелось ей помочь.

— Отец дочери…?

— Мой муж умер шесть лет назад, погиб в автокатастрофе. Моя мама тоже скончалась, папа, возможно, жив, но я давно ничего не знаю о его судьбе. Они с мамой развелись, когда мне было одиннадцать лет, и он сразу переехал в другой город.

— Расскажите о вашей дочери.

— Ее зовут Анна-Мария. Так в свидетельстве о рождении. Нам обеим это очень нравится, она, когда знакомится, представляется иногда Аней, иногда Машей, а изредка и Марианной, смотря по настроению. Говорит, что Аня и Маша, конечно, похожи, но все-таки слегка разные. Аня побойчее и пожестче, а Маша лиричнее и добрее. Марианна же замкнута и слегка высокомерна. В целом у меня замечательная дочь. Не отличница, но учится очень хорошо. Особенно налегает на те предметы, которые ей нравятся — литературу, историю, языки. Хочет быть учительницей в школе, руководительницей кружка или вообще — преподавать где-нибудь и что-нибудь гуманитарное, точно она еще не решила. Ходит в класс своей первой учительницы, помогает ей, нынешние второклашки ее обожают…

— В мое время это называлось «вожатые», — сказала я. — И оно было весьма распространено. В каждом классе таких вожатых было три-пять человек. Почти на каждой перемене они бегали к своим подопечным. Была даже книжка о таком вожатом, кажется, она называлась «Чудак из пятого “б”».

— Жалко, что сейчас эта практика осталась в прошлом, — вздохнула женщина. — Даже в мои школьные годы этого уже не было. Мне кажется, это очень помогало детям взрослеть…

Я согласно закивала. Мне почему-то хотелось с ней соглашаться, несмотря на то, что я-то сама вожатой никогда не была и восторженно визжащих малышей в своей подростковости скорее побаивалась.

— Ее бывшая учительница даже несколько раз доверяла Ане вести уроки в своем классе, причем не труд или рисование, а прямо русский язык. И дети все внимательно слушали, и весь материал урока усвоили хорошо, учительница потом проверила и была довольна. Аня очень этим гордится, а Марианна даже слегка хвастается...

Обычно мне довольно скучно слушать об однообразных достижениях «замечательных детей», о которых так любят рассказывать некоторые родители. Но не в этом случае. Здесь мне было по-настоящему интересно.

Но что же ее все-таки ко мне привело? Что учудила замечательная, многоликая Анна-Мария-Марианна? Вариантов напрашивалось так много, что я решила даже не строить гипотез.

— Я просто оттягиваю момент, — как будто прочтя мои мысли, покаянно сказала мать Анны-Марии. — Простите.

— Все нормально, — возразила я. — Ваш рассказ о дочери важен и интересен. Что же с ней случилось теперь?

— На самом деле я пришла к вам с одним вопросом.

— Угу. Задавайте.

— Как мне сказать моей замечательной двенадцатилетней дочери, что я умираю?

Я ощутила пресловутые мурашки. Только пробежали они почему-то не по спине (как положено в хрестоматийном варианте), а по рукам — от плеч к кончикам пальцев. Как будто я должна была ими (пальцами) что-то сделать. Но что? Надо было хотя бы что-то сказать...

Как-то сразу я поняла, что тут нет места сомнениям («Вы уверены? Бывают же разные варианты…»), утешениям («Ну погодите, медицина развивается, может быть, лечение за границей…») и прочему психологическому хламу. Она все взвесила тысячу раз. У нее конкретный вопрос: как? А может быть, это даже не вопрос, а просьба.

Она опять прочла мои мысли.

— Да, я просто не могу. Аня, конечно, знает, что я больна, но не знает, чем и насколько серьезно. Все варианты исчерпаны. Лечение за границей — даже если собрать деньги, я просто умру там… или здесь, спустя несколько месяцев. И эти месяцы никому не принесут радости. Мой лечащий врач Аню знает. Он сказал: она взрослая, серьезная девочка, нельзя так ей не доверять, вы должны ее подготовить, что-то сказать, обсудить, дать какие-то наставления. Если не решаетесь сами, обратитесь к специалистам-психологам.

Муж и отец погиб, перебирала тем временем я, бабушка умерла, дедушка пропал без вести, господи, это что же — еще и детский дом?!

— Где будет Аня, если… когда вы умрете? Вы думали…

— Да, конечно. Тут все не так страшно. У меня есть младшая сестра, у нее двое сыновей. Сестра с Аней очень хорошо друг к другу относятся, и с братьями она обожает возиться. Мы с сестрой обо всем договорились, она возьмет опекунство, Аня и кошка будут жить с ними, нашу квартиру она будет сдавать, а деньги откладывать. Когда Ане исполнится восемнадцать, у нее будет и свое жилье, и какие-то деньги на первое время.

Я мысленно выдохнула. Разумеется, преждевременно.

— Я раз двадцать, наверное, собиралась ей сказать… Не могу! И вот, к счастью, узнала, что у нас в поликлинике есть психолог. Записалась, пришла. Можно, я теперь выйду, а ее к вам пришлю?

Мне очень хотелось отказаться. Но я согласилась.

Сразу, еще до того, как девочка представилась, поняла, что ко мне пришла Маша. Тонкая и лиричная. Я бы предпочла Марианну или хотя бы Аню. Но кто меня спросит.

Мы поговорили о том о сем. Девочка была такая, о какой мечтает любой родитель. Спокойная, лукавая, в меру послушная, сама делает уроки, ходит в магазин, помогает по дому, иногда забывает что-то сделать и извиняется, иногда получает двойки и их исправляет. С подружками весной и осенью гуляет во дворе, а зимой — преимущественно в ближайшем торговом центре. Второклашки Ольги Николаевны такие очаровательные и — вот удивительно! — все такие разные, и к каждому нужен свой подход, с кем-то поговорить, а кого-то и пощекотать… Кроме кошки у Маши еще три аквариума, ей нравится за ними ухаживать и наблюдать водную жизнь. Кошка тоже любит ее наблюдать, а когда была помоложе, пыталась рыбок ловить лапой и даже однажды свалилась в аквариум…

Наверное, у любого профессионала бывают моменты, когда он чувствует себя абсолютно беспомощным и хочет оказаться в каком-нибудь другом месте и заниматься каким-нибудь другим делом. Вот, для меня настал этот момент. Дальше тянуть было уже нельзя. Если сейчас кто-нибудь постучится в дверь и меня поторопит…

— Маша, твоя мама уже давно болеет…

— Да, я знаю, — я увидела, как Маша с сожалением попрощалась со мной и на сцену вышел кто-то другой. — Вы хотите мне сказать, что она умрет? Я не верю.

Кажется, у нее даже цвет глаз немного поменялся, стал темнее.

— Мы все умрем. Верь или не верь, — сказала я.

— Когда?

— Я не знаю (черт, надо же было действительно спросить, сколько ей дают врачи!)…

— Мне позволят за ней ухаживать? Я сумею.

— Думаю, да. Если это будет хоспис, ты сможешь ее навещать.

— А где я буду жить… потом? У тети? Или в детдоме? Я бы предпочла детдом.

Сплошные неожиданности.

— Почему детдом?

— Муж тети не любит животных. И рыб тоже.

— Вряд ли тебе позволят взять в детдом кошку.

— Это правда. Но рыб, может, и позволят, для украшения.

— Теоретически да, но боюсь, тут могут быть проблемы с санэпидстанцией… — Господи, что я несу!.. — К тому же твоя тетя не позволит…

— Тетя добрая, хотя и не такая умная и красивая, как моя мама. И братишки мои ничего, только старший немного злой.

В дверь постучали следующие посетители.

Я встала, распахнула дверь, не глядя, рявкнула в сторону стучавшего:

— Ждите! Я вас приглашу! — и приглашающе кивнула матери Анны-Марии. — Зайдите!

Мать и дочь смотрели друг на друга. Потом обе посмотрели на меня.

— Обнимитесь и плачьте, если можете, — сказала я.

Вышла в коридор, извинилась: вам придется подождать. Люди что-то словили из воздуха, закивали: конечно, конечно, подождем…

Через какое-то время Маша попросилась в туалет.

— Мы вас задерживаем… — сказала мать.

— Я боюсь вас отпустить, но и удержать не могу, — честно ответила я.

— Мы уже в порядке.

— Знаете, что я вам скажу? Анна-Мария действительно на удивление совсем взрослый, сложившийся человек. Вы все ей дали. У вас получилось то, что у большинства современных родителей часто не выходит и к двадцатилетию. Я знаю, они ко мне жаловаться приходят. Вашей дочери мало лет, но она уже полностью снаряжена для дальнейшего пути.

— Спасибо.

— Это я вас не утешаю, из меня вообще утешитель хреновый, это я действительно так вижу и думаю.

— Когда детство короткое, в него поневоле все вмещается.

— Согласна.

Аня, не входя, заглянула в кабинет.

— Мама, пошли. У нас еще дел много, а тут люди с маленьким ребенком ждут.

— Простите, прощайте, — улыбнулась женщина. — Она не хочет…

— Я понимаю…

Что ей сказать напоследок? Здоровья? Удачи? Всего доброго?

Я помахала рукой, улыбнулась и промолчала.