Вадим Космачев. Свидетельства его прошлой жизни
Огромный стальной квадрат передо мной начинает двигаться. Тяжелый поворот, зеркальная поверхность сжимается, острые грани выдвигаются и захватывают в свое отражение пространство вокруг. Скульптурный объект распрямляется и затихает. По замыслу автора, русско-австрийского скульптора Вадима Космачева, он должен быть восьмиметровым и место ему на какой-нибудь городской площади, где квадрат будет отражать облака, небо, здания, прохожих, все время меняя «картинку» на поверхности и включаясь в окружающую жизнь. В движение его приводит «чистая энергия»: платформа, на которой он установлен, поглощает солнечный свет, преобразуя его в необходимый для движения ресурс. «Еще лет двадцать, и эта технология будет повсюду, и наши потомки будут со смехом смотреть на электрические розетки, подзаряжая телефон от чего угодно, хоть от джинс», — горячо убеждает меня Космачев. Использованием солнечной энергии в скульптурах он занялся еще в 1980-х, консультируясь на кафедре экспериментальной физики в университете Вюрцбурга у профессора Дьяконова, такого же эмигранта, как он сам.
Вадим Космачев с 1979 года живет в Австрии, и сейчас в окрестностях Вены у него свой скульптурный парк — с темной стальной подписью, убегающей росчерком в небо, с «Гелиографами», отражающими облака и каменистые уступы террас, на которых установлены скульптуры, и прочими масштабными творениями. Его работы можно встретить по всей Европе — больше всего их в Майнце, Мюнстере, Триере — в городских пространствах, в частных, музейных и корпоративных собраниях.
Все началось в Москве 60 лет назад на факультете керамики Строгановского училища. На рубеже 1950–60-х там еще преподавали выпускники легендарного Вхутемаса, зараженные идеями Татлина, Весниных, Эль Лисицкого, Мельникова. Дипломная работа студента Космачева была выполнена в их духе, за что получила от жюри порицание и самый низкий проходной балл. Потом он увлекся строительным фарфором и создавал из него полуабстрактные скульптурные композиции с вынесенными наружу конструктивными элементами — прием был абсолютно новаторским для фарфоровой пластики. По словам одного из кураторов недавней выставки Космачева Анны Маполис, это пример того пути, каким мог бы пойти русский модернизм, если бы не установки советского времени.
Из окрестных аулов стали приезжать женщины, которые не могли зачать, днями и неделями сидели под «Конструктой»
Но свою «минуту славы» в Советском Союзе Вадим Космачев все-таки получил. В 1974 году главный архитектор Ашхабада Абдулла Ахмедов завершал строительство государственной библиотеки Туркменистана и пригласил Космачева для создания скульптурной доминанты на площади перед зданием. Уже в самой постройке читалось внимательное знакомство с Корбюзье, так что очередной памятник в духе соцреализма архитектора принципиально не устраивал. Нужен был мастер, который мыслит не сюжетами, но пластикой, не иллюстрирует чужие истории, но с помощью линий и объемов создает свои. Космачев прилетел в Ашхабад и, проведя некоторое время на стройке, из разбросанной арматуры и кусков железа сварил модель, идеально вписавшуюся в архитектурный замысел. Финальный вариант — 20-метровую вантовую конструкцию — назвал опять как-то не по-советски, «Конструктой». Для молодого скульптора это был и вызов, и удача — библиотека принесла архитектору Ахмедову государственную премию и стала одним из иконических видов Ашхабада.
Замысел Космачева поняли не все. Уже после установки скульптуру хотели срезать, и местные архитекторы отстаивали ее перед партийными боссами. Те ругали работу страшным словом «абстракция», пришлось убедить их, что это — Древо жизни. Начальство смирилось, а вокруг скульптуры вскоре родилась легенда, что она и правда дает жизнь. Из окрестных аулов стали приезжать женщины, которые не могли зачать, днями и неделями сидели под «Конструктой», и то ли созидательная энергия ее была так сильна, то ли вера в чудо, но говорили, что мечты о ребенке сбывались. «Мне в то время было 34 года, и, слушая эти истории, я хотел уже чемодан паковать и лететь помогать женщинам», — смеется скульптор.
Меня же волнует другое: откуда у советского художника столь смелый взгляд на скульптурные формы? «Самым главным своим учителем я считаю запасник Третьяковской галереи, — говорит Космачев. — Я попал туда еще во время учебы в Московской средней художественной школе в Лаврушинском переулке, во времена хрущевской оттепели нас пускали по школьному билету. Мы с моим другом Левой Нусбергом перекладывали с места на место наших учителей — контррельефы Татлина, работы Родченко, Малевича, Чашника, Клуциса. Нам было по 17 лет, мы привлекательно выглядели, а Лева и вовсе был сердцеед и шармер, и очарованные девушки-хранители разрешали нам это. Два или три года, проведенные в запасниках Третьяковки, помогли нам понять, что такое мышление художника. И я тяну эту линию до сегодняшних дней».
Ни он, ни его друзья и коллеги, в 1970-е уехавшие из СССР, не считали, что покидают русскую культуру
Помимо эпохальной ашхабадской «Конструкты», в Москве и окрестностях Космачев успел исполнить еще два десятка крупных заказов: медные и керамические рельефы для зала приемов иностранных делегаций Министерства обороны, световую консоль для фасада дирекции совхоза «Заречье», поставлявшего цветы и фрукты в Кремль, фарфоровые скульптуры для зимнего сада Дома союзов, «машины для игры с водой» для советского посольства в Мавритании (монтировали их без Космачева — он был невыездным). Ничего не сохранилось. «Конструкта» осталась единственным творческим свидетельством его прошлой, советской жизни. «Сделать такую скульптуру в 34 года — это экстаз. И тут как в любви — испытав его однажды, вам хочется повторения снова и снова. Но я чувствовал, что ниша моя закрывается. Если с таким трудом отстояли эту работу, значит, ее воспринимают как негативную тенденцию, она идеологически не верна и даже вредна. Передо мной встал вопрос: хочу ли я вспоминать об этом успехе через десять лет со слезой на глазах и с рюмкой водки в руке, или готов рискнуть многим, но попытаться найти место, где мое видение будет востребовано», — делится Космачев. Надо ли говорить, что он выбрал второе?
О его отъезде с семьей сейчас напоминают крупноформатные холсты серии «Выездные документы», с перенесенными на них визами. Космачев писал их сразу после мучительно сложного отъезда, после месяцев ожидания и трех отказов, чтобы пережить испытанный стресс, «закрыть гештальт». «Виза №253884 обыкновенная выездная. Гр. Глава семьи Космачев Вадим Иванович. Цель поездки постоянное жительство» — через шаблонные формы прошли десятки, если не сотни художников, музыкантов, писателей. Выставленная в 1981 году в рамках проекта «Энди Уорхол и русские художники», серия привлекла внимание, часть работ купил Музей современного искусства Нижней Австрии, и стало понятно, что жизнь наконец идет по верному пути.
Она сложилась удачно для всех членов творческой семьи: жена Космачева Елена Конева, его одноклассница по художественной школе, блестяще работала с текстилем. Дочь Мария училась у Захи Хадид, потом преподавала с ней в Венском университете, а затем вместе с мужем открыла архитектурное бюро. Сам же Космачев, вдохновленный первым успехом на выставках и новой художественной средой, участвовал в крупных конкурсах, многие выигрывал, и его работы заполнили общественные пространства немецких и австрийских городов. Стал ли он в результате европейским художником? По его мнению, нет. Ни он, ни его друзья и коллеги, в 1970-е уехавшие из СССР, не считали, что покидают русскую культуру.
Впрочем, триумфатором на родину Вадим Космачев все-таки вернулся — летом в Новой Третьяковке прошла его ретроспектива. По следам выставки презентовали изданный Tatlin Publishers альбом (не каталог, а именно книгу, куда вошло более 130 работ разных лет).
Одно остается нереализованным — желание увидеть свою скульптуру в Москве, которое настойчиво сквозит в нашем разговоре. Десять лет назад такая идея уже возникала. И макеты скульптур ждут своего места в городе.